Отец Бартоломео не показывался на улице целый день: он искал выход из сложившегося положения. Следующая проповедь должна была состояться вечером, и надо было успокоить народ, укрепить его веру в белого бога.
На закате ударили в колокол. Его густой звук поплыл над Дессие. Люди цепочками потянулись на вечернюю молитву. Храм быстро заполнился, и отец Бартоломео, не выказав ни малейшего смущения, вышел к народу. Заняв свое место, он начал очередную проповедь, а говорить он умел заманчиво и сильно.
Вскоре молящиеся снова были в полной его власти. Органист уселся за клавиши и тихо выводил божественную музыку. Как и вчера, зажглись свечи, озаряя дрожащим светом людей и стены храма.
"Все мы подвластны господу богу, несущему нам жизнь и радость", - прозвучали слова священника. И в это время опять появилась обезьяна. Теперь она была осторожнее. Вытянув вперед только морду, животное с любопытством разглядывало, что происходит в храме. Затем, осмелев, обезьяна вся показалась в просвете двери.
И тут ее заметил Бартоломео. Срывающимся голосом он взревел: "Ах сатана!" - и бросился через ряды молящихся к выходу. Но было поздно - темнота и лес опять поглотили обезьяну.
Как и вчера, все смешалось в храме. Но Бартоломео на этот раз не растерялся. Весь красный от гнева, он вернулся на свое возвышение и продолжал проповедь. Правда, развеселившийся народ плохо слушал его, а многие вышли на паперть. Не сдержался белый абуна и, угрожая страшными муками ада, стал ругать прихожан, обзывая их грязными грешниками и падшими людьми. Никто раньше не видел таким отца Бартоломео. Его проклятиям не было конца, и все в страхе стали разбегаться.
С этого дня, доктор, и начались несчастья. Всю ночь и наутро люди Дессие были в тревоге, испуганные проклятиями священника. "Не из простых эта обезьяна, если не боится отца Бартоломео даже в его обители", - думали они.
Скоро произошел случай, который окончательно укрепил в народе это мнение.
Бартоломео вызвал к себе наших охотников и за хорошее вознаграждение просил их убить "лесного черта". И вот по вечерам, спрятавшись возле паперти, люди с копьями стали караулить зверя. В храме для приманки зажигали огни и играл орган. Все было так, как в часы молитв. И вот однажды, когда сумерки сменились ночью и умолк шум птиц в лесу, из темноты вышла обезьяна. Она, видно, почуяла опасность, потому что тут же остановилась..
Боясь упустить зверя, охотники стали бесшумно обходить его, образуя кольцо. А темень в ту ночь была особенная. Подкрались совсем близко и метнули тяжелые копья. Крик раненого животного разнесся по всему селению: приказ Бартоломео был выполнен.
Но каково же было удивление охотников, когда вместо тела убитой обезьяны в один из тукулей принесли раненого охотника. Из бедра через одежду обильно лилась кровь. Оказывается, испугавшись наступающих на нее людей, обезьяна взвыла, бросилась на ближайшего охотника и распорола ему бедро клыками. А потом мгновенно скрылась в лесу.
Пострадавшего лечил сам Бартоломео. Он посещал больного ежедневно, мрачно раскланиваясь с его родными. Случай на охоте еще больше встревожил жителей Дессие. Один из наших абун сказал, что все несчастья пали на человека за то, что он забыл свою веру и стал ходить в чужой храм. И этого было достаточно. Снова появились яркие лоскутки тканей на нашем священном дерезе.
Но тем дело не кончилось. Злополучное животное явилось в третий раз, и отец Бартоломео покинул храм, "оскверненный дьяволом". А через несколько дней охотники наткнулись в лесу на труп несчастной обезьяны: она была отравлена каким-то ядом.
Бартоломео покинул Дессие, и храм по сей день пустует. Теперь он почти развалился. Иногда люди ходят к нему и говорят: "Там когда-то читал проповеди белый священник, который убил обезьяну…"
- А разве вы сами не убиваете обезьян? - спросил я.
- Почему? Они портят наши сады и посевы. Бывает, и мы убиваем или отгоняем обезьян. Но Бартоломео всегда твердил: "Не убий ближнего и невинную тварь", а сам убил безобидное животное. С тех пор наши люди оставили храм и белого абуну. Получилось, что его бог неправильный.
- Вы сказали, что я вас очень напугал при обследовании рентгеном. Так в чем же дело, почему вы об этом не сказали ничего?
- А-а, - улыбнулся Тесемма, - этого я не успел досказать. Вы помните, что я говорил о своем побеге из госпиталя!
- Помню.
