Бдительными надо быть, товарищи, допустили врага народа к руководству БДТ, надо честно сознаться - бдительность потеряли! Алкоголик, карьерист, приспособленец… Искусство его, что верно, то верно, "для чернокожих", а не для советских людей. Да и надо же такое выпалить… Спьяну, конечно… Но все равно - это дискриминация негров! А что он натворил в БДТ? Сыночка Кашутина привез и сразу в "Славу" впихнул… Среди молодых бэдэтэвцев - таких почтальонов Студенцовых навалом, и не пьяных, как его сыночек, а трезвых комсомольцев… И в той же "Славе" ведущую роль Матери - с большой буквы, Матери сыновей-героев, дал двадцатипятилетней Галине Степановой! Степанова справилась! Но зачем?! Что, в БДТ пожилых героинь мало? Монахова - угробил! Монахов тяжело болел и умер от болезни… А почему он заболел? Потому, что Дикого не переваривал. В "Ричарде III" (монаховский спектакль!) курносой Якуниной - королеву Маргариту?! Голос, темперамент - весь монолог на одном дыхании! Да! Но все чересчур! А Ричмонды в том же "Ричарде" - мальчик Петрейков и Александр Дегтярь, "кузнец Вакула"… В один спектакль - сразу двух диковцев на одну роль! Зачем? Чтобы коренных бэдэтэвцев - выпихнуть! Карпова - шлюха, не актриса. Менглет - актер с будущим! И уж он-то всегда в ансамбле, не орет, как Якунина, чтобы партнеров заглушить… А к чему он старикашку Массина из Москвы вывез: бывшего актера бывшего Театра имени ВЦСПС? Его спрашивают: "Зачем?" Отвечает: "Я буду ставить "Грозу". "Ну а Массин тут при чем?" Отвечает: "Массин будет играть Кабаниху". - "Ну а Катерину - разумеется, не Никритина или Казико, а… Любовь Горячих?" От горшка - два вершка, рот пучком, и голос как у охтинской торговки.
Да! Его "постоянная" совсем обнаглела. Одевается в магазине "Смерть мужьям" - благо мужа нет! Вся в заграничном импорте, русалка бесхвостая! Дикий загремел не за что-нибудь, а за "бытовое разложение". Нет! Пожалуйста, не спорьте! Он БДТ в бардак превратил. Да! Но это не главное. Дикий - английский шпион! Что?! Валентин Стенич - любовник супруги Дикого… Он ее и его завербовал! Шутите? Нисколько! Александру Александровну Дикий оставил в Москве стеречь квартиру! Она к нему наезжала, вернее, к Стеничу…
…Земля горела под ногами диковцев, но, как ни странно, пятки им не обжигала. Неуютно стало им в БДТ, тошно - и все! Менглет (вновь) подумывал о Театре сатиры… Но Театр сатиры не был в те годы для Менглета своим… А диковцы были своими, братьями-сестрами по буйной диковской крови. И Менглет решил: создать свой "театр Дикого" - из диковцев! Все они (Менглет в этом не сомневался - все, ну, почти все) хотят сохранить в себе Дикого: его размах, его широту, его точный прицел, его современное видение драматурга.
В БДТ уже не было Петра Ершова - он уехал в Москву весной 1937-го, потому что за год ни разу не вышел на сцену! В Москве его ждала новость: двое близких знакомых были арестованы. Менглет об:)том не подозревал. Ну а если бы ему эта "новость" была известна… Он все равно позвонил бы в Москву Ершову: в его честности, принципиальности и преданности художнику Дикому Менглет не сомневался.
Идея Менглета Ершова захватила. Начались телеграммы из Москвы в Ленинград, из Ленинграда в Москву и бесконечные разговоры (оставлявшие брешь в кармане) по междугородному телефону. Расхождения во взглядах у Менглета с Ершовым не возникало. Театр, по их мнению, негласно должен был стать "театром Дикого", а гласно - просто русским драматическим театром в какой-нибудь отдаленной от Москвы республике, где постоянно действующего русского театра еще не существует. Ершов стал обивать пороги Всесоюзного комитета по делам искусств. И не без результата - предложили Тбилиси. Но в столице Грузии русский театр испокон веков процветал, а создавать второй театр (да еще для военных) ни Ершову, ни Менглету не светило.
