Но тут же я должен сказать, что все имеет свою оборотную сторону. Вот это как бы априорное, до всякого рассуждения приятие Пушкина приводит порой и к довольно прискорбному результату. А именно: Пушкина, реального Пушкина, во всей его полноте все-таки знают не очень хорошо. Например, я говорил о его посмертной книге. Представьте себе, я мог бы прочитать вам сейчас десяток стихотворений, и вы бы убедились, что вы их не знаете. Ну, одно совершенно замечательное стихотворение стоит процитировать. Я прочту. Это стихотворение об Иуде, о том, кто предал Христа. Оно написано - это зрелое, позднее стихотворение Пушкина - воистину с дантовской силой. То, что в нем описано, мы как бы не только видим, - мы и слышим, и осязаем, и обоняем даже.
Как с древа сорвался предатель-ученик,
Диавол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной,
И бросил труп живой в гортань геенны гладной…
Там бесы, радуясь и плеща, на рога
Прияли с хохотом всемирного врага
И шумно понесли к проклятому владыке,
И Сатана, привстав, с веселием на лике
Лобзанием своим насквозь прожег уста,
В предательскую ночь лобзавшие Христа.
Вик. К. Потрясающе!
Вад. К. Понимаете, есть хрестоматийный Пушкин. Естественно, там он как бы некоторым образом облегченный. А кроме того, представьте, у Пушкина есть даже что-то мистическое. Это стихотворение он при жизни не опубликовал, он готовил его для своей посмертной книги, которую не успел издать, и тем самым, как ни странно, оказал воздействие на его судьбу. Но то, что Пушкин все-таки остается еще и в будущем, внушает надежду: каждому в нем можно открыть для себя что-то новое, даже открыть произведения, на которые раньше, по меньшей мере, не обращал особого внимания. Вот это очень важно сознавать!
Подчеркну: у Пушкина можно найти ответы буквально на все вопросы. Вот именно - "наше все". Я хочу привести такой пример, совершенно актуальный, живой. Только что опубликовано неожиданное заявление пресловутого американского экономиста Джеффри Сакса. Он, как известно, был главным вдохновителем и наставником наших "реформаторов", которые сейчас уже явно потерпели крах. И вот что заявил теперь этот самый Джеффри Сакс: "Мы положили больного (то есть Россию) на операционный стол, вскрыли ему грудную клетку, но у него оказалась другая анатомия". Так если бы эти самые наши "реформаторы" знали Пушкина, понимали, кто такой Пушкин, они могли бы прочитать слова, написанные Пушкиным в 1830 году, то есть почти сто семьдесят лет назад: "Поймите же, Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; история ее требует другой мысли, другой формулы…"
Вик. К. Это где сказано?
Вад. К. В статье о втором томе "Истории русского народа" Полевого. Видите, Пушкин ответил на этот злободневный до сих пор вопрос еще тогда! При этом надо иметь в виду, что Пушкин вовсе не недооценивал Европу. Он великолепно знал ее, хотя там никогда не бывал. В его творчестве так или иначе созданы образы почти всех европейских стран - от Великобритании до Югославии и от Испании до Польши. То есть все он обнял. Писал совершенно гениальные вещи и об Америке, и об Азии, ислам он принял по-своему - написал "Подражание Корану".
Вот эта всемирность его уникальна по цельности и свежести взгляда. Именно свежести, поскольку он как бы делал это первым. Такая первородность, когда слово будто бы вообще впервые произносится, имеет какое-то особое преимущество. Как говорил Гоголь о Пушкине, "в каждом слове - бездна пространства".
И вот продолжим разговор о том гоголевском высказывании, с которого начали. Вы тогда мне совершенно справедливо заметили, что Гоголь дальше еще о Пушкине говорит: "… это русской (так он писал - русской) человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет".
Вик. К. Гоголь - "Несколько слов о Пушкине".
Вад. К. Да, 1834 год. Вот недавно в одном кругу вспомнили эти слова и, представьте себе, начали говорить об этом зло, с ядовитой иронией: дескать, горе-провидец - не предполагал, что через двести лет страна окажется в состоянии такой смуты, такого унижения. Где, мол, нам при всем этом развиться до Пушкина! Дай Бог русскому человеку хотя бы выжить.
Но я тут же сказал: если уж вы берете Гоголя, вы должны понимать, что это написано не при рождении Пушкина, а в 1834 году. Нам осталось еще 35 лет до того 200-летия, о котором говорит Гоголь! Не надо, конечно, думать, что Гоголь именно так буквально это сформулировал. Другое здесь очень важно. Он имел в виду, что русский человек разовьется до Пушкина не в XIX веке и не в ХХ, а в XXI, то есть в третьем тысячелетии. Он считал, что такой масштаб нужен для действительно настоящего понимания Пушкина, для того, чтобы до него дорасти. Вот какой масштаб он поставил, и из этого надо исходить.
