Ровно в 7.30 "герр Дрегер" вышел из мюнхенской гостиницы на утреннюю прогулку. Одет он был подчёркнуто аккуратно, неприметный костюм, серая рубашка, галстук – одним словом, глаз не задержится. Побродил на улице Франца-Иосифа, миновал Дахауэр и Шютцен-штрассе, вышел на площадь Карла, сделал круг у знаменитой пивной "Штахус" (Святого Евстафия), заглянул в ближайшие лавки, задержался на трамвайной остановке. Потом не спеша прошёлся мимо затесавшегося в нише между двумя магазинчиками скромного подъезда дома номер 8. Именно через него можно было попасть в редакцию ребетовского журнала "Самостийнык".
Собственно говоря, за всей этой площадью и редакционным подъездом "герр Дрегер" мог легко наблюдать из окна своего гостиничного номера. Но уличные впечатления давали несравнимо больше информации. Тем более ему необходимо было абсолютно точно отследить весь маршрут передвижений Ребета, время, во сколько этот деятель появляется в своём журнале, когда покидает редакцию, где, в конце концов, изволит проживать.
В первое утро господин редактор на Карлсплац так и не появился. Дневная и вечерняя прогулки тоже не дали "Дрегеру" никакого результата. На следующий день Богдан решил не менять свой график – утренняя прогулка с 7.30 до 10 утра, потом – наблюдение в обеденное время и в промежутке между 3 и 5 часами дня.
Повезло ему лишь на третий день – издалека заметил выходившего из подъезда Ребета и проводил его до самой остановки. Когда доктор поднялся в трамвайный вагон, "Дрегер" подсуетился и тут же оказался рядом. Пристроившись прямо за спиной "объекта", Сташинский неожиданно разнервничался: то надевал солнцезащитные очки, то резко сдёргивал их, думая, что они-то как раз его и демаскируют и выдают с головой. Потом, при появлении кондуктора, замешкался, не сообразив, сколько следует платить за билет – то ли 25, то ли 30 пфеннигов. Обнаруживать своё незнание – значит, привлекать лишнее внимание, а это уж и вовсе ни к чему… В общем, напереживался. Успокоился, только когда Ребет покинул вагон и направился куда-то в сторону жилого квартала у Швабинга. Дальнейшая нехитрая проверка подтвердила, что именно там доктор и живёт.
Одобрив его отчёт, Сергей чертыхнулся по поводу эмигрантов:
– Нет, ты только посмотри, даже в Мюнхене эти паразиты живут припеваючи, чувствуют себя как дома… Правильно говорят: горбатого могила исправит. Я, Олег (Сергей знал его под этим именем), уверен: этих нелюдей уже не переделаешь, учить их уму-разуму, в чём-то переубеждать – напрасный труд. Никто же из них никогда не признает свою вину. Все чистенькие. А главные закопёрщики – их ватажки, атаманы хреновы, только сбивают людей с толку. С такими вообще разговор должен быть короткий – устранить, ликвидировать к чёртовой бабушке! Не станет их – всё нормализуется, вот увидишь! Большинство хохлов домой запросится, на коленях приползут, умолять станут. Мамой клянусь…
…Пять лет спустя, давая показания в суде по убийствам Ребета и Бандеры, Богдан Сташинский утверждал, что, ведя наблюдение за первым из "объектов", он ничего не знал о конечной цели этой операции, считая себя обычным "топтуном", которому поручен сбор дополнительных сведений к имеющейся "установочной информации".
Пока же можно было с лёгким сердцем покидать треклятый Мюнхен и возвращаться в Восточный Берлин. Перед отъездом "герр Дрегер" не преминул заглянуть-таки в легендарный биргартен [24] "Штахус". Разве можно было себе отказать в удовольствии отведать знаменитого баварского пивка в заведении, которое привечало всех алчущих уже в течение двух веков?! Кто знает, когда ещё выпадет такой случай? И выпадет ли вообще?..
Мюнхен, январь 1957
В прихожей Степан Андреевич тщательно отряхнул тающие снежинки с пальто, повесил его в шкаф и, перешагнув через небольшие лужицы, образовавшиеся на полу от мокрых ботинок, прошёл в свою комнату. Слава тебе господи, хоть тут никого не было! Он подошёл к окну, просматривая на свету журнал, ради которого ему только что пришлось топать по морозцу на почту. "Из неисчерпаемого родника"… А что, действительно, хороший заголовок, ясный, благоустный, по духу соответствующий святым рождественским дням.