- Так это же был госпиталь миссионеров протестантской церкви, который работает в одной из провинций Эфиопии. Там меня смотрели рентгеном, как и у вас, а после повели в свою церковь и предложили принять их веру, пообещав меня вылечить. Я отказался и сбежал. Вы знаете, доктор, из вашего госпиталя я тоже собирался бежать, но уговорили больные, сообщив, что никакого священника здесь нет.
Только теперь мне стало понятно, для чего Тесемма передал нам народное сказание об абуне и обезьяне. Находясь в крайне тяжелом физическом состоянии и ища спасения от злого недуга, он все-таки отказался от помощи миссионерской больницы и остался верен традициям своего народа.
Его рассказу, конечно, нельзя верить целиком. Но зато как правдиво и просто показал он истинное лицо миссионеров, наводнивших современную Африку!
Проникновение в эту часть света католической церкви всецело связано с общей политикой колонизации африканских народов. Если два-три века назад миссионеры искусно разыгрывали роль носителей культуры и религии, которым политика будто бы совсем чужда, то в наше время они совершенно открыто пропагандируют идеи колониализма.
Вся Африка наводнена черными и коричневыми сутанами. Теперь это не только католики, а и протестанты, и лютеране, и методисты, и адвентисты. Организовав в Эфиопии филиалы европейских монашеских орденов, они пользуются солидной материальной поддержкой Ватикана, американской католической церкви и деловых кругов. Они проявляют подозрительный интерес к ископаемым богатствам страны, ее экономике и торговле.
Сытые и жадные физиономии миссионеров, а подчас и их выправка заставляют думать, что эти темные люди знакомы не только с библией, но и с инженерным делом, военным искусством и что они, главным образом, являются проводниками интересов крупного капитала. Все их проповеди и брошюры отпечатаны в Бостоне или Чикаго. Эти демагоги "демократического капитализма" раболепно восторгаются силой американской цивилизации, бессовестно лезут в душу простого человека, отравляя ее всеми возможными средствами.
Как-то ко мне в кабинет пришел один из таких миссионеров и завел со мной беседу на английском языке. Но, убедившись, что я не знаю английского, вежливо раскланялся и так же быстро исчез. А на второй или третий день он вновь явился, бочком протиснулся в дверь и оставил у меня на столе брошюру.
Кончился прием больных, и я занялся оставленной книгой. Она была напечатана на русском языке (миссионер учел, что я не знаю английского): "Обращение в истинное христианство". В предисловии говорилось: "Методика очищения духовной жизни человека, предложенная нами, проверена американским братством адвентистов".
В тексте приведено много примеров, когда попавшие в несчастье люди неожиданно познавали "истину" и делались от этого счастливыми, легко переносили горе и трудности, а суета материальной жизни становилась для них "тленом". Книжица в несколько страниц заканчивалась словами: "Все люди мира - братья!.. Американское братство адвентистов не оставляет в беде человека, познавшего истину, и делится с ним хлебом насущным".
Видимо, это и был главный лозунг, если учесть, что в Африке 90 процентов аборигенов нуждается в хлебе насущном. Остается им только одно: принять адвентистскую веру, и они будут обеспечены.
Я пожалел, что адвентистский проповедник, посетивший меня, не слышал рассказ Тесеммы о белом абуне.
…Наш больной окреп, операционные раны затянулись рубцами, и он бодро расхаживал по госпиталю. За день до ухода Тесемма всю ночь провозился с каким-то плетением из конского голоса, а утром пришел ко мне в кабинет и попросил его выслушать.
- Ну что, Тесемма, уезжаешь? - спросил я.
- Нет, доктор, ухожу, пешком пойду домой. А это вам мой подарок за то, что вы меня вылечили. - И он вытащил из-за спины султан белых конских волос на узорной плетеной ручке. - Я сам его сделал и хочу, чтобы вы помнили обо мне.
Пришлось принять подарок. Обидеть его я не мог.
- Згаарстыли, - благодарил его я по-амхарски.
- Абростыли, хаким, абростыли (Бог в помощь, доктор, бог в помощь), - радовался Тесемма, увидев, что мне нравится его подарок.
- А как же ты дойдешь пешком до Дессие после болезни?
- Ие, ие! - удивляясь, повторял он амхарское восклицание. - Я больным сюда пришел, а здоровым уж и подавно доберусь обратно.
Госпиталь выдал Тесемме деньги на проезд. Когда больной узнал об этом, то был крайне смущен, долго не брал деньги, молча выслушивая наши объяснения. Только наш ассистент Баяне сумел ему доказать, что после перенесенной операции нельзя много ходить.
- Я все понимаю, только мне страшно: я никогда таких больших денег в руках не держал.
Пришлось Баяне пойти с ним к автобусу, купить билет, и только тогда Тесемма успокоился.
Уезжая, он просил передать нам: "Скажите московским докторам, что я по ним буду скучать".
