Нервное напряжение росло с каждым днем. К тому же у меня начались проблемы в семье с мамой моего ребенка. Я приходил домой - и абсолютно не мог там расслабиться. Эта женщина постоянно создавала дополнительное напряжение. В какой-то момент я сорвался, ушел из дома и обосновался на даче у Павличенко, который сразу после взлома нашего офиса сам переехал и перевез семью на подпольную квартиру.
Все-таки у меня был иммунитет народного депутата РСФСР, а Павличенко вообще могли забрать в любой момент! Тем более что милицейское начальство наверняка торопило следователей с расправой.
Тем временем арестовали даже моего телохранителя. Это был совсем еще мальчишка, воин-афганец, который служил там инструктором и сам был майором МВД. Его поместили в общую камеру с зэками, которые надругались над ним и потом избивали каждый день и каждую ночь.
* * *
Мы собрались на подпольной квартире и стали думать, что предпринять. У Павличенко стояла виза во Францию. В итоге решили срочно вывезти его за границу.
Очевидно, ордера на арест Павличенко все еще не было, да никто и не предполагал, что он может скрыться во Франции. Поэтому отъезд прошел безо всяких проблем: мы быстро купили ему билет через нашу службу, знакомый таможенник отштамповал паспорт, наша шереметьевская бригада грузчиков легко протащила его сквозь все кордоны без очередей, и Павличенко улетел.
Поскольку жить на его даче было опасно, я перебрался сначала к одним друзьям, потом к другим. И тем не менее продолжал появляться в публичных местах, рассудив, что на людях со мной ничего не сделают. То есть я присутствовал на съезде московских кооператоров, работал в парламенте, а вечера просиживал на конспиративных квартирах.
У меня имелись свои очень ценные источники информации. Одним из них был сотрудник "Истока" Григорий Петрович Катаев, который в определенные моменты моей жизни не раз играл существенную роль.
Катаев появился у нас в середине 90-го года. Помню, как он пришел ко мне в кабинет и с порога заявил:
- Артем Михайлович, я генерал КГБ, вот мое удостоверение!
- Очень хорошо, - говорю. - И что дальше?
- Я руководил самым дрянным подразделением в КГБ, какое только может быть: мы ловили антисоветчиков, - невозмутимо сказал Катаев. - Мы следили за людьми, делали страшные вещи. Я морально ущербный человек, очень многим людям сломал жизнь… А сейчас уволился. Прочитав вашу статью, решил обратиться к вам: меня не устраивает пенсия в четыреста рублей, я хочу зарабатывать деньги! Мне только пятьдесят два года. Возьмите меня на работу!
Узнав об этом визите, Павличенко жутко испугался:
- Мы пропали, это конец!
- Если бы это был конец, он не пришел бы в открытую, а что-нибудь наврал! - ответил я.
И взял генерала на работу, несмотря на все протесты Павличенко.
Сначала Григорий Петрович подвергся со стороны большинства сотрудников "Истока" страшному издевательству. Когда он входил, все закрывали бумаги руками или прятали их в стол. С ним общались очень вежливо, но только односложными фразами. А он все это выдерживал с абсолютным хладнокровием.
Вскоре я послал его в Одессу договориться об отгрузке мазута. Катаев при увольнении умудрился какое-то время не сдавать свое удостоверение. Поэтому в командировках он мог решать любые вопросы. Например, запросто зайти в кабинет к начальнику Одесского порта.
- Надо отгрузить мазут? Будет сделано! - вставал начальник по стойке "смирно". - Надо зафрахтовать танкер? Нет проблем! Загружать без очереди? Пожалуйста, мы же все понимаем! Будет сделано, товарищ генерал!
Так что Григорий Петрович оказался очень полезным человеком. Помимо прочего, он еще и дружил с Бобковым - тоже генералом КГБ, заместителем Крючкова, впоследствии начальником службы безопасности Гусинского.
Бобков щедро снабжал друга информацией, которая касалась нашего кооператива. Как-то в конце января Григорий Петрович неожиданно явился ко мне и говорит:
- Удирай! Я тебе не могу больше ничего сказать, но знаю: ни тебе, ни "Истоку" работать больше не дадут. Все деньги, которые поступят на счет, конфискуют, а ты окажешься в тюрьме! Или еще хуже…
Это был для меня первый серьезный сигнал. Второй последовал почти сразу. Поскольку я все еще был председателем Совета по внешнеэкономической деятельности, то как-то позвонил Гавриилу Попову:
- Не может ли Москва мне чем-то помочь?
Попов ушел в кусты. Он панически боялся любых конфликтов.
Тогда я поехал напрямую к генералу Богданову, начальнику Петровки, 38, который когда-то возил меня к Бакатину. К сожалению, самого министра МВД СССР Бакатина тогда уже сняли с работы и его место занимал Пуго.
