10 гениев, изменивших мир - Елена Кочемировская 16 стр.


Своим поведением Ницше заслужил титул "святого". Вагнер остерегался в его присутствии рассказывать пошлые анекдоты. Однажды, после того как композитор отпустил одну из столь любимых им скабрезных шуток, Ницше покраснел и с таким удивлением посмотрел на маэстро, что тот со стыда не знал куда деваться. "Я дал бы сто тысяч марок, чтобы уметь вести себя, как этот Ницше", – говорил потом композитор. Фридрих неизменно вызывал симпатию у простых людей. Торговки виноградом и те подбирали ему самые сладкие фрукты. Однако он страдал: ведь ему приходилось скрывать свои идеи даже от друзей. Они не понимали его. Даже Вагнер, в спальне которого висел портрет Ницше (дружбу с ним он называл "единственным выигрышем в жизни"), не воспринимал его всерьез. Будучи на 32 года старше Фридриха, он требовал от своего молодого друга почти лакейской преданности.

Преподавание в университете и гимназии "Педагогиум" при нем скоро начали тяготить Ницше, у него возникло отвращение к филологии и науке вообще. Его все чаще охватывали периоды меланхолической депрессии, спасение от которой он находил в дружбе с Вагнером, в дом которого Ницше стремился при любой представившейся возможности, благо от Базеля до Люцерна всего два часа езды. В набросках того периода сомнения в науке выражены достаточно определенно: "Цель науки – уничтожение мира… Доказано, что этот процесс происходил уже в Греции: хотя сама греческая наука значит весьма мало. Задача искусства – уничтожить государство. И это также случилось в Греции. После этого наука разложила искусство".

Сообщение Вагнера о предстоявшем ему переезде в Байрейт по приглашению баварского короля подействовало на Ницше как удар грома. Но судьба, словно взамен, подарила ему нового верного друга. В апреле 1870 года в Базель приехал профессор теологии Франц Овербек, поселившийся в том же доме, что и Ницше. Их быстро сблизила общность интересов и в частности критическое отношение к христианской церкви, а также одинаковый взгляд на франко-германскую войну.

В августе 1870 года Ницше подал прошение об отпуске, чтобы принять участие в военных действиях. Но нейтральные швейцарские власти запретили ему непосредственное участие в боях, разрешив лишь службу в госпитале.

После кратких санитарных курсов Ницше прибыл в Мец, откуда потом поездом направился в Карлсруэ. Он ехал три дня и три ночи в запертом и плотно закрытом, из-за холода и дождя, товарном вагоне, сопровождая одиннадцатерых раненых. Тут обнаружилось, что Фридрих заразился дифтеритом и дизентерией. Одной недели оказалось достаточно, чтобы поля сражений произвели на его чувствительную натуру неизгладимое впечатление. Став на ноги, Ницше немедленно уезжает в Наумбург, к родным, искать не покоя, а наслаждения в работе и размышлениях: "Для меня эти несколько недель создали целую эпоху в жизни, во время которой в душе моей укрепились и утвердились все мои принципы… Я чуть не умер ради них…"

Д. Галеви так описывает произошедшую с философом перемену: "Как изменилась теперь его душа! Никакого следа не осталось в ней от "лояльного швейцарца" прежнего времени. Он стал мужем среди мужей, немцем, гордым своей родиной. Война преобразила его, и он восхваляет ее: она будит человеческую энергию, тревожит уснувшие умы, она заставляет искать цели слишком жестокой жизни в идеальном строе, в царстве красоты и чувства долга".

После выздоровления и возвращения в Базель Ницше начал посещать лекции выдающегося историка Якоба Буркхардта, пересмотрев под его влиянием свое отношение к франко-германской войне. Он освободился от угара патриотизма и стал рассматривать Пруссию как опасную для культуры милитаристскую силу.

Не без влияния Буркхардта Ницше начал разрабатывать трагическое содержание истории в набросках к драме "Эмпедокл", посвященной легендарному сицилийскому философу. В эмпедокловском учении о переселении душ он нашел один из постулатов собственной теории вечного возвращения. Сильное впечатление произвела на философа легенда о самообожествлении Эмпедокла, бросившегося в кратер Этны: Эмпедокл много лет посвятил исследованию религии, искусства, науки, обратив последнюю против самого себя. Изучив религию, он пришел к выводу, что она – обман. Тогда Эмпедокл переключился на искусство и пришел к идее мирового страдания вкупе с мыслями о том, что становится тираном, использующим религию и искусство. Сицилиец сошел с ума и объявил себя богом на земле, после чего прыгнул в кипящий кратер Этны.