"НАШ ПУШКИН"
Шел проливной июльский дождь, когда к нам привезли больного юношу. Тонкий, как былинка, с большими карими глазами и копной черных вьющихся волос, он был необыкновенно красив. Больного внесли на руках и бережно уложили на топчан в приемной его друзья и учителя.
Молодые мать и отец больного все время хватали меня за руки, беспокойно и тревожно повторяя: "Спасите нашего сына, спасите!"
Один из учителей, сверкая стеклами очков и щуря близорукие глаза, подошел ко мне:
- Спасите мальчика, это наш Пушкин.
Его слова заинтересовали меня, но я не стал расспрашивать, так как надо было немедленно заняться больным.
Вскоре пришли терапевты, и мы совместно осмотрели юного пациента. У него оказался менингит.
- Рас ямаль, батам яма ль (Голова болит, очень болит), - сжимая себе виски, повторял он.
Юношу поместили в самую спокойную палату и затемнили окна плотными шторами. Мать с двумя подростками из школы (учителя упросили нас оставить их) дежурили возле больного.
Заболевание протекало тяжело. Жаром пылало тело. Словно стальные раскаленные обручи охватили мозг. Юноша лежал без сознания. Он все время облизывал шершавые, потрескавшиеся губы и вскрикивал от приступов головной боли. Мышцы тела и лица конвульсивно подергивались от внезапно наступающих судорог. Смерть уже склонилась над больным…
Потянулись часы утомительных дежурств, полные тревоги, отчаяния. И лишь в редкие минуты вспыхивала надежда. Врачи сменяли друг друга, зорко следя за нарастанием грозных симптомов менингита, и всеми средствами боролись за жизнь.
Первые два дня не принесли успокоения ни врачам, ни родителям. Юноша по-прежнему лежал без сознания. Его тело приняло бледный, желто-серый цвет.
Друзья больного теснились траурной толпой у входа в палату и шепотом обсуждали положение. Обстановка была настолько напряжена, что многие врачи уже теряли последнюю надежду на какое-нибудь улучшение. Тяжело было нам смотреть в глаза этих людей, ожидающих от нас помощи.
На третьи сутки болезнь была в самом разгаре. Шли критические минуты. Смерть могла наступить в любой момент.
И тогда мы предприняли еще одну отчаянную попытку: длинной иглой врач проник в череп больного и влил огромную дозу стрептомицина в один из желудочков мозга. Рискованная и последняя попытка…
И она оправдала себя. У больного стала падать температура. Процесс сопровождался ознобами и резкой слабостью. Теперь давались одно за другим сердечные средства, чтобы побороть наступившую слабость. Вскоре к больному вернулось ясное сознание, но симптомы продолжали быть опасными. Потребовалось еще с десяток дней, пока мы смогли осторожно сказать, что больной поправляется. Менингит чреват коварными последствиями, и ни один врач не может быть уверен в своей победе, пока не наступит полное выздоровление.
И все-таки мы уже были убеждены, что смерть миновала. Прошла тревога и у родных и у друзей пациента.
Как-то в беседе с учителем я спросил, почему он сказал о юноше: "Это наш Пушкин".
В ответ мне улыбнулись добродушные глаза, смущенно прячась за стеклами очков:
- Наш народ, доктор, хорошо знает Пушкина и считает его немного и своим поэтом. Ведь он потомок человека из Эфиопии. Его прадед был нашим земляком, прежде чем попал в Россию.
- Ну, что ж, это приятно, что вы считаете Пушкина своим поэтом. Такие поэты принадлежат не одной нации.
- Верно, - согласился учитель, - такие люди, как Пушкин, не имеют нации. Нет, я не так хотел сказать, - поправился он, - они, конечно, имеют ее, но принадлежат всем, без исключения, людям мира. А приятно все-таки, когда в таком великом человеке течет кровь, похожая на твою. Вы согласны со мной?
- Пожалуй, да. Пушкин и сам писал, что он потомок Ганнибала.
- Вот видите, поэтому и нам не грешно называть его своим, - весело заключил учитель. - Ученик нашей школы Габре, которого вы сейчас лечите, очень одаренный мальчик. Он молодой поэт и пишет по-настоящему сильные стихи. Мы уверены, что он станет если не великим, то большим поэтом.
- В каком он классе учится?
- В шестом, но он так развит, что не уступит в знаниях любому выпускнику школы. Габре влюблен в Пушкина и даже подражает ему в своих стихах.
- А разве есть переводы Пушкина на амхарский язык?
- К сожалению, пока нет, но мы читаем его на английском и французском языках. Пришло время перевести его бессмертные творения и на наш язык.
- Странно, что это не сделано до сих пор, - удивился я.