По словам Ершова, во Всесоюзном комитете его в общем-то поддерживали. Полную поддержку нашел и Менглет - у диковцев. Главный режиссер БДТ Менглета не поддержал. Борис Андреевич Бабочкин уговаривал его остаться в Ленинграде, обещал роли, достойную будущность. Жорик был непреклонен. Он ценил талант Бабочкина, уважал как человека, но Менглет хотел создать негласный "театр Дикого" - и все тут.
- Подавайте заявление! - сказал Борис Андреевич.
Первым (решили - по алфавиту) пошел на прием к Бабочкину кучерявый Бабин. Не приобретение ни для какого театра - но милый до невозможности. Вася положил заявление на стол… Бабочкин прочитал. И… начал его уговаривать остаться. Бабин был непреклонен!
Борис Андреевич подписал заявление. Отворил дверь, хотел спросить: "Ну, кто еще хочет уходить?" Но не спросил, ибо увидел почти всех диковцев, толпящихся у двери. По-диковски широко откинув правую руку, Борис Андреевич сказал:
- Прошу!
И уже больше никого не уговаривал.
Может быть, он уговаривал бы Карпову, но Зиночки среди уходящих не было, она из БДТ уходить в неведомое не собиралась.
Захватив с собой выпускницу школы Большого драматического Лизу Чистову, розового пупсика на коротеньких, но стройных ножках, и режиссера Якова Штейна, диковцы в предвкушении неведомого отбыли в Москву.
Глава 6 Овал и угол
Я с детства не любил овал,
Я с детства - угол рисовал!
Павлу Когану вольно было рисовать угол, но за что он не любил овал?
Эллипсоид (объемный вал) - желудь, эллипсоид - яйцо, то есть зародыш жизни. Угол - клин. Клин -клином вышибают. Но иногда клин может и застрять…
У первого советского атомохода - ледокола "Ленин", построенного во времена Хрущева, - нос был заострен углом (квадрантом), и нос "Ленина", врезаясь во льды, застревал в них. А вокруг него ходили ледоколы менее мощные, но более удачной конструкции и, ломая льды, освобождали атомоход из ледового плена.
Корпус ледокола "Адмирал Макаров", построенного по чертежам Макарова в первые годы XX века, имел форму яйца - льды, сжимаясь, выталкивали его на поверхность.
Угол - нетерпимость. Овал - приспособляемость. Ограненный алмаз режет углом граней стекло, буравит твердые массы, овал легко вплывает в раздвинутые углом пространства. Среди гениев человечества были (и есть, конечно) углы и овалы. Леонардо да Винчи - овал. Микеланджело - угол. Чехов - овал. Бунин - угол. Кто из них нам дороже? Кому кто.
Овал и угол - Менглет и Ершов в деле создания своего театра дополняли друг друга.
Ершов, хмурясь, резал, нападал!
Менглет с улыбкой упрашивал.
Им предложили Сталинабад: крайний форпост советской державы, где, кроме тарантулов и скорпионов, обитали загадочные таджики и смельчаки русские. (Басмачей разгромили совсем недавно.) В ответ на запрос Всесоюзного комитета по делам искусств - нужен ли русский театр в Сталинабаде, Управление по делам искусств Таджикистана ответило телеграммой: "Театр не нужен пришлите лучше легковую машину".
Управление это жестоко ошибалось! Русский театр был нужен не тарантулам и скорпионам, не таджикам, театр был нужен русскому населению. Но и это не главное. Театр требовался Красной Армии - оплоту советской державы в отдаленной горной республике. Чем в свободное от строевой подготовки время хлестать русскую горькую, лучше постановку посмотреть!
В Ташкенте работал театр Средне-Азиатского военного округа - CAB О. Командиры и красноармейцы культурно развлекались (слово "солдат" еще не было возвращено в армию). В Сталинабаде красноармейцам и командирам доставались только киношка, залетные халтурщики гастролеры и местная самодеятельность. А Дом Красной Армии уже возвышался над глиняными хижинами-"кибитками".
Кто- то где-то кому-то "указал", и решение послать в молодую республику молодых актеров (комсомольцев-энтузиастов) было принято. Открыть театр требовалось к 20-летию Великого Октября (то есть 7 ноября 1937 года), до открытия оставалось меньше двух месяцев. Но пьеса уже была найдена -"Земля" Н. Вирты, и роли распределены. Нашелся и директор театра - Абрам Григорьевич Ицкович, не комсомольского возраста, но энтузиаст.