Во многом размышления Ницше отталкивались от идей Буркхардта. Однако последний считал, что в истории существуют два статичных образования – религия и государство и одно динамичное – культура. Ницше же считал статичной только религию, а культуру разделял на два элемента: искусство, основанное на мире видимости и фантазии, и науку, уничтожающую все иллюзии и образы. Государство он вообще не расценивал как созидающую силу истории.

В начале 1871 года Ницше предпринял попытку занять свободное место профессора философии, а в качестве своего преемника по филологической кафедре предложил кандидатуру Роде. Попытка не удалась из-за противодействия руководителя основной кафедры философии К. Стеффенсена, с подозрением относившегося к вольнодумству молодого коллеги, к его дружбе с Вагнером и увлечению философией Шопенгауэра.

Ницше понимал, что не имеет в философии никакого имени и поэтому его шансы весьма призрачны, но тем не менее отказ его расстроил. Возобновилось мучительное раздвоение между профессией и призванием, отраженное в его первой крупной работе, знаменовавшей его фактический уход из филологии. Не случайно в январе 1870 года ученый писал: "Наука, искусство и философия столь тесно переплелись во мне, что в любом случае мне придется однажды родить кентавра".

2 января 1872 года в книжных магазинах Лейпцига появилась посвященная Вагнеру книга Ницше "Рождение трагедии из духа музыки". Работа определяла те основы, на которых покоится рождение трагедии как произведения искусства. Философ так сформулировал античные символы: "До сего времени мы рассматривали аполлоновское начало и его противоположность – дионисийское – как художественные силы: с одной стороны, как художественный мир мечты, завершенность которого не стоит в какой-либо связи с интеллектуальным уровнем или художественным образованием отдельной личности, а с другой – как опьяняющую действительность, которая также не принимает во внимание отдельную личность, а, наоборот, стремится даже уничтожить индивида и заменить его мистической бесчувственностью целого".

Ницше подверг сомнению один из главных постулатов христианской веры: вечное существование по милости Бога. Он высказал поразительную, на первый взгляд, мысль о том, что чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти. Именно поэтому греки создали трагедию, благодаря которой зрители получили парадоксальную возможность переживать смерть, наблюдая за игрой актеров и вместе с актерами.

"Рождение трагедии" было встречено критикой по меньшей мере прохладно.

В январе – марте 1872 года Ницше выступил с серией публичных докладов "О будущности наших учебных заведений", имея в виду не столько швейцарские, сколько прусские гимназии и университеты. Там впервые прозвучала одна из главных идей Ницше – необходимость воспитания истинной аристократии духа, элиты общества. Его ужасала тенденция к расширению и демократизации образования. Он указывал, что "всеобщее образование – это пролог коммунизма. Таким путем образование будет ослаблено настолько, что не сможет более давать никаких привилегий". По Ницше, прагматизм должен присутствовать не в классических гимназиях (где основное внимание уделялось гуманитарному знанию), а в реальных школах (аналог технических и физико-математических лицеев), честно обещающих дать практически полезные знания, а вовсе не какое-то "образование".

Весной 1873 года между Ницше и Вагнером, год назад переехавшим в Байрейт и занятым организацией знаменитых в будущем музыкальных фестивалей, наметилось охлаждение. А. Патрушев, один из исследователей творчества философа, пишет: "Чете Вагнер были не по душе растущая склонность Ницше к полемическому пересмотру моральных устоев человечества и "шокирующая резкость" суждений. Вагнер предпочитал видеть в базельском профессоре верного оруженосца, талантливого и яркого пропагандиста своих собственных воззрений. Но на такую роль Ницше согласиться не мог: его цель – великий штурм морали и ценностей мира, уходящего в прошлое, и поиск новых ориентиров".

Однако Ницше еще не терял надежды, что Байрейт станет источником возрождения европейской культуры. Он задумал серию памфлетов, смысл которых изложен в письме к Роде в марте 1874 года: "Для меня крайне важно раз и навсегда извергнуть из себя весь полемически накопившийся во мне негативный материал; сначала я хочу живо пропеть всю гамму моих неприязней, вверх и вниз, причем таким устрашающим образом, чтобы "стены задрожали". Позднее, лет через пять, я брошу всякую полемику и примусь за "хорошую книгу". Но сейчас мне основательно заложило грудь от сплошного отвращения и подавленности. Будет это прилично или нет, но я должен прочистить горло, чтобы навсегда покончить с этим".

