– Как там Инге? – не обращая внимания на последние реплики адвоката, спросил Сташинский.
– О, опять забыл, простите. Она передает вам привет, Богдан. Я ею восхищаюсь, такое самообладание. Фрау – мужественная, сильная женщина. Берите с неё пример.
Кафе "Кунст-унд". 12 октября
– Фрейлейн Натали, я вам настоятельно рекомендую вот эти пирожные. – Доктор Нойвирт, представляющий в суде интересы семьи Бандеры, был сама любезность.
– Я избегаю сладкого, – тихо сказала Наталья, отодвигая блюдо.
– Вам рано ещё думать о фигуре, – улыбнулся адвокат. – Вы прекрасно выглядите.
– Спасибо, мэтр.
Нойвирт отхлебнул кофе и продолжил светскую беседу:
– Карлсруэ – замечательный город. Говорят, это самая тёплая местность в Германии. Климат просто превосходный!..
– Да, – безучастно кивнула Наталья, – я заметила.
– У нас, в Милуоки, сейчас тоже отличная погода, – вмешался в разговор господин Керстен, американский уполномоченный вдовы Бандеры Ярославы.
– Относительно вашего выступления на суде, – неприязненно покосился на своего коллегу доктор Нойвирт. – Простите, но я обязан высказать вам некоторые рекомендации. В понедельник вам следует быть в суде в чёрном. Это будет день траура – как раз три года со дня гибели вашего отца…
– Я прекрасно помню.
– Было бы неплохо напомнить об этом и участникам заседания. Расскажете вашу семейную историю, обязательно подчеркните религиозное воспитание, стеснённые условия жизни, голодные годы, болезни.
– Да-да, ваше выступление, Натали, должно быть по возможности лаконичным и… – Чарльз Керстен запнулся, подыскивая подходящее слово, – и трогательным, сердечным. О правовой стороне вопроса, международном резонансе, вызванном убийством вашего отца, позвольте позаботиться мне. Всё-таки я не только юрист, но и недавний член американского конгресса.
Нойвирт, переводя Наталье слова заокеанского коллеги на немецкий, эпитеты "трогательный и сердечный" заменил на "эмоциональный". И добавил уже от себя:
– Фрейлейн, обязательно напомните суду слова советского резидента Сергея, который, отправляя Сташинского на убийство, говорил ему, что дети Бандеры будут благодарить его за этот поступок. Не забудьте, пожалуйста.
– Конечно, – обречённо согласилась Наталья.
Внутренняя тюрьма. 13 октября
– Богдан, в понедельник у нас будет ответственный день. Вам будет предоставлено слово. Я сообщу, что вы хотите донести до мнения суда своё сегодняшнее отношение к своим… проступкам. Помните, мы уже говорили на эту тему?
– Конечно, – кивнул Сташинский. – Я могу пользоваться своими записями?
Доктор Зайдель покачал головой:
– Нежелательно, – потом добавил: – Лучше сделайте такой краткий конспект, вспомните студенческие годы. Только тезисы. Чтобы можно было незаметно подглядывать.
– У нас это называлось шпаргалки, – хмуро сказал Сташинский. Увидев недоумение адвоката, кое-как объяснил.
– Мне нравится, что вы не утратили чувства юмора, – улыбнулся доктор Зайдель. – Но к своему выступлению вы должны подойти максимально серьёзно и ответственно. Сказать вы должны будете примерно следующее: "До рокового октября 1957 года я, как и многие, видел в Ребете и Бандере (хотя нет, не надо персонифицировать)… видел в моих будущих жертвах врагов Советского Союза, врагов моего народа… Главным мотивом моих поступков был полученный приказ. После этого я пытался как-то оправдывать свои проступки, и порой мне это удавалось. Позже, когда пришло идейное и политическое прозрение, я осознал, что мои поступки ни с точки зрения политической, ни идеологической не имеют оправдания. Это были преступления. О том, что я глубоко сожалею по поводу содеянного, нет смысла говорить. Если бы этого не было, я бы не стоял сегодня здесь, перед вами…"
Зал судебных заседаний. 15 октября 1962
– Господин президент, разрешите? – Зайдель поднял руку.
– Пожалуйста. – Герр Ягуш согласно склонил голову.
– На мой взгляд, было бы целесообразно перед окончанием процесса дать возможность обвиняемому высказать своё мнение по поводу совершённых им преступлений.
– Разумеется. – Герр Ягуш пожал плечами. – Если вы желаете сказать что-либо, – он обратился к Сташинскому, – я всецело за.