Прежде чем перечесть статью и убедиться, что эти вертихвостки корректорши ничего не намудрили, не пропустили ошибок, которые бы исказили смысл его слов, Степан Андреевич решил всё же выпить чайку. Тем более в доме было довольно прохладно. Он сходил на кухню, вскипятил воду, скуповато, на глазок, отмерил ложечкой заварку и вернулся в комнату с кружкой дымящегося чая. Ну вот…
"Борьба с большевизмом – это настоящая война не на жизнь, а на смерть не только для активных борцов, но и для целого народа, который находится под большевистским игом. Поголовное истребление всех непокорных, вольнолюбивых элементов, которые не хотят служить большевизму, систематическое народоубийство – это основные принципы большевистской политики порабощения народов. Она заключается в том, чтобы каждый угнетённый народ, все его слои, каждого человека держать под постоянным давлением неизбежного выбора: или – или – покориться и принять коммунистическую доктрину за истину и без сопротивления служить осуществлению целей Кремля, или быть уничтоженным…"
Неплохо, неплохо, похвалил сам себя Степан Андреевич и отхлебнул чайку.
"…Большевистская концепция фальшива и невыполнима. Основой её является материалистический взгляд на человека и на человеческое сообщество, уверенность, что духовность человека является продуктом жизненных обстоятельств и условий развития.
Большевики сами убедились, что осуществление этого их фундаментального плана не дало позитивных результатов. Напротив, итоги этих последствий перечёркивают все надежды на будущее. Понимая это, руководители Кремля сделали свои выводы. Эти выводы своеобразны, соответствуют низменным целям коммунистической партии: удержать, закрепить и распространить своё господство любыми средствами… Господство Москвы над порабощёнными народами и тоталитарная диктатура компартии всегда удерживается принуждением и террором, а все непокорные должны уничтожаться…"
Вот – главное. А эти – он от досады даже махнул рукой как бы в сторону своих былых соратников – не хотят ничего понимать. Живут себе припеваючи, кто в Англии, кто в Штатах, кто в Канаде, обуржуазились, зажрались, спились, погрязли в мерзком быту, даже газет не читают, оглохли. А он, наивный, хочет докричаться до их душ в этот рождественский день. Эх!..
"Последний аргумент большевистской системы в "переделке" людей есть смерть, угроза уничтожения, а далее и безоглядное уничтожение всех непокорных и неугодных. Но и этот аргумент не всесилен.
Испытание смертью не выдерживает то, что есть творение самой жизни. А вот миллионы людей, целые народы перед лицом смерти защищают правду и ценности, которые им дороже самой жизни! Потому что человеческая душа происходит от Того, Кто испокон веков был над жизнью и будет после жизни, вечно, а защита великой правды ближе приближает человеческую душу к Богу, чем жизнь…
В рождественское время наши мысли, полные заботы о судьбе народа, всех наших родных и близких на Украине, в тюрьмах, концлагерях и в ссылках прежде всего сосредоточены над тайной воплощения Бога. Осознание того, почему Бог пришёл в мир в первую очередь к самым слабым, больным, самым бедным, как беспомощный, преследуемый младенец, исполняет душу верой и любовью… Из этого родника веры мы должны почерпнуть наибольшие силы, чтобы выдержать испытания на праведном пути. Уверенность в том, что с нами Бог, – это самая сильная и наибольшая помощь для всех нас, особенно для всех борцов и страдальцев украинского освободительного движения".
Но ведь хорошо же сказано! Он захлопнул журнал, посмотрел в окно, обернулся к иконе и троекратно истово перекрестился.
Москва, Кремль. Июль 1957
– Ты что, Иван, совсем сдурел? Что ты мне предлагаешь?! – Хрущёв выскочил из-за стола и принялся кружить по кабинету. – Как тебе такое в голову могло только прийти?
Зная Хрущёва ещё с довоенных времён, председатель КГБ СССР Иван Александрович Серов предвидел подобную реакцию и поэтому всё воспринимал спокойно.
– Нет, ты объясни мне, – всё не мог угомониться Никита Сергеевич, – как это взять и устранить этого… как его там… Ребета? И где? В ФРГ! Ты хоть представляешь, какой там шум поднимется? Тут же напишут: "Публично заявив о своей непричастности к международному терроризму, на самом деле Советы продолжают убивать своих врагов на Западе!" И Троцкого нам припомнят, и Коновальца, и всех прочих, слово тебе даю… Кто он, вообще, такой, этот Ребет, чем прославился? За какие заслуги ему такое внимание? Ну что ты молчишь?
– Ребет сегодня один из лидеров украинского буржуазного национализма, – негромко напомнил Серов. – Профессор права, преподаёт в Мюнхенском университете. Редактирует эмигрантский антисоветский журнал…
– Ну и что с того? – Хрущёв наконец уселся за стол. – Призывает к свержению советской власти, клеймит позором КПСС? Видали мы таких крикунов-критиканов, подумаешь… Ну кокнем мы ещё одного бандеровца, что толку? Вредным насекомым станет меньше, а вони будет столько…
– Разрешите, Никита Сергеевич? – Серов решил, что пора изложить первому секретарю ЦК систему контраргументов, над которыми уже успел потрудиться Сахаровский [25] .
