Творчество великого русского писателя и мыслителя Дмитрия Сергеевича Мережковского (1865–1941) является яркой страницей в мировой культуре XX столетия. В советский период его книги были недоступны для отечественного читателя. "Возвращение" Мережковского на родину совпало с драматическими процессами новейшей российской истории, понять сущность которых помогают произведения писателя, обладавшего удивительным даром исторического провидения. Книга Ю. В. Зобнина восстанавливает историю этой необыкновенной жизни по многочисленным документальным и художественным свидетельствам, противопоставляя многочисленным мифам, возникшим вокруг фигуры писателя, историческую фактологию. В книге использованы архивные материалы, малоизвестные издания, а также периодика серебряного века и русского зарубежья.
Содержание:
НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ 1
ГЛАВА ПЕРВАЯ - Семья Мережковских. – Детские годы. – Гимназия, первые литературные опыты 2
ГЛАВА ВТОРАЯ - 1881–1888 годы в жизни Мережковского. – Похороны Достоевского. – Цареубийство 1 марта 1881 года. – Дружба с С. Я. Надсоном. – Сотрудничество в "Отечественных записках". – Окончание гимназии. – Университет. – Литературный кружок О. Ф. Миллера. – Создание "Северного вестника". – "Народничество" Мережковского. – Статья о Чехове. – Смерть Надсона. – Завершение университетского курса 6
ГЛАВА ТРЕТЬЯ - Южное путешествие 1888 года. – "Боржомская история". – Свадьба в Тифлисе. – Первые месяцы семейной жизни в Петербурге. – Смерть матери. – Мережковский и Зинаида Гиппиус 12
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ - Мережковский в начале 1890-х годов. – Русский европеец". – Религиозно-философская система Мережковского. – Мережковский и символизм. – Трилогия "Христос и Антихрист". – Мережковский – литературный критик и историк культуры. – "Любовный треугольник" 1897 года. – Разрыв с "Северным вестником" 20
ГЛАВА ПЯТАЯ - На рубеже столетий. – П. П. Перцов. – "Воскресенья" у В. В. Розанова. – Кружок Дягилева и "Мир искусства". – Союз с православием. – "Отлучение" Льва Толстого. – Религиозно-философские собрания. – Поездка на Светлое озеро. – Журнал "Новый путь". – Духовный кризис 1903–1904 годов. – Вячеслав Иванов и салон на "башне". – Возникновение "троебратства": Мережковские и Д. В. Философов. – Революция 1905 года 34
ГЛАВА ШЕСТАЯ - Метафизические концепции Мережковского в эпоху "Главного". – "Миссия в Европе". – Контакты с католиками-модернистами. – Мережковские и русские политические эмигранты. – Мережковский и Савинков. – Мережковский и французское общество. – Встречи с Жоресом и Франсом. – Поиск "последователей". – Мережковский и Гумилёв: "несостоявшаяся встреча". – "Троебратство" и православие. – Творчество в эпоху "первой эмиграции". – Возвращение в Россию 49
ГЛАВА СЕДЬМАЯ - Предреволюционное десятилетие. – Религиозно-философское общество. – "Богоискатели" и "богостроители". – Полемика вокруг "Вех". – Жизнь между Петербургом и Парижем. – Суд над Мережковским и суд над Розановым. – "Александр I" и публицистика этих лет. – Война. – От февраля до октября 1917 года 56
ГЛАВА ВОСЬМАЯ - После Октября. – Мережковский и Горький. – Все "вверх дном": Анна Вырубова и Александр Блок. – Мережковские и Брюсов. – "14 декабря". – Церковь в 1917–1919 годах и конец "теократической утопии" Мережковского. – Годы военного коммунизма. – Побег из Советской России. – Польша, 1920 год. – Разрыв с Савинковым и Философовым. – Конец "троебратства". – Политическая борьба в Париже в начале 1920-х годов и крах "Союза непримиримых" 64
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ - Мережковский во время "второй эмиграции". – Сотрудничество в "Современных записках". – "Воскресенья" у Мережковских и "Зеленая лампа". – Съезд писателей-эмигрантов в Белграде. – "Нобелевская гонка": Мережковский и Бунин. – Позднее творчество Мережковского. – Русская Церковь в 1920-е годы и "Декларация" митрополита Сергия. – 1930-е годы. – Мережковские в Италии. – Война. – Смерть Мережковского 74
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 93
ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА Д. С. МЕРЕЖКОВСКОГО 95
БИБЛИОГРАФИЯ 107
I. МОНОГРАФИИ И СБОРНИКИ 107
II. СТАТЬИ И ПУБЛИКАЦИИ 108
III. АРХИВНЫЕ МАТЕРИАЛЫ 108
Примечания 111
Юрий Владимирович Зобин
Дмитрий Мережковский: Жизнь и деяния
Александру Запесоцкому
Из Фраскатти в старый Рим
Вышел Петр Астролог.