Подсудимый встал:
– Высокий суд! Ранее, до совершения мной преступных деяний, то есть до октября 1957 года, я, как и все мои соотечественники, видел в этих людях, своих будущих жертвах, только злостных врагов советской власти и всего советского народа. Эти украинские эмигранты боролись против советской власти. Я получил приказ уничтожить их. Я обязан был его исполнить. Я давал присягу, я должен был защищать интересы своей страны. – Сташинский сделал паузу, взглянул на Зайделя и увидел, что адвокат одобрительно смежил веки. – Я понял, что совершил преступление. О чём я глубоко сожалею. Мне стыдно. Иначе я бы не был здесь сегодня…
"Хорошая память, – думал адвокат, слушая Сташинского, – прямо слово в слово. Немного, правда, переигрывает в искренности, но в целом неплохо".
Какая-то дама в зале саркастически фыркнула. Президент Ягуш, покосившись на своих коллег, предоставил слово обвинению – советнику краевого суда, представителю федеральной прокуратуры доктору Норберту Оберле.
Временами речь обвинителя вызывала не столько сострадание к жертвам террористических актов, сколько сочувствие к господину Сташинскому, которого заставили совершить преступление.
– Безбилетный проезд положил начало… бесконечному сплетению частично неотвратимых событий, частично преступных обстоятельств, что определило дальнейшее поведение посудимого и позволило ему вмешаться в судьбу двоих других людей… Задержание и допрос в советских органах госбезопасности фактически служили другой цели, а именно – завербовать подсудимого, склонить к сотрудничеству против украинского движения сопротивления, которое в то время вело партизанскую борьбу с советским господством… Ситниковский поставил его перед выбором: либо лишиться свободы вместе со всей своей семьёй и на долгие годы оказаться в сибирских лагерях, либо принять активное участие в борьбе против движения сопротивления. Обвиняемый выбрал второе – отчасти оттого, что полагал это движение бессмысленным, а отчасти потому, что думал, будто в собственных интересах и в интересах своей родины он должен поступать именно так…
Обвиняемый же выглядел безучастным, тупо уставившись в одну точку. Перечисляя сухие факты злодеяний, доктор Оберле не оставался бесстрастным обвинителем:
– Приказ совершить покушение он получил от Москвы. Позже высокопоставленный, как можно предположить, чин КГБ Георгий Аксентьевич вместе с обвиняемым пил шампанское за успешное завершение акции. Это ли не красноречивое подтверждение беспримерного презрения Кремля к чужой человеческой жизни?! Приказу Москвы обвиняемый подчинился… Возникает вопрос: можно ли себе представить, что этот интеллигентный и трезво мыслящий человек просто так, по собственной воле решил совершить столь злостное преступление? Нет и ещё раз нет! Он выполнял преступную волю преступного государства…
Адвокат Зайдель мысленно аплодировал обвинителю. Доктор Оберле, возвращаясь на своё место, мельком взглянул на мужчину, сидевшего во втором ряду. Лицо последнего не выражало ни малейших эмоций. Одобрение можно было прочитать, лишь зная язык жестов: кисти рук – "домиком". Оберле вздохнул и опустился в кресло, готовясь слушать речь своего коллеги, главного прокурора доктора Куна.
– Данный процесс явно выпадает из общепринятых рамок процессов, которые до сих пор слушались в федеральном суде первой инстанции… В центре обвинения стоят убийства Ребета и Бандеры, двух украинских эмигрантских руководителей, которые до своей смерти жили в Мюнхене. Преждевременный конец их жизни положил их земляк Сташинский. Обвиняемый не знал своих жертв лично, он ни разу не обмолвился с ними ни одним словом.