Вик. К. То есть чтобы нам дорасти до понимания Пушкина…
Вад. К. Да. А что касается вот этих самых 35 лет, которые нам остались, то я вам приведу такой пример. В 1612 году, в середине года, во время страшной смуты (прямо скажем, если брать нашу современную стадию, тогда Россия находилась в гораздо более отчаянном положении), как раз в это время был создан безымянный "Плач о конечном разорении великого Московского государства". Обратите внимание: о конечном разорении! Тем не менее уже в конце этого года Минин и Пожарский освободили от поляков Москву, началось возрождение нашего государства, и через 35 лет русские землепроходцы дошли до Тихого океана, создав вот эту гигантскую евразийскую державу. А еще через несколько лет, в 1654 году, была воссоединена с Россией в основной своей части Украина, отторгнутая три века назад.
То есть эти вот два факта говорят о том, что за короткий, необычайно короткий срок с 1612 года, когда наступило конечное разорение, как тогда думали люди, - произошло такое колоссальное воскрешение страны. Это, можно сказать, удивительная черта нашей истории!
Возьмите 1917 год. Знаменитый тогда писатель Алексей Ремизов пишет "Слово о погибели Земли Русской". Он выражал мнение очень широких слоев, ну, скажем так, деятелей культуры: все кончено. Причем это было, кстати, до Октябрьской революции - в Февральской, он считал, уже все было кончено.
Вик. К. Ну, так писали многие, конечно. Многим так представлялось.
Вад. К. А он прямо назвал свое произведение, повторив то, что было написано при монгольском нашествии: "Слово о погибели Земли Русской".
Вик. К. Да, ведь еще при монгольском нашествии так же было, потом в 1612 году…
Вад. К. Ну вот, надо представить: не прошло и тридцати лет после того, как это сказал Ремизов, - и мы смогли победить величайшую в истории военную машину, самую мощную, самую страшную. А еще через несколько лет первыми вышли в космос. Первыми в мире! Словом, такого рода прогнозы рискованны. Я человек, мягко выражаясь, уже далеко не молодой, я не буду говорить, что абсолютно уверен в том, что через тридцать лет наша страна обязательно предстанет уже в каком-то новом своем величии. Не собираюсь утверждать, что это будет именно так. Но в то же время, ссылаясь на исторические прецеденты, хочу заметить, что исключить это тоже нельзя.
Глубоко убежден во всяком случае: воскрешение России невозможно без воскрешения Пушкина. Это взаимосвязанные явления. Вот мы упоминали о невероятных по своему размаху торжествах 37-го года - если бы их не было, я уверен, мы не победили бы в войне.
Вик. К. Я с вами согласен.
Вад. К. И, между прочим, Твардовский вскоре после войны написал удивительные слова: "Только в годы Отечественной войны я понял, что такое Пушкин".
Вик. К. В каком году он написал это?
Вад. К. В 49-м. Так вот, это тоже показывает грандиозность явления - Пушкин. Воскрешение страны и воскрешение Пушкина - двуединый процесс. И, конечно же, вот то, что мы будем, я надеюсь, в течение этого года действительно Пушкина воскрешать, - необходимое условие воскрешения и России. Как великой державы, великой культуры. Для меня это несомненно.
Вик. К. Я вижу у вас портрет Пушкина здесь и рядом - эта икона…
Вад. К. Сергий Радонежский.
Вик. К. Значит, я так понимаю, это ваши главные символы, наиболее чтимые воплощения вашего идеала, вашего духовного мира…
Вад. К. Смею надеяться, что это не только мое личное.
Вик. К. Да, безусловно. Тем не менее ваш выбор - это Александр Пушкин и Сергий Радонежский, которые у вас здесь, в вашем кабинете, в вашем святилище, и это о многом, мне кажется, все-таки говорит…
Вад. К. Знаете, я очень дорожу следующим обстоятельством. Этот портрет, тропининский портрет Пушкина, начал писаться в 150 метрах отсюда. В доме, где жил Пушкин у своего друга Соболевского, на Собачьей площадке.
Дома этого теперь нет, так же как нет Собачьей площадки. Это, кстати, одно из самых варварских деяний хрущевских. Причем злые языки даже утверждали, что Калининский проспект был проведен только для того, чтобы Хрущеву было удобнее ездить в Барвиху. В результате был разрушен этот дом, который выстоял даже тогда, когда бомба немецкая там упала. Немножко его повредила, но все-таки он уцелел! Так нет - его, значит, смели.
Вик. К. Тропининский портрет о многом вам напоминает?