Ницше задумал написать более двадцати статей, но ему удалось закончить лишь четыре эссе под общим заглавием "Несвоевременные размышления": "Давид Штраус, исповедник и писатель", "О пользе и вреде истории для жизни", "Шопенгауэр как воспитатель" и "Рихард Вагнер в Байрейте".

В этих размышлениях Ницше выступил защитником немецкой культуры и клеймил ура-патриотизм, переполнявший его земляков после создания империи. Современную культуру философ отвергал, потому что она, с его точки зрения, не осознавала своего назначения вырабатывать гениев. Низкие меркантильные интересы, холодный научный рационализм, стремление государства руководить культурой – все это ведет ее к упадку и кризису. Сомнение Ницше, что рождение Великой Германии станет основой для всплеска культуры, звучало раздражающим диссонансом на фоне всеобщего ликования. В статье "Господин Фридрих Ницше и немецкая культура" лейпцигская газета даже объявила его "врагом Империи и агентом Интернационала". Ницше стали замалчивать.

Кроме скепсиса по поводу расцвета немецких искусств, ученый довольно резко высказался о роли истории в жизни человека. "В то время, когда немецкая историческая наука становилась образцом в Европе и переживала период подъема, – пишет А. Патрушев, – Ницше резко выступил против преклонения перед историей как слепой силой фактов. В прошлом он видел лишь бремя, отягощавшее память, не дававшее жить в настоящем". Ницше различал три рода истории – монументальный, антикварный и критический. История первого рода черпает из прошлого примеры великого и возвышенного, служит источником мужества, вдохновения и великих побуждений. Опасность же ее Ницше видел в том, что при таком подходе забвению предаются целые эпохи, образующие как бы однообразный поток, среди которого вершинами возносятся отдельные позолоченные факты. Антикварная история охраняет и почитает все прошлое, ибо оно освящено традициями; она отметает все новое и устремленное в будущее, постепенно превращаясь в страсть к собиранию покрытых пылью фактов.

Выше других Ницше ставил критическую историю, которая связывает между собой прошлое и будущее, позволяя извлекать ошибки из опыта прежних эпох. Но он сразу предупреждал, что критическая история опасна, поскольку общество – это продукт прежних поколений, их страстей, ошибок и даже преступлений, избавиться от груза которых невозможно.

Этот период творчества Ницше совпал со столь резким ухудшением здоровья, что в октябре 1876 года ему дали годичный отпуск для лечения и отдыха. Ученый провел зиму 1876/77 года в мягком климате Сорренто, где жил в обществе нескольких друзей: из Рима приехала его давняя приятельница Мальвида фон Мейзенбух (автор известных "Мемуаров идеалистки"); из Восточной Пруссии прибыл д-р Пауль Рэ, с которым Фридриха уже тогда связывала крепкая дружба. Увы, пребывание на юге не облегчило страданий. Ницше был вынужден окончательно бросить преподавательскую деятельность.

Проводя время на курортах Швейцарии и Италии, он урывками работал над новой книгой, составленной в форме афоризмов, обычной для последующих сочинений Ницше. Причина заключалась не только в том, что из-за постоянных приступов и полуслепоты он мог лишь записывать отдельные мысли или набрасывать фрагменты. Дело также в оригинальном этическом образе мышления ученого. Его афоризмы не фиксируют строго очерченную мысль, а скорее "нюансируют все, что приходит на ум, предлагают не жесткую формулу, а широкое поле для осторожного обдумывания, – анализирует труды Ницше А. Патрушев. – Именно поэтому невозможно изложить философию Ницше, нельзя сделать то, что не позволял себе он сам, ибо домыслы приведут лишь к тому, что свои интерпретации будут выдаваться за его мысли. Все эти интерпретации, а их великое множество, на самом деле – произвольные выдергивания и систематизация кусков из всего корпуса сочинений Ницше".

В мае 1878 года вышла в свет новая книга Ницше "Человеческое, слишком человеческое" с шокирующим подзаголовком "Книга для свободных умов". В ней автор публично и без особых церемоний порвал с прошлым и его ценностями: эллинством, христианством, Шопенгауэром, Вагнером. Такой неожиданный поворот событий вряд ли можно сводить к двум наиболее распространенным версиям. Первая объясняет происшедшее завистью неудавшегося музыканта Ницше к Вагнеру, который как-то пренебрежительно отозвался о композиторских упражнениях своего друга. Вторая версия усматривает причину в воздействии на Ницше его "злого демона" – философа и психолога Пауля Рэ, с которым он сдружился, живя в Сорренто. Несомненно, дружба с Рэ сыграла известную роль, но Фридрих уже до этого знакомства явно охладел к вагнерианству и метафизике немецкого идеализма. В Пауле Рэ он нашел не вдохновителя, а единомышленника. Не случайно на подаренной Ницше книге "Происхождение моральных чувств", вышедшей за год до "Человеческого", Рэ написал: "Отцу этой книги с благодарностью от ее матери". Так что влияние бесспорно, но оно обоюдно.