Оба погибших ничем его не оскорбили. Он не имел для своих действий никакого личного мотива. Идея убийства исходила от другой стороны – от организации, которая была заинтересована в смерти Ребета и Бандеры. Таким образом, речь идёт не о рядовом убийстве по личным мотивам, а об убийстве политическом. Обвиняемый был при этом только орудием организации… – Сташинский посмотрел на своего адвоката. Но Зайдель, поймав его взгляд, никак не отреагировал, – организации, которая хотела устранить, убить двух ведущих украинских политиков в изгнании. Люди этой организации, на службе которой находился обвиняемый, видели в убитых заклятых врагов Советского Союза и русского народа… Обвиняемому было заявлено expressis verbis, что Ребет и Бандера – по причине их опасного влияния на украинскую эмиграцию – должны быть устранены… Организация, на службе которой находился обвиняемый, была не странной группой политических экстремистов, а Комитетом государственной безопасности при Совете министров СССР – КГБ! И это – главное открытие данного процесса, и это делает его сенсационным… Ни одно государство в мире не имеет права убивать человека в чужой стране, даже если этот человек некогда являлся гражданином этого государства… А тем более ни Бандера, ни Ребет гражданами СССР никогда не являлись. Обвиняемый не имел личных оснований для убийства Ребета и Бандеры. Одиночка, не имеющий поддержки со стороны государства, не смог бы осуществить такое преступление… Что касается уголовной ответственности обвиняемого, то она не вызывает сомнений. Он разумный человек и полностью осознает тяжесть своих деяний. Он действовал по собственной воле. Я позволю себе сослаться на выводы уважаемого эксперта, профессора, доктора Рауфа, согласно которым заболеваний психического характера и нарушений сознания у обвиняемого не установлено… Безусловно, КГБ ожидал от него беспрекословного подчинения и не оставлял ему никакой свободы выбора. Но кто добровольно работает на организацию, которая не уважает его мысли и его волю, тот должен нести ответственность. Однако он не предпринял попытки уклониться от выполнения приказа. Виновный может быть оправдан только в том случае, если налицо признаки понуждения (параграф 52 Уголовного кодекса), то есть когда его силой вынудили к совершению преступления…Сила приказа существовала для него только на территории, подконтрольной советской власти, но не на территории ФРГ, где он совершал убийства. В Федеративной Республике он оказывался вне зоны досягаемости своих работодателей, и у него была возможность поступать в соответствии с собственной волей и своей моралью. Поразительно искренняя исповедь обвиняемого не имеет аналогов и беспримерна для нашего зала заседаний. Он открыто и беспощадно раскрыл свой внутренний мир, не пытаясь при этом оправдывать себя и свои поступки. Он приложил видимые усилия, чтобы верно обрисовать эволюцию своего душевного состояния на протяжении десяти последних лет, до момента совершения достойных презрения преступлений…
"…Сташинский ещё больше побледнел и ещё ниже опустил голову, услышав, что слово предоставляется Наталье Бандере", – злорадно пометила в своём судебном дневнике мадам Оклер из "Фигаро", за все дни процесса так и не изменившая своего первоначального мнения об убийце-фигляре.
– Высокий суд! С вашего позволения, как член семьи моего убиенного отца, Степана Бандеры, я в отсутствие моей мамы, Ярославы, выражаю Высокому сенату признательность за предоставленное мне слово. Принимая во внимание утверждение обвиняемого, что он во время своей деятельности в КГБ был убеждён, будто мой отец был предателем Украины, я хотела бы представить моего отца таким, каким я его ношу в глубине моего сердца… Именно сегодня исполняется три года, когда мой отец скончался по дороге в больницу… Это не первое и не единственное убийство в нашей семье. Мои родители происходили из грекокатолической семьи украинских священников. В те годы именно священники и учителя пробуждали национальное сознание украинского народа, прежде всего крестьянства. Почти вся семья моего покойного отца и моей матери погибла от рук врагов… КГБ планировал схватить нас, детей, вывезти в Советский Союз, сломить наше сопротивление всеми ужасными способами, которые там сегодня практикуются, и сделать из нас коммунистов, чтобы мы осудили деятельность нашего родного отца… Мой незабвенный отец воспитал нас в любви к Богу и Украине. Он был глубоко верующим христианином и погиб за Бога и независимую, вольную Украину – за свободу всего мира. Мой блаженной памяти отец, который олицетворял эти великие идеалы, останется путеводной звездой всей моей жизни, как и для моего брата и моей сестры, так и украинской молодёжи…
Наталья закончила своё выступление и посмотрела в зал. Мистер Керстен, поймав её взгляд, торжествующе показал большой палец, а доктор Нойвирт приложил правую руку к сердцу и поклонился.