Он учился в Сорбонне (или в Цюрихе?), имел высшее медицинское образование и разговаривал со страшным еврейским акцентом. Русскую свою жену он называл Наташкэ, печалясь о полурусском сыне, говорил: "Мой Вовкэ - это ж наказание!" "Быстро" у него звучало как "бистро". Курил он только сигары, почти не вынимая изо рта. Участвовал в Гражданской войне (естественно, на стороне красных) -врачом. Один глаз у него был стеклянный, но другой глядел хитро и зорко. Носил Абрам Григорьевич двустороннее пальто (старое, но заграничное) - то вверх кожей, то вверх клетчатым сукном - и авиационный шлем. Вставной глаз иногда вынимал и мыл под краном.
Ицковича все полюбили и окрестили его Папой. Папа обещал вырвать для переезда отдельный вагон.
Папа вагон вырвал! В зареве массовых расстрелов старой ленинской гвардии и высшего военного командования Красной Армии диковцы отправились по тридцать седьмому году в дальний путь.
После "Земли" решено было возобновить "Бедность не порок". Все исполнители в вагоне… кроме Зиночки Карповой.
Но Ершову и Менглету повезло. На актерской бирже они подобрали Валю Русанову красавицу писаную. Брюнетка (как Зиночка), пониже ее ростом, но неизменно на высоких каблуках, с пышной грудью и осиной талией.
Русанова на Ершова и Менглета произвела неотразимое впечатление. Но Жорик видел в ней только лирическую героиню, а Ершов… Героиню он тоже видел, но видел в ней и прелестную женщину: длинные густые волосы, собранные в пучок, отливали бронзой (хна-басмоль), тонкие брови (выщипанные, о чем Ершов не подозревал) выгибались над сверкающими глазами, носик с горбинкой и рот… Истинное чудо?!
"Вашим бы ртом, Валя, да воду пить!" - говаривал один из ее прежних поклонников. Все тридцать два - без пятнышка! Валя занималась с Ершовым - Любовью Гордеевной, то в коридоре, то в тамбуре. Петя любовался ее глазами и ртом. Аля стояла у окна возле уборной и методично отдирала пленку с обветренных губ (это, как потом выяснилось, было признаком ревности).
Когда Ершов отходил от Вали к жене, к ней тут же подбирался Александр Дегтярь. И вместо того чтобы учить роль - кулака Сторожева ("Земля"! Премьера!), любезничал с Валей. И Васе Бабину, Мите из "Бедности", его новая Любовь Гордеевна нравилась. И Олежка Солюс туда же! По молодости лет Олежка величал ее почтительно: "Валентина Сергеевна", но думал о ней без всякого почтения - "хороша девка". Только где ж ему - после могучего Дегтяря?
Розовый пупсик Лиза Чистова тоже влюбилась в Русанову. Тайком Лиза страдала по Солюсу, но Русановой поклонялась открыто и даже слегка напоказ. Лиза стала ей как бы младшей сестренкой, субреткой при героине, Русанова поверяла ей свои тайны. Она, оказывается, испытала горечь неудачного замужества, у нее больное сердце… Светлые кудряшки Лизы нежно щекотали темную головку Русановой, когда она секретничала с ней.
Коренные диковцы относились к Вале с подозрением.
- Чего это она так хрипит-шипит? - удивлялась Ольга Якунина.
- Мороженого в жару объелась - охрипла, отвечал Менглет.
- Это она вам так сказала? - допытывалась Лида Бергер.
- Она.
- Она соврала, - утверждала Лида. - Безголосую вы, братцы-кролики, на бирже подобрали!
Менглет сам уже так подумывал, но еще надеялся, что хрипота пройдет. Шептала Русанова с партнерами искренне, взволнованно, явно была талантлива… Только почему ее в Театре Революции не оставили? Она же школу этого театра окончила вместе с Борисом Толмачовым? Толмазов - в Театре Революции и подает надежды, а Валя до биржи в совхозно-колхозном театре мыкалась?
Но все эти вопросы были праздными, а праздных вопросов Менглет никогда не решал. Может быть, они с Ершовым ошиблись, пригласив Русанову, но теперь не из вагона же ее выкидывать? И к тому же Ершов уверяет: Валя совсем не хрипит, просто у нее голос не очень сильный, но зато приятного тембра.