- Я к вам обращаюсь как депутат Верховного Совета РСФСР, как председатель Совета по внешнеэкономической деятельности Москвы! - сказал я Богданову. - Может меня Петровка хоть как-то защитить от произвола?
Богданов оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было, и тихо произнес:
- Ты же знаешь, Артем Михайлович, я лично к тебе очень хорошо отношусь. Но ничего не могу поделать - есть очень четкие указания.
- Откуда?
- С самого верху! - Богданов так закатил глаза, что стали видны белки.
И было третье предупреждение, самое конкретное и страшное. После очередного съезда кооператоров ко мне в вестибюле гостиницы "Измайловская" подошел парень, который учился со мной в Горном институте на курс младше. Мы с ним не были друзьями, может, пару раз играли в преферанс, не более того.
- Вы меня помните? Меня зовут Андрей Гальперин, я теперь оперуполномоченный с Петровки, 38. И сейчас очень рискую, разговаривая с вами. Я специально приехал, чтобы предупредить: вас решили устранить… как бы это сказать… физически.
- Как это устранить? - изумился я.
- За ваше убийство заплачено двенадцать тысяч рублей Исаеву. Это авторитет, подольский вор в законе. Он сейчас в Москве, остановился вот по этому адресу. Я вам советую немедленно скрыться!
И протягивает мне бумажку с адресом Исаева в Москве…
Тогда эта история показалась мне абсолютным бредом.
"Как это убить? За что? - думал я. - Не может такого быть в России!"
Я действительно не представлял себе, что мог стать первым бизнесменом и политиком, которого заказали менты. Первым - в том длинном, очень длинном списке убиенных в последующие годы…
Как сказал Андрей, посредником между Исаевым и ментами выступил следователь - тот самый, что положил свой пистолет во время обыска и съемок в "Истоке".
- Я заслан в банду под прикрытием, - продолжал Гальперин, - поэтому знаю обо всем изнутри. И поскольку я вас очень уважаю, еще с института, а моя жена в вас просто влюблена по телевизору… Я должен был вас предупредить!
Андрей повернулся и быстро ушел. Больше я его никогда не видел. В правдивости его слов я убедился, как ни странно, только через два с половиной года.
Я уже был в эмиграции, в Лондоне, и ко мне наведался мой старый депутатский товарищ Аркаша Мурашов, ставший первым штатским начальником Петровки, 38.
Мы сидели с ним в маленьком итальянском ресторанчике и беседовали о Москве, в которой я так долго не был. И вот я говорю Мурашову:
- Слушай, а ведь у тебя там, на Петровке работает прекрасный парень! Мы с ним вместе учились в Горном институте. Ты бы не мог его продвинуть по служебной лестнице? Он бы стал тебе настоящим помощником.
- А как его зовут?
- Гальперин, Андрей.
Возникла долгая пауза.
- Мы помогаем его семье. Его же убили почти год назад…
И Аркадий рассказал ужасную историю, как Гальперин, внедренный в подольскую банду, вдруг исчез и на связь больше не выходил.
- Мы уже записали его в предатели. Думали, он переметнулся к бандитам. А потом взяли часть банды. Исаев при задержании взорвал гранату, погибли двое наших, но и он тоже подорвался. Тогда и выяснилось, что Андрея кто-то сдал. И, конечно, его тут же убили. Сначала сам Исаев душил его солдатским ремнем, а потом Андрея, еще живого, повезли закапывать в лес. А что, он с тобой был дружен?
- Нет. Он просто однажды спас мне жизнь. - Мы молча выпили за упокой души Андрея.
- Я знаю, кто его сдал: тот следователь! - воскликнул я.
Но все это происходило уже в безопасной Англии. А в те дни в Москве мы сразу проверили указанный Андреем адрес. Там действительно жил уголовник Исаев и, по-видимому, планировал мое убийство. Все совпало. Причем соседи утверждали, что в квартире часто появляется милиция и вообще она считается ментовской…
А еще через день после разговора с Гальпериным была взломана моя бывшая квартира, где жила Лена с моим полуторагодовалым сыном Филиппом. Слава богу, их самих в это время не было дома. Когда приехали следователи с Петровки, они были очень удивлены: грабители украли дорогую шубу, однако на телевизоре спокойно лежала пачка денег, около трех тысяч рублей, которую они в упор не заметили. Были перевернуты чемоданы, унесены бумаги, фотографии, а драгоценности почему-то остались на месте.
- Это больше похоже на обыск, чем на ограбление, - признали следователи.
На самом деле на ограбление это было совсем не похоже.
* * *
Я понимал, что круг преследования сужается и деваться мне в России больше некуда. Поскольку у меня тоже стояла французская виза, я решил ехать к Павличенко в Ниццу. Взял с собой портфель, позвонил на телевидение и в сопровождении съемочной группы "Взгляда" отправился в Шереметьево.