Вдова Ребета Дария говорила суше и строже. Но Наташе Бандере запомнились её слова: "Всё то, что тут в эти дни обнаружилось, я воспринимаю как глубокую и жестокую трагедию. У меня нет к обвиняемому чувства злости и ненависти. Чисто по-человечески обвиняемого можно пожалеть, и я вовсе не требую, чтобы он был строго наказан. Дело Сташинского я рассматриваю именно как явление, которое есть зеркальное отражение трагической судьбы всего нашего народа…"
Зал судебных заседаний. 19 октября
Закончив чтение пространного устного обоснования приговора, президент Уголовного сената доктор Генрих Ягуш решил передохнуть. Сделал несколько глотков любимой минеральной воды Gerolsteiner Sprudel, посмотрел на притихший в ожидании зал и продолжил:
– Перехожу к определению срока наказания. Подсудимый по чужому приказу собственноручно убил двух человек. Но был при этом лишь инструментом в руках бессовестных людей. Он это в итоге осознал и раскаялся, ничего не скрывая и не приукрашивая… Со своим прошлым он порвал при чрезвычайно тяжёлых обстоятельствах и опасным для него способом… Он боролся и победил. О безжалостных методах политической борьбы, которые осуждаются любой цивилизацией, он, невзирая на угрозу для себя самого, довёл до сведения мирового сообщества… Нет оснований взваливать на него ещё и вину его закулисных руководителей. Им не избежать наказания… Наказание не должно уничтожать подсудимого. Насколько это возможно, оно должно помочь ему в покаянии. Наказание за каждое покушение, совершённое им, – по шесть лет каторжной тюрьмы, за предательские связи – ещё один год. Суд считает, что для искупления вины обвиняемому достаточно общего наказания – восемь лет каторжной тюрьмы с учётом времени следствия.
"Живут и умирают человеки…"
"Ну вот и всё, – тоскливо размышлял экс-резидент Сергей, тупо глядя в иллюминатор военно-транспортного самолёта, совершавшего рейс Берлин – Москва. – Прощай, Германия, теперь уже навеки… Спасибо тебе, камрад "Крылов", поклон тебе земной".
Сразу после побега ликвидатора сразу 17 сотрудников резидентуры, базирующейся в Карлсхорсте, были отозваны в Москву и вскоре сняты с должностей. Даже глубоко законспирированный агент Александр Святогоров, много лет содержавший в Мюнхене украинский ресторан, координируя местную агентскую сеть, был вынужден спешно свернуть все дела, обрубить контакты и вернуться в Союз.
"Какой же сукой оказался!" – проклинали своего бывшего коллегу в Комитете. Суку было не жалко. Жалко было собачку, застреленную в берлинском лесочке Богданом при испытании стрелковых характеристик спец-оружия…
На карьере Александра Николаевича Шелепина предательство одного из самых успешных ликвидаторов Комитета никак не отразилось. Даже, пожалуй, наоборот. В сентябре 1961 года председатель КГБ уже пересел в новое кресло, став секретарём ЦК КПСС. А ещё через год "железный Шурик" возглавил Комитет партийно-государственного контроля, одновременно занимая должность заместителя председателя Совета министров СССР [31] .
Сергей же, разумеется, оказался в числе "жертв Сташинского", надолго угодив в самый "глубокий резерв". Что ждало его в будущем? В лучшем случае – какая-нибудь незначительная работёнка в аппарате Комитета, например в архиве, или ссылка в одно из областных управлений. Страна огромная, он мог оказаться хоть в Калининграде, хоть в заштатном Донецке или на Дальнем Востоке. Ну а худший вариант – неполное служебное соответствие, внутреннее расследование, суд и – нары.
Накануне суда в Карлсруэ (Сергей по-прежнему внимательно отслеживал развёртывание событий в Западной Германии) его неожиданно вызвали к руководству. Разговор был короток: командировка в Федеративную Республику. Цель – Сташинский.
– Это твой последний шанс, – сказали ему на прощание. – Как говорится, пан или пропал…
– Сергей, полюбуйся, – попытался отвлечь соседа от грустных мыслей и созерцания видов в иллюминаторе сидевший рядом полковник Георгий Санников, приданный ему в качестве напарника. Он протянул ему номер гамбургского еженедельника "Билд зейтунг", первую полосу которого украшал огромный заголовок "Приговор года – убийцы сидят в Москве!".
Сергей по диагонали быстро пробежал отчёт с пресс-конференции в Карлсруэ. Обратил внимание на заявление адвоката семьи Бандеры какого-то Керстнера: "Приговор Высшего немецкого суда справедлив, и он является великой победой правды. Он изобличает советско-коммунистическое правительство как истинного убийцу… Советское правительство избрало Степана Бандеру в качестве жертвы, ибо он был символом национальной борьбы против российского господства над нерусской нацией, над Украиной. Коммунистический Совет министров отдал приказ убить его. Российская наука создала пистолет, заряженный отравляющим цианистым калием. Росссийские спецслужбы разработали план и заставили Сташинского исполнить его. Российское правительство наградило Сташинского за преступление, отметив убийство высокой правительственной наградой".