Якуниной жалко было, что Горячих не поехала. Ольге было плевать, что Люся с Диким жила. Люська - ей не помеха. Менглет ее звал - сама отказалась, дура! Замуж поторопилась, на всякий пожарный! Чтобы ее за Дикого не мытарили… А Дикого не сегодня-завтра освободят. Поймут - ошиблись, освободят.
Ольга всю дорогу хохотала, пела вместе с Алей и мужа, Костю Лишафаева, к Русановой не ревновала. Костя был придан Ольге, как земля колхозам. Ольга жалела и о Ласике - Лазаре Петрейкове, он Менглету почему-то не доверял… И Ершову тоже. Ласька еще до ихнего ухода из БДТ смылся. Вроде бы Алексей Денисович ему сказал: "Я хожу по острию ножа - оставь меня, пока не поздно". Но вряд ли это факт - наверняка выдумка Ласькина. Но что правда, то правда: Дикий его любил, а уж Ласька Дикого - как цуцик хозяина! Ушел! И в Театр имени Евг. Вахтангова поступил: на роль Люсьена в "Человеческой комедии" взяли. Возможно, сочиняет, а может, и нет - у Ласьки ведь и рост и голос. "Красавец" стал наш Ласинька.
Кашутин исчез… Но его точно не арестовали… Может быть, к матери в провинцию уехал? Но с Кашутиным у Ольги - никогда ничего общего. Общий смех, каток, розыгрыши, шутки-прибаутки Ольга разделяла с тезкой дочери Жорика Майкой, смешной болтуньей из "Двух болтунов" Сервантеса. Майка ушла из студии вместе с Драгунским, считая, что при Горячих ей у Дикого ничего не светит. Ее сразу приняли в Московский театр транспорта. Там она сразу замуж вышла и уехала с мужем на Северный Урал. Оттуда ее Менглет и Ершов вытянули вместе с мужем - кота в мешке взяли! Но вроде не ошиблись.
Высокий, широкоплечий, узкобедрый, светло-русый, темнобровый, с ямочками на щеках, представляясь, он говорил о себе: "Бендер… но не Остап!" Верно. Александр Бендер не был "сыном турецкоподданного". Отец его сын фабриканта из немцев Поволжья, мать - русская, вырастил русский отчим. Александр Александрович, да просто Шурик, и Менглету и Ершову, вообще всем, приглянулся. Улыбчивый, как Менглет, он любил поэзию, как Ершов, и они вперебивку читали друг другу Пастернака. Ольга стихов Пастернака не слушала (заумь!), но Май-киным выбором была довольна - очень симпатичный молодой человек!
С неприязнью Ольга косилась на Якова Штейна: нос на троих рос - одному достался, шея бычья и вся в следах от волдырей. А Менглет его пригласил (да еще с женой?) - с какой стати? Ассистировал Дикому во многих его спектаклях, ну и что? Для чего Жорик худруком их театра его назначил? Носатый Штейн им Дикого не заменит. Лучше бы Жорик сам себя в худруки определил! Ольга с Менглетом в Доме ученых в шахматной-бархатной комнате целовалась, тайком от Кости. Жорик свой, а Штейн из ВЦСПС - чужак! Как он "Землю" поставит - вопрос. А не вопрос, что он свой большой нос уже задирает! Главрежем-худруком себя понимает и все молчит! Косову - любовницу Антонова в "Земле" - Гафе Миропольской дал! Лиша-фай удивился: "Разве ты бы не смогла?" - "Ясно -смогла". А Штейн Косову - Гафе! Нина Трофимова, жена его, совсем никому не известна! Тонкая, как глиста, вокруг Штейна извивается и молчит. Спросишь ее о чем-нибудь, тряхнет темной гривой, буркнет "да" или "нет" - и точка!
Всем понятно, сейчас Жорик у них главный! А Валя Королева как была скромницей, так и осталась! Трофимова, за сто верст видно, - гордячка.
…Кокон Волчков (замечательный муж болтуньи в "Двух болтунах") выводил медовым тенором: "Аникуша! Аникуша! Если б знала ты страдания мои…" Виктор Бибиков, приятель Менглета еще по ЦЕТЕТИСу, издыхая о Русановой, слагал первые строки поэмы-летописи. Начиналась поэма с отъезда актеров в Стали-набад…
…Поезд мчался по тридцать седьмому году мимо колючей проволоки лагерей, мимо колхозов, передовых и отстающих ("отстающих" в такой степени, что им "передовых" никогда не догнать, ибо ноги от голода не волочатся).