Вад. К. Прямо скажу, если бы не это обстоятельство, я бы повесил портрет работы Кипренского, поскольку многие считали, что он наиболее похожий на оригинал. Однако я решил: пусть написанный Тропининым портрет находится там, где он начал создаваться. Вы знаете, Вернадский призывал нас понять, что есть ноосфера, то есть сфера духа, которая существует реально. Она как бы материализовалась, просто мы ее не можем, так сказать, четко определить.
Так вот, ноосфера Собачьей площадки… Это вещь вообще великая, потому что на Собачьей площадке жил, например, Хомяков, и там у него собирались друзья-славянофилы. На этой площадке жил, кстати, и сам Вернадский одно время. Ну и, представьте себе, здесь стоял единственный дом, который тоже был разрушен, хотя собирались его передвинуть, - единственный дом, в котором до революции в Москве жил Ленин. Мать его снимала этот небольшой особняк, и Ленин в нем прожил около года, перед тем как отправиться в Шушенское.
Вик. К. В конце прошлого века…
Вад. К. Да. После этого он в Москве оказался уже в Кремле, то есть после революции. А этот дом стоял вплотную к тому домику-флигелю, в котором жил Пушкин. Какое-то такое удивительное соответствие - они жили бок о бок! И, кстати, этот дом на Собачьей площадке был опять-таки домом, в котором Пушкин дольше всего прожил в Москве, не считая своего детства, - он же жил в основном в Петербурге. В этом доме он прожил больше года, у Соболевского, и, кстати, многое там совершилось. Он приехал сюда в 1826 году - сразу после встречи с Николаем I. То есть поразительное переплетение судеб! Ну и я надеюсь, что Вернадский был в определенном смысле прав - ноосфера существует, и тем, что я вот здесь рядом держу этот портрет, мне кажется, эту ноосферу восстанавливаю, укрепляю.
Вик. К. Это очень интересно. И, безусловно, страшно обидно, когда ноосфера бездумно разрушается!
Вад. К. Помните, около здания "Известий" уничтожили дом - так называемый дом Фамусова. Это был совершенно возмутительный факт. Уже хотя бы потому, что дом этот был построен еще в самом начале XIX века, уцелел во время пожара 1812 года, когда кругом все выгорело. И, кроме того, совершенно точно известно, что Римские-Корсаковы, хозяева дома, были очень близки с Пушкиным. Он даже чуть не женился на одной из дочерей Римского-Корсакова, он постоянно там бывал, в этом доме. К тому же особенно было важно, что потом рядом стоял знаменитый памятник работы Опекушина, и, уничтожив этот дом, тем самым уничтожили, если хотите, ноосферу. Я выступил тогда с резкой статьей, призывая не допустить сноса. Аргументы же в оправдание такого варварства приводились просто смешные!
Вик. К. Какие, например?
Вад. К. Ну, писали, что Фамусов в этом доме никогда не жил. В ответ я написал - правда, не в такой грубой форме: вы идиоты, потому что Фамусова-то никогда вообще не было.
Вик. К. В самом деле!
Вад. К. Фамусов сам, можно сказать, легенда, но город не может жить без легенд. Например, дом Ростовых, здание Союза писателей, - естественно, никакие Ростовы там никогда не жили, поскольку это творчество Толстого. Или скамья Онегина в Михайловском - Онегина тоже ведь не было, так? Или дом Пиковой дамы в Питере. Но без таких легенд жизнь засыхает. Легенды тоже нужны. Просто не надо их пытаться доказывать - надо принимать, как они есть.
И, кстати, величие Пушкина уже заранее обусловило, что должны быть какие-то связанные с ним легенды. Существует же невероятное количество пушкинских легенд! Можно даже издать такую книгу - "Пушкинский фольклор". Бывает, некоторые легенды попадают в серьезную литературу - их принимают за чистую монету. Это вот неправильно, конечно. Нужно отличать легенду от реальности. Ну а легенды как легенды пусть себе существуют…
…Февраль 1999 г.
Гений Шолохова сомнению не подлежит
У меня было немало разговоров с Вадимом Валериановичем на самые разные темы, в конечном счете не вылившихся в завершенные беседы и потому оставшихся неопубликованными. Обычно это были разговоры, так сказать, попутные. То есть я приходил беседовать "для газеты" по заранее обусловленной теме, но вдруг возникала необходимость спросить его о чем-то совсем другом. И он, как правило, охотно отзывался.
Вот именно так получилось с Шолоховым. У меня появился повод поинтересоваться мнением Кожинова о "проблеме авторства" "Тихого Дона", и он сразу же заговорил с большой увлеченностью, словно только и ждал моего вопроса.
К сожалению, специальной большой беседы на шолоховскую тему, о чем мы с ним договаривались, впоследствии не получилось. Но пусть дойдет до читателей то, что я услышал от него тогда.
