По мотивам "Возможной встречи" Миша снял телефильм "Ужин в четыре руки". Мы сработали его на "Мосфильме" за шесть смен по двенадцать часов ударным трудом. Миша не боится труда. Он большой труженик, гордый человек, большой прагматик и человек-ребенок. Человек, как теперь говорят, снявший "культовый" фильм "Покровские ворота". Фильм по пьесе моего любимого Леонида Генриховича Зорина.
Пришельцы
Наша хорошая знакомая Оля Максимова пригласила в гости на Пасху. В ее хлебосольном, традиционном доме и встретили мы Владимира Павловича Кучеренко. Поначалу я принял его за сантехника. Простоватая его внешность на самом деле скрывала кандидата технических наук, доцента Института инженеров транспорта. Застолье обнаружило к тому же изящный артистизм личности и очевидное вокальное дарование. Он не окончил Гнесинский институт. Ушел с третьего курса. Впечатление от Володи было столь сильным, что мне показалось досадным нереализованность этого художественного самородка.
– На него надо пьесу писать, – сказал я сыну, когда мы вернулись домой.
– О чем?
– Надо подумать. Какой-либо сложный характер вряд ли осилит. Но себя в предлагаемых обстоятельствах сыграет. Не сомневаюсь.
Условились писать вместе. Да все руки не доходили. Наконец собрался я с духом:
– Ну давай, сынок, завтра приступим.
– А я уже написал, – отвечает.
Не поверил. Но, прочитав, поразился. Сережка до того в сочинительстве не был замечен – и вдруг сразу пьеса, довольно приличная. Трогательная, смешная. Я конечно могу ошибаться. Не чужой все-таки. Могу быть пристрастен. Показал коллегам – одобрили. Судьба привела в театр "Вернисаж" на Беговой улице. Руководители Юра Непомнящий и Вика Лепко приняли пьесу к постановке. Так приступили мы к этой безумной затее. В спектакле были заняты четыре человека. Две одноактовки, объединенные общим смыслом. Первую часть играл Сережа со своим другом и однокурсником по Щукинскому училищу Володей Жарковым. Еще на втором курсе они вместе снимались в фильме "Глаза". Сережа в главной роли – героя-любовника, можно сказать. Володька лихо сработал острохарактерный персонаж. В пьесе друзья играли как бы две ипостаси одной души. Теневую и светлую. Я ставил спектакль, и вместе с Владимиром Павловичем Кучеренко играл во второй части. Как известно, работа начинается с застольного периода, с разбора по смыслу, по действию, по сверхзадаче. Текст актер осваивает в течение всего репетиционного периода в совокупности с моделированием поступков и мотиваций. Кучеренко на первую же репетицию пришел с абсолютным знанием текста. Сказал, что привык читать лекции студентам и не может прийти на занятие неподготовленным. Я же не знал текст еще несколько месяцев. Всякий талант несет в себе обязательно некий наив, простодушие наряду с изощренностью. Володя Кучеренко не просто ребенок, а совершенное, абсолютное дитя. Например, ему до слез может быть жалко зайца, или волка, или еще какой-нибудь персонаж из мультфильма. И это ведь речь идет о взрослом, шестидесятилетнем человеке. Уникум. В то же время ему совершенно не нужно что-либо объяснять долго и подробно. Человеку, который никогда ничего до того не играл на профессиональной сцене, не имеет за плечами актерской школы, достаточно сказать, что этот кусок надо трактовать многомернее, и он тут же именно так и делает. Не всякий опытный мастер на такое способен. Персонаж Кучеренко внезапно появлялся в гостиничном номере, где остановился известный артист, которого играл я. В нашем диалоге его герой как бы менял разные обличия, оставаясь в позиции вопрошающего ученика, а в результате странный пришелец оказывался учителем моего героя, и исчезал он так же таинственно и внезапно, как появился. Владимир Павлович блистательно справился с ролью, продемонстрировав не только свои драматические, но и вокальные, и пианистические возможности. В финале мы – участники представления – все вместе пели:
Каждый вечер, вернувшись с работы,
Трое смелых, веселых парней,
Разложив в своем садике ноты,
Развлекали родных и друзей.