Молодожены Яша Бураковский и Галина Степанова ворковали. Молодожен Лишафаев старался всегда быть возле Ольги, даже когда роль бандита Антонова ("Земля" Вирты) учил… Папа мыл стеклянный глаз под краном, а Менглет споласкивался в уборной каждое утро и вечер с головы до пят. Жара Азии подступала.
"Только бы никто не запил в начале сезона", -думал Менглет. А запить могли и Бабин, и "сопатка-талант" Ширшов.
Но в вагоне мертвецки пьяным еще никто не валялся. И Жорик надеялся: "Не запьют! У всех же роли! Все будут заняты с утра до вечера. Не запьют".
А Ершов, с которым Менглет ежедневно советовался, сердито рявкал: "Выгоним! Заменим! Тут же! А премьеру выпустим в срок".
Для Вали Королевой в "Бедности…" и "Земле" ролей не нашлось. Но мгновенно загоревшая под солнцем Средней Азии, бьющим в окна, Валя была Менглету желанна - как в пору поездки по раскулаченным селам. Дочка в Воронеже отвыкла от родителей, но что поделаешь? Взять ее в бывший кишлак Душанбе - рисковать здоровьем голубоглазой попрыгуньи-бегуньи. С ним его "Королёва-королева" - и он всегда будет с ней. Заглядываться на других ему теперь просто времени не останется.
По тридцать седьмому году мчался вагон, набитый смехом, весельем, поэзией, пением, шутками, недальновидной и потому счастливой молодостью. Конечно, есть перегибы, но "жизнь - хороша! И жить хорошо!" - как сказал поэт. Правда, он через три года самоубился, но в 10-летие Великого Октября он же был уверен, что ему - "жить хорошо"!
И пышнотелая Аля, у которой двое близких друзей были за решеткой, пела:
Сердце, как хорошо на свете жить!
И орали на весь вагон энтузиасты:
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!
…И вот Сталинабад. Все толпились возле окон. В жарком мареве чуть поблескивали снеговые вершины.
- Горы! - воскликнула Королева. - Жорик, нас встречают горы!
- Они совсем близко! - удивился Менглет.
- Это только так кажется, - сказал Ершов. Горы далеко…
Глава 7. "Смуги"
На вокзале актеров встречали: пыль, жара и раздрызганная трехтонка (пятитонка?). Представителей партии и правительства не наблюдалось. Общественность представлял шофер Миша, белобрысый парень с облезлым носом. Папа занервничал. Куда-то исчез, вернулся, снова исчез и, появившись, закричал:
Бистро! Все в машину! За багажом приедем позже, а сейчас - самое необходимое, и все в грузовик! Наташкэ! Вовкэ! Бистро!
Менглет поинтересовался:
- А куда мы поедем?
- В ДКА!
- Оттуда по квартирам?
- Я же сказал: бистро! - взревел Папа. - С квартирами разберемся.
Во дворе Дома Красной Армии их тоже никто не встретил. Ицкович убежал выяснять насчет квартир, а молодые энтузиасты… "бистро" разделись (почти догола) и стали играть в волейбол (сетка на площадке была натянута, был и мяч).
Осеннее солнце жгло по-летнему, мяч взлетал, падал… Менглет "гасил" (иногда в сетку), принимая "резаную" подачу (иногда не принимая), Русанова сидела в тени Дегтяря.
Сыграли несколько партий. В перерывах бегали обливаться под колонку. Солнце закатывалось. Иц-кович не появлялся.
Шофер Миша тоже сгинул. Явились они вместе, от Миши попахивало спиртным, непьющий Ицкович обливался потом - умаялся (пальто лежало в грузовике).
- Ты сошел с ума! - закричал он Менглету. - Ты весь обгорел, завтра с тебя будет слезать кожа клочьями! Папа ехидно улыбнулся. Как ты будешь завтра репетировать свою "Землю"?
- Квартиры есть? - спросил Менглет.
Нет! - ответил Ицкович. - Но завтра-послезавтра будут! А сейчас - бистро в машину и в Дом дехканина!