– Ну давай, – согласился Хрущёв.
– Первое. Ребет – вовсе не бандеровец, а как раз наоборот.
– Это как?
– Он если не противник, то конкурент Бандере. Там у них, в ОУН, целое кубло змеиное, течений всяких – чёрт ногу сломит. Ну вы же знаете, Никита Сергеевич, где два хохла – там три гетмана, мне ли вам рассказывать?
– Так ты хочешь помочь Бандере всей жопой на трон сесть?
– Да нет. Не станет Ребета – подозрения падут на Бандеру, люди отшатнутся.
– Да какие там люди? – махнул рукой Хрущёв.
– Не важно. Но к дальнейшему углублению раскола в ОУН эта смерть, безусловно, подтолкнёт. Теперь – второе: никакого убийства не будет…
– Что ты имеешь в виду?
– Врачи зафискируют обычный сердечный приступ, паралич, внезапный спазм сосудов. Труп обнаружат без признаков насильственной смерти. Жил человек – и умер. С кем не бывает? Даже вскрытие ничего не покажет… Вспомните Шумского, Никита Сергеевич, – негромко сказал Серов. – Или того же Ромжу.
Напоминая о десятилетней давности истории, генерал, конечно, рисковал, зная, как болезненно реагирует "первый" на любые намёки на прошлые дела на Украине. Тогда, в 1946 году, именно Хрущёв предложил ЦК раз и навсегда избавиться от бывшего наркома просвещения УССР, старого большевика Шумского, который за симпатии к националистам был репрессирован, но всё не унимался и, даже будучи смертельно больным, вёл тайные переговоры о своём участии во временном украинском правительстве "в экзиле". С предложением Никиты Сергеевича Москва тогда согласилась, и главный токсиколог МГБ Майрановский, навестивший Шумского в ссылке, ловко подтолкнул этого престарелого буяна к могиле, угостив своими снадобьями. Аналогичная судьба постигла и униатского архиепископа Ромжу. И в первом, и во втором случаях судебные медики зафиксировали острую сердечную недостаточность.
– А что там с Майрановским, кстати? – с показным безразличием спросил Хрущёв. – Сидит?
– Конечно, Никита Сергеевич, сидит. Ему же в 53-м полную "десятку" дали… Да, так вот, никакого явного убийства Ребета не будет. – Серов всё гнул свою линию. – Следов не останется, возможны лишь подозрения, но без доказательств. Только те, кому надо, намёк поймут. Вы согласны? – Не дождавшись ответа Хрущёва, генерал продолжил: – Кроме того, нам уже давно пора испытать в деле наше новое секретное оружие – газовый пистолет. Шприцы, укольчики разные – это уже вчерашний день. Не на одном же Майрановском мир держится…
– Ты меня от своих шпионских премудростей избавь, ради бога, Иван Александрович, – отмахнулся Хрущёв. – У меня и без тебя, знаешь ли, хлопот хватает.
– Виноват, – Серов приложил руку к груди, – конечно, Никита Сергеевич. Ещё позвольте буквально пару слов о возможном международном резонансе.
Генерал в своих предположениях не ошибся. Хрущёв, несомненно, доверял ему. К тому же должен по гроб жизни быть обязанным Серову за то, что тот месяц назад буквально спас его от расправы, затеянной этими старыми козлами Маленковым, Молотовым и Кагановичем. За сутки – хотя какие там сутки! – за полдня ему удалось стащить в Москву практически всех членов ЦК на экстренный пленум и отстоять Никиту.
Тот сразу почувствовал себя полновластным хозяином страны. Даже мог позволить себе "монаршую" милость, проявить снисхождение к вчерашним врагам, граничащее, впрочем, с унижением. Сковырнув недругов со всех постов, не стал добивать их физически, как сделал бы Сталин, а просто опрокинул в небытие – Маленкова отправил в Усть-Каменогорск, Кагановича – на Урал, кажется, командовать трестом "Союзасбест", а Молотова – к братьям-монголам. Поступив благородно, Никита Сергеевич почувствовал себя на самом деле всемогущим.
– Так вот, – Серов едва удержался от назидательного тона и деликатно смягчил тон, – мне кажется, что наши товарищи и в Венгрии, и в ГДР, и в Польше правильно поймут, что СССР по-прежнему безжалостен к врагам советской власти. Этот Ребет будет как бы первой ласточкой…
Хрущёв искоса взглянул на невозмутимое лицо собеседника. Потом легонько шлёпнул ладонью по столу:
– Ну, чёрт с ним! Будь по-твоему, Иван Александрович. Иди…
Берлин – Мюнхен – Берлин. Июль – октябрь 1957
– Да, захвати, пожалуйста, с собой свежий номер "Ньюс датчланд".