- А кто мог его перевести? У нас еще не было таких сильных поэтов. Вся надежда на молодежь, на таких, как Габре.
- А стихи Габре издаются?
- Еще нет, но они поощряются в школе, и дети с удовольствием их слушают. Мы недавно провели экскурсию на реку Марэб.
- А что там интересного?
- Мы считаем, что Ганнибал, прадед Пушкина, уроженец одной из деревушек на реке Марэб. Так вот, поехали туда, и это у наших учеников вызвало большой интерес к изучению жизни и деятельности великого поэта.
- Учитель! - обратился я к нему. - Вы обещаете мне, что расскажете все до мельчайших подробностей об этой экскурсии!
- Пожалуйста, - обрадованно согласился он, - дайте только встать Габре, и он вам покажет свои стихи об экскурсии.
Дней через двадцать усилия наших терапевтов увенчались успехом. Габре был почти здоров. Но ему еще не разрешали много говорить и принимать посетителей.
- Ну, как дела, молодой поэт? - спросил я его однажды во время вечернего обхода.
- Доктор, что вы, я еще не поэт, - заявил смущенно Габре. - Я только пытаюсь писать.
- Говорят, что ты уже неплохо пишешь.
- Рано еще меня хвалить, - ответил он серьезно.
- Ну, ничего, научишься и ты писать хорошо, только скорей выздоравливай.
- Доктор, а вы любите стихи?
- Как же можно не любить стихи?
- Знаете, мне очень хочется поехать в Ленинград, - мечтательно продолжал Габре. - Там жил когда-то Пушкин, и мне хочется посмотреть этот город. Да, в России можно стать настоящим поэтом, там сильные люди живут.
- Поэтом можно стать везде, дорогой Габре, - заметил я, - важно иметь талант и много работать.
- У меня есть стихи, посвященные нашему Пушкину. Вот когда буду здоров, я обязательно вам их прочту.
- Поправляйся, Габре, я подожду.
Вскоре Габре выполнил свое обещание. К тому времени он окреп настолько, что уже принимал у себя в палате друзей, которые буквально заваливали его книгами.
В один из вечеров я застал у него учителя, сидящего в окружении школьных юнцов.
- Доктор пришел, доктор пришел! - радостно воскликнул Габре, когда я появился в палате.
Габре в этот вечер был в приподнятом настроении. Он много говорил, сочинял какие-то каламбуры, заливаясь ребяческим смехом.
- Габре, ты уже здоров и скоро уйдешь домой, - объявил я, - но за тобой есть должок…
- Я помню свое обещание, но со мной нет моих тетрадей. Ладно, я прочту стихи и без них.
- Чтобы ты лучше их вспомнил, вот тебе небольшой подарок от меня, - и я передал ему томик стихов Пушкина, изданный на русском языке.
- Что это за книга? - спросил Габре.
- Открой и все поймешь.
Он долго пытался прочитать на обложке тисненые буквы: "А. С. ПУШКИН. ИЗБРАННОЕ".
- Жаль, не знаю таких букв, - только и смог промолвить Габре.
Ученики и учитель придвинулись к нему и тоже пытались прочесть написанное, но и им это не удалось.
Юноша развернул книгу, и перед ним открылся великолепный портрет Пушкина.
- Так это же Пушкин! - воскликнул он, словно сделал величайшее открытие. - Смотрите, смотрите! - обратился Габре к своим товарищам.
Он нервно перелистывал страницы, всматривался в заглавия стихов, оформление переплета, а потом спросил:
- А кто нарисовал портрет?
- Это старый портрет, но считается одним из лучших. Сделал его художник Кипренский.
- Он русский?
- Да, художник был русским.
- А нарисовал он здорово, здесь Пушкин похож на нашего человека. Ах, доктор, какой ценный подарок вы мне преподнесли! - восторгался Габре.
- Угодили вы ему, - обратился ко мне учитель.
- Вы знаете, какая идея у меня сейчас возникла, - продолжал юноша, - я изучу русский язык и тогда по-настоящему пойму Пушкина. Вы согласны со мной?
- Согласен, но сделать это будет нелегко.
- Я справлюсь, - убежденно заявил он.
Просмотрев книгу, Габре положил ее себе на колени и, сосредоточившись, начал читать свои стихи.
Он весь преобразился. Сейчас передо мной был настоящий поэт, сильный, страстный и вдохновенный. Его товарищи и учитель умолкли и слушали, затаив дыхание.
Я, к сожалению, не мог понять всех тонкостей амхарского языка, но видел, как Габре воспламенялся все больше и больше. Он великолепно владел голосом.
- Это стихи о черном человеке, который, попав в страну снега и бурь, родил великого сына, - пояснил мне учитель, когда Габре окончил читать. - В нем слились воедино суровая мудрость севера и жаркая сила африканского солнца.