Я был абсолютно уверен, что покидаю Россию на две-три недели, не больше. Мне и в голову не приходило, что уезжаю я на целых четыре года и уже никогда больше не увижу многих дорогих мне людей, а также оставленных личных вещей.
Пропали мои прекрасные альбомы с почтовыми марками, на которых были изображены рыбы, - я собирал их еще с институтской скамьи. Исчезли рукописи так и не напечатанных рассказов, романов и киносценариев, даже сейчас я часто вспоминаю о них. Ведь для чего-то было мне дано вдохновение столько написать?
Наконец, исчезли альбомы с сотнями фотографий моих родителей и меня самого в детстве. Мой отец был фотографом, и этих альбомов в семье хранилось великое множество. Вместе со всеми вещами они остались в гараже на даче Павличенко, а потом, скорее всего, были просто выброшены на свалку…
Хорошо еще, что мои основные документы: военный билет, паспорт, диплом кандидата наук чудом оказались у моей секретарши дома. Впрочем, не таким уж чудом - ведь она через несколько лет стала моей женой в Англии…
Но главная потеря: я оставил в России свой бизнес и саму Россию, которые были для меня подлинным смыслом всей жизни.
Напоследок мне удалось выступить на встрече Союза промышленников и предпринимателей, организованной Аркадием Вольским в Кремле. Горбачев тоже туда пожаловал и, разумеется, сел на сцене в президиум. Я записался на выступление заранее и не дать мне слова Вольский не мог. Но зато в его власти было как следует потянуть время. И он тянул.
Выступавшие директора фабрик и заводов из глубинки все время обращались к президенту СССР, жалуясь на отсутствие денег, отток лучших специалистов в кооперативы и проблемы со сбытом продукции.
Горбачеву все это очень не нравилось. Выглядел он просто ужасно: нервничал, сердился, дергался. Наконец президент встал и, не попрощавшись, ушел.
Неудивительно, что тут же дали слово мне. А у меня возникло удивительное ощущение, которое можно назвать моментом истины.
- Я внимательно слушал выступления директоров. Все спрашивают: как дальше жить? Могу ответить! Все ваши невнятности - только частности. А проблема в том, что самостоятельность предприятий липовая, нет ее на самом деле! Поэтому, как бы вы ни старались, вам не дадут сделать дело по-настоящему хорошо. Возьмите, например, мою историю: недавно разрушена уже третья компания, созданная моими руками и головой, моей энергией. Допустим, я начну создавать новое предприятие: оно непременно будет совместным, и знаете, кого я приглашу в партнеры? ЦК КПСС! Это единственный выход, чтобы добиться успеха в СССР! И пусть кто-нибудь со мной поспорит!
В зале воцарилась абсолютная тишина.
- А если я прав, чего же вы хотите? Наша страна идет к бюрократическому и партийному капитализму. И рано или поздно вы все будете батрачить на власть! Но, наверное, уже без меня…
Я ушел со сцены под гробовое молчание зала. До сих пор мне жаль, что меня не услышал Горбачев и что мои слова, увы, оказались пророческими.
* * *
Все, кто надо, уже знали о моем отъезде. Было очень смешно, когда в аэропорту ко мне подошел местный милиционер и говорит:
- Артем Михайлович, вы во Францию? Очень хорошо!
Мои враги мечтали от меня избавиться, но из-за депутатского иммунитета и игры Горбачева в демократию просто так арестовать не могли. Поэтому из двух способов разобраться со мной: физически устранить или выдворить из страны, наверное, сошлись на втором. Благо, у КГБ был накоплен огромный опыт по выдавливанию неугодных и последующей слежке за ними за рубежом.
А в это время произошло еще одно знаменательное событие. Обиженный Горбачев подал на меня в суд "за оскорбление чести и достоинства президента". Генеральному прокурору в Трубникову было поручено выступить в российском Верховном Совете и потребовать снятия с меня депутатской неприкосновенности, чтобы привлечь к суду.
Трубников был исполнительным товарищем и таких выступлений сделал аж целых три. Но каждый раз голосование было в мою пользу! Я тут же узнавал об этом, поскольку в Лондоне ловил и слушал радиостанцию "Свобода" перед сном.
Конечно, российские депутаты заботились прежде всего о себе. Все прекрасно понимали, что подобная история может произойти практически с каждым. Поэтому создавать прецедент со снятием депутатского иммунитета очень не хотелось…
За границей у меня началась совершенно иная жизнь. Я чувствовал себя ребенком, который внезапно попал во взрослый мир, минуя детство. И до сих пор я бесконечно теряюсь в кругу английских друзей, когда они начинают петь свои песни, такие же известные и любимые здесь, как "Подмосковные вечера" в России. Или когда они начинают говорить о творчестве Теккерея и читать вслух его стихи. Только и остается вспоминать Пушкина, который, как оказалось, в Англии вовсе не считается великим поэтом, и поговорить о нем практически не с кем.