Кодовая фраза, произнесённая Сергеем по телефону, означала: "Встречаемся на прежней явке. У нас гости".
Когда Богдан прибыл по известному адресу, в конспиративной квартире, кроме Сергея, находился ещё незнакомый мужчина, который представился "гостем из Москвы". От него-то "герру Дрегеру" и довелось услышать многозначительную, даже несколько театральную фразу:
– Ну что, вот и пробил час.
Приказы не обсуждаются. Откажешься – сам покойником станешь. Богдан должен был стать палачом. Он недолго мучился пониманием своей новой роли. Палачи добросовестны и бессловесны. Они ликвидируют людей, которые им лично, по сути, не сделали ничего плохого. Исполнитель не должен знать жалости, сострадания. Приговорённого нужно лишить жизни молниеносно и неожиданно, не оставляя следов. Человек – существо смертное, легко уничтожаемое, и убить его много проще, чем родить ребёнка.
– Ты – не Раскольников. Достоевского читал? Нет? Ну и хорошо, молодец, может, и правильно, что не читал. Ты – профессионал. Значит, ни от настроений, ни от угрызений совести зависеть не можешь. Получил задание – выполняй и не терзайся. Вот ты врача, хирурга, зубного техника можешь обвинить в жестокости, садистских наклонностях? Нет? А ведь они причиняют человеку боль, удаляют умирающие ткани, гниющие зубы, спасая безнадёжно больного от гангрены… Есть такое понятие "производственная необходимость". Если самый рациональный способ решения проблемы требует лишить жизни какого-то паразита, ты обязан это сделать. И палец на спусковом крючке в последний момент не должен дрогнуть. Это убийство – не преступление, а защита. Просто защита человека от изверга. Помнишь, как после революции расстрелы называли? "Высшая мера социальной защиты". Каждая сволочь должна помнить, что за содеянное зло полагается пуля… Вот это и есть гуманизм.
"В каждом из нас дремлет потенциальный убийца, – думал Богдан. – Только не все мы это осознаём, подавляем в себе желание уничтожить тех, кто мешает жить. В конце концов, те, кто портит нам существование, могут оказаться сильнее, изворотливее, хитрее, умнее, могут опередить, первыми нанести удар. Это война. Солдат получает приказ. Даже если его отдают не в окопе, не на плацу перед строем, а в кабинете или в гостиничном номере, чуть ли не шёпотом, на ухо, всё равно исполнять его следует без малейших колебаний. Это в армии тебя могут разжаловать, отправить служить в какой-нибудь богом забытый гарнизон. Там, где сейчас служишь ты, "методы воспитания" иные…"
Втроем они потом долго занимались изучением орудия убийства. С подобным "инструментом" Богдану сталкиваться ещё не приходилось. Москвич давал детальные пояснения:
– Вот здесь, в передней части "аппарата", находится ампулка с отравляющей жидкостью. Под воздействием спускового механизма ампула лопается, и содержимое молниеносно выплёскивается прозрачной, почти невидимой струёй метра на полтора. В "мишень" стреляешь почти в упор, лучше в лицо или, в крайнем случае, в грудь. Стоит человеку вдохнуть отравляющие пары, он тотчас потеряет сознание. Артерии, снабжающие кровью мозг, закупориваются, в них образуется нечто вроде тромбов.
– Ощущения практически такие же, когда тебя хватают за горло и изо всех сил душат, – компетентно прокомментировал Сергей.
– Через две-три минуты человек умирает от паралича сердца. Когда жидкость испаряется, следов не остаётся. Спустя минуту после смерти кровеносные сосуды покойника возвращаются в первоначальное состояние, каких-либо признаков насильственного умерщвления нет.
– Оружие совершенно на все сто процентов, – вновь не удержался Сергей.
– А теперь – наглядный урок. Смотрите. – Москвич соорудил из газеты "мишень", прикнопил её к стене поверх несвежего вафельного полотенца, отступил на шаг и поднял "пистолет". – Не бойтесь, не отравитесь – сейчас в ампуле простая вода.
Он нажал на спусковой крючок. Раздался лёгкий хлопок, и на газете тотчас образовалось тёмное мокрое пятно, диаметром около 20 сантиметров. Перезарядил и вручил "аппарат" Богдану. Потом в снайперском "искусстве" поупражнялся Сергей. Разлетевшиеся по полу мельчайшие стеклянные осколки "снайперы" потом тщательно смели веником в совок и выбросили в унитаз.