Вик. К. Вадим Валерианович, за последнее время в нескольких газетах опять прошли материалы о "плагиате Шолохова". Казалось бы, все копья уже давно переломаны в этих баталиях, Шолохов - лауреат не только Сталинской и Ленинской премий, но и Нобелевской, что в восприятии противников должно быть вроде серьезным аргументом в его пользу. А все-таки травля продолжается! Продолжается даже теперь, когда его нет… Как вы думаете - почему?
Вад. К. Причин много. Обращу внимание хотя бы вот на что. Снова и снова возобновляя этот вопрос об "авторстве", то есть о том, кто написал "Тихий Дон", бросают тень и на сам "Тихий Дон", косвенно его как-то дискредитируют, принижают. А тем самым, простите, принижают и русскую литературу, к которой это величайшее произведение принадлежит, но у которой, как и у России, в мире много недоброжелателей.
Действительно, речь идет об одном из величайших произведений мировой литературы - произведений поистине вершинных. Это признано многими честными исследователями на Западе, и можно без конца цитировать такие признания.
Ну вот возьму для примера из книги современного американского литературоведа Дэвида Стюарта "Михаил Шолохов", в которой сказано, что "Тихий Дон" - "это эпос в самом прямом значении слова", что он "так же, как и эпос Гомера, являет собой воплощение жизни народа и его культуры". А дальше? "Это народное и в то же время великое творение; эстетическое и нравственное нерасторжимы в нем, и такого единства не достигают западные писатели ХХ века… В этом творении мы обретаем могущественное чудо жизни, которое гомеровские греки ощущали в любом своем мускуле, а также могущественную тайну смерти…"
Вик. К. Словом, Шолохов ставится рядом с Гомером.
Вад. К. Именно так, что я и хочу подчеркнуть. А потом у Стюарта появляется еще одна характерная литературная параллель - он пишет, что Григория Мелехова "следует сопоставлять с шекспировским Гамлетом, а не с литературными героями ХХ века… Он реально живет теми противоречиями и силами, которые охватывают целостность мира, между тем как остальные современные герои только размышляют о них".
Вик. К. Да, ничего не скажешь - сопоставление тоже предельно достойное…
Вад. К. Обращение к наследию Гомера и Шекспира в разговоре о Шолохове совсем не случайное. Оно подтверждает исключительный масштаб этого в полном смысле слова уникального литературного явления ХХ века, которое называется "Тихий Дон".
И вот тут я хочу, чтобы вы задумались об одном, на мой взгляд, также не случайном совпадении - оно само по себе о многом говорит. Это как раз имеет отношение к тому самому вопросу об "авторстве", который вы поставили. Вспомните, авторство Гомера и Шекспира тоже ведь оспаривалось и оспаривается до сих пор. Почему? Наверное, прежде всего потому, что сама жизнь заявляет о себе в их произведениях настолько мощно, что даже невозможно поверить, будто такое могли создать некий нищий слепой сказитель и второстепенный актер из труппы "слуги лорда-камергера". А у нас - какой-то зеленый юнец-недоучка из провинции, каким представляют Шолохова…
Вик. К. Я вам скажу, Вадим Валерианович, что это у вас просто замечательное ретроспективное наблюдение на тему оспариваемого авторства, так неожиданно сближающее и в этом смысле Гомера, Шекспира, Шолохова. В самом деле, о многом говорит! Но все-таки представление о "зеленом юнце-недоучке из провинции", который ни в коем случае не мог написать "Тихий Дон", крепко вбито в головы многих и продолжает все время возбуждаться, поддерживая сомнения. Что можете об этом сказать?
Вад. К. Шолохов был, конечно, юный, когда брался за свою эпопею. Но, замечу, не столь юный, как официально принято считать. Официально значащийся год его рождения - 1905-й, однако есть основания утверждать, что родился он несколькими годами раньше. Может быть, в 1901 году, как убежден Сергей Николаевич Семанов, много лет изучающий его биографию и его творчество. В биографии писателя между тем по-прежнему масса белых пятен, которые еще предстоит прояснять. Наверное, по мере прояснения будут сниматься и какие-то недоуменные вопросы.
Вик. К. Однако на чем основывается вывод о большем возрасте Шолохова ко времени начала его работы над "Тихим Доном"?
Вад. К. Это связано и с опровержением версии о "недоучке". Дело в том, что сперва у Шолохова был домашний учитель - Тимофей Мрыхин, а потом еще по меньшей мере 8 или 9 учебных лет: в Каргинском начальном училище, затем в 8-й Московской гимназии, потом в гимназиях Богучарской и Вешенской, вплоть до закрытия ее в 1918 году. Так вот, если сложить все время учебы, получается, что в начальное училище министерства просвещения он был принят четырех- или пятилетним ребенком, а этого не могло быть.
Вик. К. Значит, в какой-то момент его возраст по документам был изменен?