Оторопевшие почитатели Вагнера онемели от ярости, а в августе 1878 года сам маэстро разразился крайне агрессивной и злобной статьей "Публика и популярность". Имя Ницше в ней не называлось, но явно подразумевалось. Книга расценивалась как следствие болезни, а блестящие афоризмы – как ничтожные в интеллектуальном плане и прискорбные в моральном. Зато очень высоко отозвался о книге Якоб Буркхардт, сказавший, что она "увеличила независимость в мире".

Новый, 1879 год принес Ницше неимоверные физические страдания: почти каждодневные приступы болезни, непрерывная рвота, частые обмороки, резкое ухудшение зрения. Продолжать преподавание он был не в силах, и в июне получил по своему прошению отставку с назначением ежегодной пенсии в 3 тысячи франков. Ученый уехал из Базеля в Сильс-Марию, в долину Верхнего Энгадина – тихое местечко с густым хвойным лесом и маленькими голубыми озерами. Сгорбившийся, разбитый и постаревший полуслепой инвалид, которому еще не исполнилось и тридцати пяти лет.

Вот как описывала его жизнь в то время подруга Ницше Лу Саломэ: "Его наружность к тому времени приобрела наибольшую выразительность, в лице его светилось то, что он не высказывал, а таил в себе. Именно эта замкнутость, предчувствие затаенного одиночества и производило при первой встрече сильное впечатление. При поверхностном взгляде внешность эта не представляла ничего особенного, с беспечной легкостью можно было пройти мимо этого человека среднего роста, в крайне простой, но аккуратной одежде, со спокойными чертами лица и гладко зачесанными назад каштановыми волосами. Тонкие, выразительные линии рта были почти совсем прикрыты большими, начесанными вперед усами. Смеялся он тихо, тихой была и манера говорить; осторожная, задумчивая походка и слегка сутуловатые плечи. Трудно представить себе эту фигуру среди толпы – она носила отпечаток обособленности, уединенности. В высшей степени прекрасны и изящны были руки Ницше, невольно привлекавшие к себе взгляд; он сам полагал, что они выдают силу его ума. Такое же значение он придавал своим необычайно маленьким и изящным ушам, о которых он говорил, что это настоящие уши для того, чтобы "слушать неслыханное".

Истинно предательскими в этом смысле были и глаза Ницше. Хотя он наполовину ослеп, глаза его не щурились, не вглядывались со свойственной близоруким людям пристальностью и невольной назойливостью; они скорее глядели стражами и хранителями собственных сокровищ, немых тайн, которых не должен касаться ничей непосвященный взор. Слабость зрения придавала его чертам особого рода обаяние: вместо того чтобы отражать меняющиеся внешние впечатления, они выдавали только то, что прошло раньше через его внутренний мир. Глаза его глядели внутрь и в то же время – минуя близлежащие предметы – куда-то вдаль, или, вернее, внутрь, как бы в безграничный простор.

В обыденной жизни Фридрих Ницше отличался большой учтивостью, мягкостью, ровностью характера – ему нравились изящные манеры. Но во всем этом сказывалась его любовь к притворству, к завуалированности, к маскам, оберегающим внутренний мир, который философ почти никогда не раскрывал. Ницше сам сформулировал это, написав: "Относительно всего, что человек позволяет видеть в себе, можно спросить: что оно должно собою скрывать? От чего должно оно отвлекать взор? Какой предрассудок должно оно задеть? И затем еще: как далеко идет тонкость этого притворства? В чем человек выдает себя при этом?". По мере того как росло в нем чувство уединения, все, обращенное к внешнему миру, становилось притворством – обманчивым покрывалом, которое ткала вокруг себя глубочайшая страсть одиночества, как бы временной внешней оболочкой, видимой для человеческого глаза. "Люди глубоко думающие кажутся себе актерами в отношениях с другими людьми, ибо для того, чтобы быть понятыми, они должны надеть на себя внешний покров" ("Человеческое, слишком человеческое").

Назад Дальше