Свод небес висел над ним,
Точно черный полог.Он смотрел туда, во тьму,
Со своей равнины,
И мерещились ему
Странные картины.Н. А. Морозов
НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
В июле 1879 года тайный советник Сергей Иванович Мережковский, зная о стихотворных опытах четырнадцатилетнего сына Дмитрия и весьма одобряя его литературные пристрастия, повез юного поэта в Алупку к княгине Елизавете Ксаверьевне Воронцовой – той самой, с именем которой у всех поколений пушкинских читателей неразрывно связаны строки "Талисмана":
Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман…
Теперь это была глубокая старуха, пережившая всех из блистательной плеяды золотого века и, самим существованием своим, почти неправдоподобная в преддверии века серебряного. "Я не знал, – признавался потом Мережковский, – что имею счастье целовать ту руку, которую полвека назад целовал Пушкин".
Мальчик читал стихи; Елизавета Ксаверьевна слушала – так и хочется добавить: "слушала рассеянно, полузакрыв глаза". Что она могла сказать своим "литературным визитерам"?
Невидимо склоняясь и хладея,
Мы близимся к началу своему…
(А. С. Пушкин "19 октября [1825]")
Митя Мережковский завершил чтение. Воронцова помедлила, затем вдруг, повернувшись в кресле, указала на одну из мраморных статуэток, украшавших кабинет:
Изобразил послушный мрамор в ней
Людскую душу в то мгновенье, как цепей
Плотских позор на волю покидая,
Она, в простор небес полет свой направляя,
Не сбросила еще свой саван гробовой,
Тяжелый саван суеты и лжи земной,
Но гонят уж лучи небесного сиянья
С чела следы борьбы и дольнего страданья…(Д. С. Мережковский "На статуэтку, показанную мне княгиней Воронцовой…" )
– Вот – поэзия…
"Бывают в жизни каждого человека минуты особого значения, которые соединяют и обнаруживают весь смысл его жизни, определяют раз навсегда, кто он и чего стоит, дают как бы внутренний разрез всей его личности до последних глубин ее сознательного и бессознательного", – писал Мережковский, приступая к исследованию жизни Л. Н. Толстого. Для самого же будущего автора "Л. Толстого и Достоевского" миг откровения наступил тогда, 9 июля 1879 года: в болезненном мальчике, читающем по-детски неумелые подражания Пушкину и Некрасову, "волшебница" Воронцова уловила подлинно поэтическое свойство – необыкновенную метафизическую чуткость души, угадывающей за "земной суетой и ложью" – Незримый Свет, "небесное сиянье", преображающее косную плотскую тварь.
Мережковский проживет долгую жизнь и оставит грандиозное наследие: стихи, романы, рассказы, поэмы, философские эссе, литературоведческие и религиоведческие исследования – всего не перечислишь. История его духовных странствий сложна и во многом противоречива: кому-то он казался "русским европейцем", кому-то, напротив, "националистом", звали его и "ницшеанцем", и "декадентом", и – "Лютером от Православия", и "лжепророком", и "пророком непонятым"; на какое-то время он прослыл чуть ли не "серым кардиналом" Временного правительства; советская критика настойчиво вменяла ему даже фашистские пристрастия (последнее, слава Богу, сейчас уже отошло в область литературоведческой "мифологии").
Однако для нас главным в Мережковском является то, что он стал одним из инициаторов религиозного возрождения в среде русской интеллигенции XX века. "Будем справедливы к Мережковскому, будем благодарны ему, – писал краткий союзник, а затем последовательный и принципиальный критик трудов Дмитрия Сергеевича – Н. А. Бердяев. – В его лице новая русская литература, русский эстетизм, русская культура перешли к религиозным темам… В час, когда наступит в России жизненное религиозное возрождение, вспомнят и Мережковского, как одного из его предтеч в сфере литературной".
* * *
Начиная свое повествование, я приношу глубочайшую благодарность тем, без кого этот труд был бы невозможен: директору петербургского музея "Анна Ахматова. Серебряный век" Валентине Андреевне Биличенко, моей жене Антонине Михайловне Зобниной, моему свояку Юрию Михайловичу Слепушкину и его жене Ксении Валерьевне, моему другу Станиславу Вячеславовичу Нилову.