Позабыв все земные заботы,
И усевшись на травку под вяз,
Целый вечер играли, играли для нас
Мандолина, гитара и бас…
Когда спектакль заканчивался, и за кулисы приходили с поздравлениями коллеги, гости и журналисты, Владимир Павлович продолжал себя вести совершенно так же, как на сцене во время действия. Продолжал "играть себя", существовать "от себя", чем приводил в недоумение посетителей. Настолько он был непосредствен. Тогда я рекомендовал ему принять за кулисами специальную позу. Многозначительно молчать, к примеру, что он и сделал. Все встало на свои места.
В моей роли я специально оставил пространство для смысловой, текстовой импровизации, основанной на фактах и впечатлениях личной жизни. Представлялось интересным, как режиссеру, исследовать пересечение сценического образа с судьбой самого артиста в буквальном смысле. Хотелось драматического джаза. Актер – автор, а не актер – исполнитель интересовал меня. Пожалуй, жанр этой постановки можно было бы назвать "ироничной мистикой". Сознательно или бессознательно меня всегда интересовало столкновение двух взглядов. Взгляда сверху из сфер божественных, и взгляда снизу из недр земного бытия. И сын Сережка оказался моим естественным соратником по художественному поиску. Мы разные с ним, но идем одной, общей дорогой. И в искусстве, и в вере.
Преображение
Рядом с нашим домом у Рижского вокзала, в церкви Трифона Великомученика регентом была подруга моей бабушки, высокая полная дама строгого вида.
– Марусенька, что же мальчик-то все некрещеный? – спрашивала она всегда при встрече.
– Ах, оставьте! – с легкостью отмахивалась бабушка.
Выпускница духовной гимназии при Страстном монастыре, она вовсе не была набожной. Была ли она атеисткой? Не знаю. Трудно сказать. А только к духовным вопросам явно относилась легкомысленно. Рос я под перезвон церковных колоколов. Но и по радио, и в школе, и в доме чаще слышалось – Бога нет. Душа же тянулась к старым усадьбам, заброшенным храмам, бесхозным погостам. Туда отправлялся на велосипеде за многие километры летом на даче неведомо почему. Похоронных процессий боялся до ужаса. Позже стал перебарывать страх. Специально ходили гулять на кладбище с другом. Даже песню на гитаре сложил:
Вечером на кладбище закрыта церкви дверь,
Стоят кресты пугающе, не зная про апрель.
На памятнике мраморном могильный жирный кот
Какую-то мертвячину безрадостно жует.
У обелиска старого, похожего на трон,
Верхушка перепачкана принцессой из ворон.
Старухи здесь печалятся, малину дети рвут,
Влюбленные встречаются, могильщики живут.
Могильщик – вечный пьяница, он смерти акушер.
Ему так полагается, он мастер этих дел.
Такое это место – совсем без суеты.
Король без королевства – такой же раб, как ты.
У кладбищенских ворот, там, где свален хлам,
Дни и ночи напролет выл кобель Полкан.
Он покойников встречал, как встречал прохожих.
И он привык ко всем чертям, и черти к нему тоже.
Такое это место – совсем без суеты.
Король без королевства – такой же раб, как ты.
Слышал, слышал, как все советские люди, и об НЛО, и о полтергейсте, и о черных дырах, и о Бермудском треугольнике, и об экстрасенсах… Один режиссер на "Мосфильме" мыслью предметы двигал.