Увы, у меня отсутствовал целый пласт культуры - и я уже никогда не смог его восполнить, поскольку даже не представляю, с чего начать: с рождественских детских песенок, этикетных тонкостей или, может, с детальной истории английского королевского двора…
4. БЕРЕГИТЕСЬ ЛЖЕПРОРОКОВ, ПРИХОДЯЩИХ В ОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ
Глава 7. ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ. НО МОЖНО УБЕЖАТЬ
До конца августа 1991 года с момента моего отъезда в январе за мной неустанно следили специальные агенты СССР за границей. Слежка была открытой и наглой, без тени стеснения или намерения укрыться. Мне давали понять, что никаких вариантов исчезнуть из их поля зрения быть не может. Задействовали не только агентурные сети КГБ, но, как я узнал позже, и представителей военной разведки ГРУ СССР.
Я улетел в Ниццу, где меня встретил Павличенко. У него еще не было виллы, он жил на снятой квартире, и к нему вот-вот должна была приехать жена с двумя детьми.
Я остановился у него. Хотя квартира, машина и все остальное числилось за "Истоком", Павличенко, оценив ситуацию, моментально взял все бразды правления на себя. Прежде всего он овладел финансами: держал у себя пластиковую карточку "Истока" на свое имя, а мне такую сделать отказывался, говоря:
- Ну зачем тебе карта? У нас есть одна на двоих! Скажи, что тебе надо, и мы сразу все купим…
Он ездил на БМВ, а у меня с собой не было ни прав, ни своей машины.
Директорами французского "Истока" были его французские друзья, которых он назначил и которым платил зарплату.
Словом, моя жизнь во Франции оказалась под полным контролем.
Мне пришлось с первых дней включиться в активную работу. В компании "Марк Рич", естественно, узнали, что мы в бегах, и поэтому немедленно остановили все платежи по контракту. А я пытался выбить у них наши деньги. Моя деятельность была достаточно успешной, и деньги с огромным трудом, но все-таки попадали на французский счет "Истока". Хотя потребовалось посылать телеграммы с жалобой на действия английского офиса в Швейцарию, на имя самого Марка Рича. И только его личное вмешательство обеспечивало финансирование контракта по отгрузке.
Мы отгрузили двести тысяч тонн мазута и получили двадцать три с лишним миллиона долларов. Из них девять миллионов были недосягаемы, а еще три пришлось вернуть министру минеральных удобрений, к которому нагрянула проверка, и надо было его просто спасать от последствий той сделки по продаже долларов на рубли.
Он пришел ко мне незадолго до моего отлета из России и сказал:
- Артем, за мной следит КГБ, я попал в страшную историю, я в жутком состоянии. Мне нужно вернуть те три миллиона, проданные тебе. Они нужны мне обратно, и они нужны мне сегодня…
Я позвонил Павличенко в Монако и дал указание перевести три миллиона и спасти министра.
Но в итоге у нас с Павличенко в банке "Париба Монако" оставалось довольно много денег. И контракты с Марком Ричем продолжали действовать. Из России регулярно уходили танкеры, груженые нефтепродуктами.
Когда мы уехали, преследовать "Исток" стало незачем. Ему вернули изъятые бумаги и вещи, хотя, конечно, многие документы бесследно исчезли, например, наше "Положение об "Истоке"", по которому мы работали. Кроме того, из компьютеров были выломаны жесткие диски, со множеством писем и контрактов. Они вернулись полностью очищенные от информации.
"Исток" снова стал работать, и руководить им в Москве остался Ефим Поздняк, один из моих заместителей.
Да, еще важный момент в этой истории. Перед отъездом меня неожиданно вызвал генерал КГБ Стерлигов (который был, наверное, дальним родственником предпринимателя Германа Стерлигова, занимал в правительстве Силаева пост начальника хозяйственного управления и визировал российские лицензии на экспорт) и сказал:
- Артем Михалыч, я знаю, что с тобой творится, ты, конечно, вылезешь, мы тебя в обиду не дадим… Но верни мне все лицензии по программе "Урожай-90", на которых стоит моя виза.
Я все ему принес. Стерлигов порвал их на моих глазах. Но, видимо, у Поздняка остались какие-то копии этих лицензий, в том числе на нефтепродукты.
Уже в марте перед "Истоком" встала дилемма, о которой мы узнали в Ницце: продолжать ли "Истоку" участвовать в программе "Урожай" или нет?
Я знал, что генеральный прокурор СССР обратился с просьбой о снятии с меня иммунитета. Я видел, что в Ницце за Павличенко и за мной постоянно следят. И я понимал, что все это наверняка добром не кончится.