Санкт-Петербург,
Путинские ворота.
29 января 2006 года
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Семья Мережковских. – Детские годы. – Гимназия, первые литературные опыты
О своем детстве и отрочестве Мережковский достаточно подробно рассказывает в "Автобиографической заметке", помещенной в знаменитом сборнике С. А. Венгерова "Русская литература XX века" и в поэме "Старинные октавы".
Отец будущего писателя Сергей Иванович Мережковский был достаточно заметной фигурой в бюрократической машине правительства Александра II. Сын гвардейского офицера, участника Отечественной войны, внук глуховского войскового старшины, Сергей Иванович выбрал карьеру чиновника, прошел все ступени служебной лестницы и вышел в отставку в чине действительного тайного советника, вторым классом "Табели о рангах". Всё александровское царствование Сергей Иванович прослужил в придворной конторе при министре двора графе Адлерберге и, судя по свидетельствам современников, являл собою совершенный образец того, что ныне принято называть "аппаратным работником".
Очень работоспособный, аккуратный, педантичный, волевой, прекрасно разбирающийся в тонкостях внутриполитической интриги, Сергей Иванович смог сохранить в бурную реформаторскую эпоху репутацию здравомыслящего прагматика, в корректности и безупречной честности которого не сомневались ни друзья, ни противники. "Житейский ум, суровый и негибкий", слишком хорошо узнавший за время долгого и трудного восхождения к вершинам карьеры "жизнь и людей" и потому свято верующий только в "практический суровый идеал", – вот характеристика, данная отцу сыном. Образ отца, несомненно, ассоциировался у Мережковского с толстовским Карениным.
Подобно герою Л. Толстого, Сергей Иванович не считал нужным привносить в жизнь своего дома элемент "приватности" – здесь царил строгий, размеренный, жестко организованный быт, "казенная атмосфера присутствия", не располагающая к искренним родственным отношениям. Тон сознательно задавал отец. "Чиновник с детства до седых волос" и к тому же убежденный "англоман" по привычкам, он не терпел "нежности сердечной", почитая ее выражением слабости и безволия. Дело доходило до того, что мать и нянька тайком пробирались в детскую, чтобы приласкать своих любимцев, – отец строго пресекал всякие излияния чувств, ограничиваясь лишь холодным "bonjour" или "bon nuit" – и поцелуем в щеку.
Сергей Иванович не терпел шума и беспорядка, детские игры и возня раздражали его, так что во избежание выговоров дети ходили у кабинета Мережковского-старшего на цыпочках и пользовались, вместе с прислугой, черным ходом, чтобы лишний раз не беспокоить отца звонком.
В доме – а Мережковские занимали огромную двухэтажную казенную квартиру в доме на углу набережных Невы и Фонтанки – был заведен режим строгой бережливости. Обстановка была самая простая, даже мебель для сохранности в будни зачехлялась, а все предметы роскоши, в изобилии накопленные за долгие годы службы, – меха, фарфор, украшения и т. п., – были заперты в коридорах в огромных березовых шкафах и являлись только по большим праздникам. Стол – за исключением торжественных случаев – не изобиловал; по крайней мере, Мережковский с удовольствием вспоминал, как после отцовских именин он три дня объедался холодными блюдами, оставшимися от праздничной трапезы. В обычные же дни лишней копейки не тратилось – жена и экономка обязаны были давать главе семейства ежедневный детальный отчет по хозяйственным суммам.
Карманных денег не полагалось. Любая, даже самая невинная и незначительная трата, выходящая за пределы хозяйственной необходимости, влекла за собой продолжительные и строгие выговоры. Мережковский рассказывал, как однажды тайком мать купила ему в кондитерской неожиданный подарок – картонного верблюда, внутри которого были бисквиты. Отец, разузнав о "расточительстве", обрушил на жену такой поток упреков, что испугал сына. Бисквиты пришлось есть "напополам с горькими слезами". В другой раз, играя, Дмитрий опрокинул отцовскую чернильницу и залил зеленое сукно на письменном столе. От страха с ребенком случился нервный припадок.
Вообще, даже спустя много лет, Мережковский не без содрогания вспоминал:
…Упреки,
Неумолимый гневный крик отца,
На трату денег вечные намеки,
И оправданья мамы без конца.
"Мне теперь кажется, – заключал рассказ об отце Мережковский, – что в нем было много хорошего. Но, угрюмый, ожесточенный тяжелой чиновнической лямкой времен николаевских, он не сумел устроить семьи". И здесь опять-таки возникает каренинский мотив.