С сыном друзей моих родителей Колей Романовым, обладающим даром ясновидения, мы часто философствовали о мироздании, о связи с ним человека, и о том, что есть подлинный человек, созданный по божескому образу и подобию. Поначалу пришло сознание: Бог – свет. Коля ощущал человеческие души светящимися сферическими образованиями. Примерно в это же время, работая над ролью Алеши Карамазова, имея привилегию, как говорится, за зарплату заниматься творчеством Достоевского, пожалуй, особенно как-то услышал, почувствовал православие. Может, родись я поляком в Варшаве – стал бы католиком. Да ведь зачем-то родился здесь, в России, в Москве, у церкви Трифона Великомученика? Вскоре мы с женой приняли святое крещение. Было нам уже за тридцать. Крестились в Сокольниках у знакомого батюшки без паспортов. Стало быть, нелегально. Обычно же паспортные данные из храмов попадали в райком партии, в райисполком, в конце концов в КГБ. Однажды, от Хамовников возвращаясь, из Дома-музея Толстого, зашли по дороге в церковь на Комсомольском проспекте. У входа, на паперти, накинулась с кулаками на нас нищенка озорная:
– Зачем под ручку? В храм – не на танцы!
От неожиданности с Таней моей случилась истерика, и я посадил ее в сквере напротив прийти в себя. Спустя минут пять, подходит человек в свитерочке, лет сорока:
– Можно вас на два слова? – И увлекает меня за собой в кабинет дьякона, где у него свое постоянное место за рабочим столом. Дает мне бумагу, ручку. – Пишите. Пишите заявление на нее. Мы эту пьянь, хулиганку давно знаем. У нас приказ очистить Москву от нежелательных элементов. Вышлем ее "за можай", за сто километров. Административно, в рамках подготовки к всемирным Олимпийским играм. Смотрите на какой бумаге-то пишете. Посмотрите на свет.
Посмотрел. Бумага ведомственная оказалась, с водяными знаками МВД (Министерства внутренних дел).
– Может, не стоит высылать-то? – спрашиваю.
– Нет, эта особа нам хорошо известна, мы ее все равно отправим, на нее материала хоть отбавляй.
После автомобильной аварии и трех операций правой руки для восстановления травмированного нерва кто-то посоветовал упражнения по системе йоги. Попробовал. Сначала не очень пошло. Бросил. Затем постепенно отобрал для себя несколько асан, и этот комплекс делаю до сих пор. Делаю с православной молитвой. Еще до крещения интересовался индийской религиозной традицией, дзэн-буддизмом, но победило христианство. Один из моих друзей, Толя Белошин, директор завода и экстрасенс, удачно занимающийся целительством, как-то вполне зримо продемонстрировал мне так называемое биополе. Под его воздействием впервые зафиксировал в себе ощущение психической энергии. В один прекрасный день по весне стоял я задумчиво у окна. Смотрел в это самое окно. Смотрел, смотрел, и вдруг меня молнией мысль пронзила. Мысль не новая, можно сказать, даже банальная – все в мире взаимосвязано и благодать во вселенной океаном разлита. Бери ее сколько хочешь. И отдавай сколько хочешь. Бери и отдавай. Отдавай и бери. Собственно говоря, я это и раньше знал, но тут словно открытие сделал. Велосипед изобрел. Родился заново. Йогой после стал заниматься – чувствую: энергией-то психической управляю. Получается! Управляю с помощью мысли. Загорелся глазами и телом – в зеркале на меня смотрел другой человек. Другой я. И я стал играть психической энергией. Стал "промываться" – пропускать через себя "поток", снимая эмоциональную усталость. Даже на сцене. Работа теперь не так "выжимала" меня, как прежде. Улицы, деревья, дом, в котором живу, увидел другими глазами. Ярче, красочнее и светлее. Ожесточенные, конфликтные пассажиры в вечернем автобусе уже не казались злыми – скорее не очень здоровыми и очень несчастными, жалость вызывали, сочувствие, а не раздражение, как раньше. Из радостной эйфории вывел случай – не пришел на спектакль в Театр Вахтангова. Просмотрел расписание, ушел гулять в парк. С дубом, с березой общался энергетически. Едет сосед по лестничной клетке на велосипеде "турист". Он не слезал с него ни зимой, ни летом. Запыхался:
– Вам срочно нужно в театр сейчас. Спектакль играть вас ждут!
"Вот она, – думаю, – профессия наша – ни днем, ни ночью покоя нет! Кто-нибудь заболел. Заменять надо". Мне даже в голову не пришло, что я сам прозевал спектакль. А когда "дошло" до меня, ударило в голову, схватил машину попутку – вперед! Переступил порог служебного входа, а мой дублер в этот момент вышел на сцену. Его администратор на красный свет через пол-Москвы примчал, вытащив из другого спектакля, где он играл эпизод в филиале театра. Коллеги не осудили меня. Одни транквилизаторы предлагали, другие коньяк:
– Один раз в жизни со всяким артистом бывает. Один раз в жизни бывает!
Так закончилась моя "энергетическая" эйфория. Спустился с небес на землю.
Режиссер Сергей Микаэлян в свое время несколько раз предлагал мне главную роль в фильме "Гроссмейстер". Из-за плотной занятости в театре я вынужден был отказаться. Он сожалел:
– Вы похожи на прототипа нашего героя Василия Васильевича Смыслова.
Через несколько лет на даче родственников жены мы встретились – я и Василий Васильевич. Шахматный король – экс-чемпион мира – жил по соседству. С первого взгляда мы как будто уткнулись друг в друга. Проговорили весь вечер об экстрасенсорике, об НЛО, о мистике, о шахматах, об искусстве… Уже поздно торопясь к электричке в Москву, Василий Васильевич крикнул мне вслед:
– Осторожнее, Женя! Будьте осторожнее!
С проблемами психоэнергетики Смыслов знаком не понаслышке. Во время высоких шахматных баталий довольно часто практикуются экстрасенсорные атаки, создающие помехи спортсменам и на ментальном, и на физическом уровне. Мобилизуются и защитные команды, блокирующие подобные инвольтации. Сам Василий Васильевич такими методиками не пользуется, если не считать обязательного присутствия на соревновании его жены – обаятельной, хлебосольной Надежды Андреевны.
– Женечка, вы так похожи на молодого Васеньку, – подтвердила она при первом же нашем знакомстве.
И я вспомнил предложение Микаэляна. То ли действительно из-за некоторой схожести, то ли еще Бог знает из-за чего – мы подружились с Василием Васильевичем. Шахматы в наших отношениях играли не самую главную роль. В основном, религиозные проблемы и вокал. Смыслов – профессиональный певец. Баритон. Постановка голоса, которой он пользуется, открылась ему во сне. Когда записывал большой диск с голландским хором на фирме "Филипс", дирижер спросил:
– Откуда у вас эта постановка? Так пели в шестнадцатом веке.
Пение Смыслова производит необычное впечатление. Голосовая волна удерживает ваше внимание. А по ней Василий Васильевич словно вышивает мыслью узор. Он не интонирует, не делает никаких эмоциональных эффектаций, но вокальный образ возникает абсолютно зримо:
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…
И видишь и деву, и утес, и урну… Настолько ясна и энергоемка сама мысль выдающегося шахматиста. Смыслов – шахматист-художник. Аналитику считает делом достаточно элементарным для обитателей шахматного Олимпа. Состязания же – борьбой сознаний, а не умов. Побеждает тот, у кого более свободное, более раскрепощенное сознание. Высшая свобода – в Боге. Отсюда религиозность Василия Васильевича. Ортодоксальная. Православная. Он поразительно гармоничный человек, постоянно устремленный ввысь. Такое ощущение, что стоит в луже и смотрит на звезды. Лужа – это обыденность земной жизни с ее изощренными хитросплетениями. Мы все стоим в такой луже. Иных лужа затягивает. Они тонут, захлебываются. Они как бы говорят ему:
– Вы тоже в луже! Вы тоже!
А он отмахивается от них и смотрит, смотрит на звезды.
– А как же хитросплетения? – кричат они.
– А вот как, – отвечает, и одной левой, шутя, распутывает все узлы, как на сеансе одновременной игры с клубом любителей, и опять устремляется в небо.
Когда Смыслов встречался с Каспаровым в четвертьфинале на чемпионате мира, я спросил, на что он рассчитывает.
– Возрастное преимущество на его стороне, – отвечал Василий Васильевич, – но Гарик только входит в политику, я уже все прошел. Меня это не интересует. Я свободнее…
В постсоветские времена, времена материально трудные и для чемпионов мира, лишившихся государственных стипендий, один предприимчивый менеджер увлек Смыслова в показательные шахматные гастроли, посулив миллион неденоминированных рублей. Василий Васильевич выехал в указанный город, выступил и вместо обещанных денег получил эмалированные кастрюльки на целый миллион.
– Зачем мне кастрюльки? – смеялся Смыслов.
Он не обращает внимания ни на обман, ни на обиды. Он только смеется. Он свободен.
Одно время "пошли" на меня кришнаиты. Почти каждый день встречались. Предлагали купить книгу свою – "Бхагавад-Гиту". Ну просто проходу от них нет. Да и денег нет. Фолиант дорогой. Не по карману ради праздного любопытства. Пригласили меня на кинопробу. Киностудия "Беларусьфильм". Город Минск. Приехал, отснялся и в кассу – получил за работу. До поезда на Москву еще целый день впереди. Выхожу из студийной машины недалеко от гостиницы у продовольственного магазина. Поесть купить. И вдруг, как из-под земли – передо мною девушка-кришнаитка в розовом сари. Протягивает "Бхагавад-Гиту": "Купи!" И цена ровно такая, как за пробу я получил. До копейки. "Стало быть, надо купить", – решил. Вошел в номер. Хотел включить телевизор – не работает, сломан. "Стало быть, надо читать", – думаю. И весь день до самого поезда просидел в номере. Читал неотрывно. И в Москву вернулся – читал. Целый месяц. Зачем? Когда прочитал – понял. Уже не шли на меня кришнаиты. Не встречал. Встречал христиан миссионеров. Один за другим они попадались мне на пути. Предлагали Евангелие. Чаще – от Иоанна. Кришнаиты почти беспрерывно творят маха-мантру: "Хари Кришна, Хари Кришна, Кришна, Кришна, Хари, Хари!.." Мантра – иначе сказать молитва. Кришнаиты указали на беспрерывность молитвы. Христианской молитвы – указали христиане. Должен мысленно постоянно молиться – вот что понял, вот что мне открылось. В сердце молитва поселилась Иисусова: "Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешного!.." Теперь старался не допускать мрачных, грешных, бессмысленных мыслей. Придут невзначай – прогоняю молитвой. Она течет, как ручей. Переходит в реку. Из реки – в море. Море божественной благодати. "Житие Серафима Саровского" помогло очень. Укрепило в молитвенном делании. "Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас!" Душе моей близок этот святой. Иной раз и на сцене молюсь. Играю – работаю, текст говорю, а где-то внутри молитва живет.
Летом, на даче, поутру, у пруда занимался йогой. В конце на молитву встал. "Отче наш…" Стою на коленях. Руки к небу возвел. И вдруг стал расти. Стал огромным. Как вселенная стал. Совершенно реально. Не галлюцинация. Не иллюзия. Совершенно реально, явственно сознаю: одной рукой облако достаю, другой цветок у земли. Сценическая практика приучила к повышенному самоконтролю. Реальность происходящего была очевидной. В этот момент для меня, далекого от точных наук, прояснились понятия: сворачивание пространства, разворачивание пространства. Выворачивание пространства, когда внутреннее становится внешним, а внешнее – внутренним. Пространственная трансформация… Я не могу объяснить, но сам понимаю. И еще понимаю: человек не то, что мы видим физическим глазом, а нечто большее, связанное со всем миром, с мирами, с Богом связанное. То, что произошло со мной тогда, у пруда, никогда более не повторилось. Никогда.