Как и его литературный двойник, Сергей Иванович, кажущийся в какой-то миг "живой машиной" и большей частью – "злой машиной", затем вдруг странно преображается так, что в нем, несомненно, ощущаются и человечность, и душевная глубина, и даже какая-то особая, стеснительная доброта.
Он действительно идеальный работник и идеальный семьянин. В отличие от большинства коллег по службе он не честолюбив, равнодушен к чинам и наградам, руководствуясь во всех своих действиях ясным сознанием чувства долга – начало, развитое в нем в высшей степени. Тем же чувством долга, но уже перед семьей, обусловлена его скупо-бережливая семейная "экономика": он очень озабочен будущим своих чад.
"За нас отец готов был жизнь отдать", – говорит Мережковский; не учитывать и это было бы несправедливым.
В семье Мережковских девять детей – шестеро сыновей и три дочери.
В домашних строгостях, на самом деле доходящих порой до жесткости (чтобы не сказать – до жестокости), Сергей Иванович, несомненно, преследовал и вполне ясную воспитательную цель, подсказанную все тем же жизненным и большей частью горьким опытом. Считая источниками всех человеческих пороков мотовство, праздность и необязательность, Мережковский-старший прилагал все усилия, чтобы предотвратить развитие этих качеств в детях – с помощью спартанской простоты быта, суровой дисциплины, воспитания трудолюбия.
Да, он не "возится" с детьми, держится с ними подчеркнуто сухо, но он не жалеет времени и сил, чтобы войти во все подробности их детского труда: еженедельно по субботам он педантично просматривает гимназические дневники, пространно обсуждая успехи и неудачи. Прекрасный администратор, поднаторевший в знании человеческой природы, он прозорливо угадывает личные пристрастия и склонности каждого, незаметно и заботливо направляя усилия в правильное русло.
В конце концов, именно отец первым замечает литературное дарование Дмитрия. И, отметим, этот строгий и трезвомыслящий человек, менее всего склонный к поэтическим мечтаниям, всячески демонстрирует свою поддержку и поощряет юного поэта к творчеству. Беловые списки стихов Сергей Иванович по собственному почину отдал в придворную переплетную мастерскую – и вышел первый "стихотворный сборник", хотя и в единственном экземпляре, но в роскошных кожаных корочках, а главное – с золотым тиснением: "Стихотворения Дмитрия Мережковского". Интересно, что отец был счастлив не менее сына и с гордостью демонстрировал это самодеятельное "издание" своим знакомым.
Знакомства Сергея Ивановича также следует упомянуть в качестве неких побудительных импульсов, стимулирующих творческую деятельность будущего автора "Христа и Антихриста". О визите к Елизавете Ксаверьевне Воронцовой и о его значении в жизни Дмитрия Мережковского уже говорилось выше. Огромное впечатление на начинающего литератора произвело и знакомство с Федором Михайловичем Достоевским, к которому опять-таки его привел отец (Сергей Иванович был вхож в салон графини Софьи Андреевны Толстой, вдовы известного поэта и драматурга Алексея Константиновича Толстого и доброй знакомой Достоевского в последние годы его жизни). Мережковский на всю жизнь запомнил маленькую квартиру в Кузнечном переулке, заваленную томами "Братьев Карамазовых", пронзительный взгляд бледно-голубых глаз Федора Михайловича. Дмитрий читал, "краснея, бледнея и заикаясь", Достоевский слушал "с нетерпеливою досадою" и затем вынес очень характерный для него "приговор":
– Слабо, плохо, никуда не годится. Чтоб хорошо писать – страдать надо, страдать!
– Нет, пусть уж лучше не пишет, только не страдает! – испугался Сергей Иванович.
Последняя реплика, сохраненная в памяти сына, неожиданно приоткрывает в характере отца какую-то особую, сокровенную черту.
Мережковский вспоминал, что в детстве, ласкаясь к матери, он неоднократно замечал вдруг на суровом и недовольном лице отца что-то очень похожее на ревность и зависть. Сергей Иванович, сам сделавший все, чтобы не допустить никаких личных, дружеских отношений между ним и детьми, испытывал внутреннее страдание, переживая это "родственное отчуждение" как досадное недоразумение, непонимание со стороны самых близких ему существ.
Любовь – подлинная, всеохватывающая, исступленная – была ему знакома не понаслышке.
В семье Мережковских царил культ матери Варвары Васильевны, причем истоки этого культа были различны со стороны отца и детей. Для последних она была вечной заступницей перед суровым отцом, источником той человеческой теплоты, которую отец заменял жестким волевым диктатом: