На первый взгляд кажется удивительным, что Микеланджело и сам начал рано писать стихи. Это, конечно, подтверждает наличие у него высокого уровня остроты восприятия действительности, и еще больше – наличие глубоких духовных проблем, выражавшихся в продолжительном поиске собственного самовыражения. Но и не только. Стихи Микеланджело, к сочинению которых он периодически возвращался в течение всей своей жизни, – это еще одно свидетельство многогранности как необходимого качества творца. Это были не стихи философа, но крик страждущего одинокого человека, не имеющего рядом ни друзей, ни духовно близких. Это были мучительные порывы беседующего с самим собой и ищущего внутренних сил для продолжения нечеловеческой работы.
Будучи постоянно неудовлетворенным искателем по натуре, Микеланджело с самого начала поднимал планку для своих будущих достижений до неимоверных высот: он ставил себе задачу быть лучше всех известных ему именитых мастеров. То есть уже на ранней стадии развития творчество стало действенным механизмом разрешения не только внутренних, но и внешних психологических конфликтов. Последние развивались тем больше, чем успешнее юноша погружался в свой туманный внутренний мир и обходился с собственным одиночеством. Нет сомнения, что этому в значительной степени способствовали физические недостатки самого живописца. В собственном воображении видя себя настоящим уродом, он безумно стремился создать совершенный образ, словно заманчивое и полуреальное единение красоты тела и духа могло защитить его от едкого сарказма окружающих. Отсюда извечная настороженность мастера: он всегда ожидал от людей подвоха. По сути, жизнь Микеланджело с детства развивалась таким образом, что он быстро стал заложником своего собственного творчества. Творчество приносило внутреннее спокойствие и гармонию, и самое главное, оно уравновешивало позицию Микеланджело-человека по отношению к окружающему миру. Работая над образами, Микеланджело вдруг открыл, что творчество в его жизни может быть и оболочкой, и маской одновременно: оно позволяло формировать и поддерживать практически любой миф о себе и при этом поступать сообразно своим желаниям. Чем больше успехов добивался начинающий художник, тем больше у него появлялось возможностей для того, чтобы приобретать атрибуты власти в окружающем его многослойном социальном пространстве. Тем больше он выравнивал сформировавшийся с раннего детства дисбаланс между самоидентификацией и восприятием его внешней средой.
Ромен Роллан в своей книге о Микеланджело указывает, что уже первые работы настойчивого и необычайно упрямого ученика имели такой загадочный успех, что о нем заговорили далеко за пределами мастерской. Это предопределило интерес к молодому человеку со стороны флорентийского герцога Лоренцо Медичи. Последний настолько ценил Микеланджело, который к тому времени оставил мастерскую живописи и перешел в школу скульптуры, что содержал его во дворце и нередко приглашал на семейные обеды.
Фактически с момента перехода Микеланджело в школу скульптуры началось заболевание идеей. Он стал одержимым, и эта странная и непостижимая одержимость создателя, ни на секунду не прекращающееся беспокойство творца стали основой его внутреннего стержня, самой действенной стимулирующей силой на протяжении всей жизни. Выражаясь более точным языком, его работа над скульптурой и картинами приобрела системность и последовательность. Однако он еще долгое время испытывал серьезные сложности с концепцией своего творчества: приверженность к античности неминуемо вступала в конфликт с христианским началом, а он мучительно стремился объединить дух человека двух совершенно разных периодов эволюционного пути.
Мыслительный творческий поиск, бесконечные пробы и ненасытные усилия найти для себя приемлемую формулу балансирования в душном пространстве своего времени – времени, в котором яростные внутренние порывы творящего духа сталкивались со сковывающей и обволакивающей энергетикой Средневековья, тем не менее, привели его к главному жизненному решению. Микеланджело Буонарроти уже в этот ранний период совершенно ясно представляет, что все свои силы посвятит творчеству: скульптуре и живописи. Причем он становится настолько отрешенным в своем призрачном желании, что творчество становится для него не просто жизненной основой, и даже не самым главным делом жизни, а, по сути, единственным делом, которым он занимается. Ему почти не нужны друзья, ему почти не нужна близость женщины – Микеланджело настолько утопает в своем жестоком и мрачном сосредоточении, что словно входит в гипнотический транс, порой длящийся по нескольку лет.
Почти нет сомнений в том, что он, сознательно развивая в себе визуализацию, жил невероятными видениями и общался с собственными образами. В леденящей тишине этих трансов он создает такие творения, которые в его самосознании служат безупречным и несомненным доказательством превосходства над всем остальным миром. Микеланджело видит себя титаном, представляет себя миру пророком, высекая из камня прообраз себя – гигантского высокомерного мраморного "Давида", который призван спустя столетия напоминать миру о великом мастере. Он, к слову сказать, совершенно осознанно взялся за работу с гигантской глыбой мрамора, которую лишь раз за четыре десятилетия до него пытался сделать другой скульптор. Он продолжал своим творчеством бросать вызов, и непременно делал это всякий раз до самой смерти. Больший объем работы и гораздо больший риск должны были принести и больший успех, подняв его над сонмищем других ваятелей, живописцев, творцов.
Сформулировав свою идею, Микеланджело перестает видеть вокруг себя кого бы то ни было: его больше не интересуют оценки критиков, ему не нужны поощрения, он твердо знает, что рано или поздно мир будет молча аплодировать ему. Но ответом миру будет сардоническая ухмылка гения, не опустившегося до обывательской беседы с современником, не желающего ничего слушать, но готового говорить языком символов, воплощенных в бессмертные творения.
Это был настрой на полную победу, и противостоять такому напору духа аморфному и бесформенному, как амеба, человечеству было бы не под силу.
Альфред Нобель
"Мой дом там, где я работаю, а работаю я везде".
Альфред Нобель
(21 октября 1833 года – 10 декабря 1896 года)
Сегодня можно смело утверждать, что по степени организации работы Альфред Нобель обогнал своих современников как минимум на столетие. Маститый ученый, хваткий бизнесмен и разочарованный меланхолик одновременно, в активе которого 355 запатентованных изобретений, Альфред Нобель не только сумел вписать свое имя в ряд великих исследователей, но и создал империю промышленников, основал премию, ставшей самой престижной на планете, ибо она призвана стимулировать наиболее важные для человечества усилия, направленные на сохранение и прогрессирование самой человеческой цивилизации. Благодаря удивительному качеству – чрезвычайной последовательности и настойчивости в движении к цели – он, выходец из разорившейся семьи, сделался гениальным инженером и… одним из наиболее успешных людей своего времени.
Альфред Нобель родился в семье видного и чрезвычайно деятельного шведского изобретателя Эммануэля Нобеля, известного тем, что, разорившись за год до рождения Альфеда (дом и все имущество Нобелей сгорели во время огромного пожара), сумел серией удивительных инноваций в разных областях не только вернуть потерянное социальное положение, но и основать в России семейную промышленную империю, почти исключительно основанную на изобретениях. Нобель-отец был превосходным архитектором и изобретателем разборных деревянных домов и разнообразных станков, системы отопления с циркулирующей горячей водой, аппарата для измерения давления воздуха, усовершенствованных барометра и манометра, мин, наконец. Когда он, перебравшись в Россию, продемонстрировал мощь собственных изобретений в военной области, российский генералитет обеспечил должное финансирование исследований.
Интересно, что именно отец развил у сыновей психологию неприятия общепринятой морали и саркастическое отношение к общественному мнению. "Люди – это всего лишь стая обезьян, которые вцепились в земной шар и поэтому не падают", – внушал он детям, и такие оценки, конечно, не могли пройти мимо их сознания. Вместе с отторжением всякого проявления стадного чувства отец привил своим сыновьям пламенную индивидуальность, бесконечное упорство и непреодолимое желание добиться чего-то большего, чем обычный обыватель планеты.
Альфред был хилым и тщедушным ребенком, но, к его счастью, родители не обделили мальчика своим вниманием и любовью и всячески поощряли сына, когда тому что-нибудь удавалось. Слабость здоровья и тщедушие не позволяли Альфреду общаться на равных со сверстниками, и он с детства был обречен на одиночество. Удрученность такого положения в ранний период жизни оставила глубокий след на всю жизнь и сформировала депрессивный темперамент, а вынужденная замкнутость привела его к чтению книг, ставшему любимым занятием. Можно утверждать, что именно интровертованность и жизнь отшельником с самого детства, а еще любовь и внимание родителей определили в нем черты будущего романтичного искателя, исследователя, полагающегося лишь на себя и отвергающего весь остальной, казавшийся ему несовершенным и отсталым мир.
Как утверждают биографы Альфреда Нобеля, он всего лишь год посещал школу (по-видимому, из-за слабого здоровья и невозможности противостоять сверстникам). В то же время он всегда поражал окружающих необыкновенными и глубокими знаниями в различных областях, особенно в степени владения иностранными языками. Позже Альфред даже написал несколько произведений на неродном английском, а великолепная способность излагать мысли на английском, французском и немецком сослужили неоценимую службу в период, когда Нобель продвигал свои изобретения и продукцию на рынки других стран и самостоятельно выступал как распространителем, так и маркетологом всего, что создавал. Даже отец, не слишком склонный к каким-либо похвалам, откровенно восхищался сыном, который благодаря нескончаемой жажде догнать сверстников в превращался живую энциклопедию. Конечно, немаловажным было то, что Нобель-отец ко времени юношеской зрелости сыновей уже мог оплачивать их частные уроки, а среди учителей были известные в стране ученые. Удивительным представляется тот факт, что в смятенной и восприимчивой душе Альфреда находилось место и для сентиментальной поэзии, и фундаментальных наук. Мотивация знаний, в которую всегда уходят корнями любые идеи, пришла к Альфреду благодаря его несчастиям – из-за болезненности и хрупкой чувствительности он всегда был изгоем в мире мальчишек-сверстников. Вначале она была просто психологической защитой, иммунитетом против вынужденного отчуждения. Со временем мальчик стал замечать, что есть области, где он может быть лучше других, а еще позже осознал, что уязвимость имеет не только физическую природу.
Чем больше проблем он испытывал от реального общения с людьми, тем более сосредотачивался на знаниях и поиске себя в научных исследованиях. Потрясения раннего детства стали для юного Нобеля неистощимым источником энергии и уникальной подпиткой для воли. Жизнь Альфреда Нобеля, никогда не учившегося в университете или другом высшем учебном заведении, является ярким доказательством того, что для реального успеха и реальных знаний формальное образование всегда являлось малозначимым, наибольшую же роль в развитии личности играли и всегда будут играть ориентация и способность быть верным однажды выбранному пути.
Что же касается Альфреда Нобеля, то его идея приобрела окончательные и понятные ему очертания после совершенного им длительного путешествия, спонсируемого отцом. Действительно, три года странствий по миру не только придали его теоретическим знаниям оттенок практичности и позволили Альфреду детально понять особенности зарубежных рынков, но и наметили будущую карьеру бизнесмена. Конечно, во многом он ориентировался на отца, но это не было слепым копированием – от своего сверхактивного предка он взял в наследство деловую хватку и настойчивость. Кроме того, не следует сбрасывать со счетов уникальный опыт, который был обеспечен Нобелю-младшему благодаря его работе на предприятиях отца, но это было уже несколько позже.
Несмотря на тоску по дому, Альфред делал значительные выводы, например понял значение открытия нитроглицерина, сделанное итальянским химиком Собреро. Развитию любви к практической химии немало способствовали также встречи со знаменитым в то время ученым Эриксоном и стажировка у Пелуза. Альфред Нобель вспомнил об итальянце и нитроглицерине, когда на заводах его отца возникла потребность в мощном взрывчатом веществе, с помощью которого можно было бы разрушать твердые породы. Захваченный весьма опасными исследованиями Альфред создал взрыватель благодаря найденной пропорции нитроглицерина и пороха, заключенных в металлическую или деревянную капсулу. Это его первое значительное открытие, сделанное в возрасте тридцати двух лет, и стало точкой отсчета в серии непрерывных исследований в течение всей последующей жизни. Он получил идею, которую надо было развить, доведя до совершенства знания человека о взрывоопасных веществах. Стимулируемый необходимостью развивать бизнес и просто жизненной активностью, которая была семейной чертой, Альфред углубился в разрешение проблемы, которая казалась ему наиболее важной.
Александр Македонский
"Оба были весьма честолюбивы, воинственны и быстры в проведении своих решений, отважны в опасностях, не щадили своего здоровья и не столько полагались на стратегию, сколько на решимость и счастье".
Аппиан об Александре Македонском и Юлие Цезаре
(лето 356 г. до н. э. – 13 июня 323 г. до н. э.)
Александр вошел в историю как один из величайших в мире полководцев, государственных деятелей и преобразователей Древнего мира. Прозванный Македонским и Великим, он прославился уже в двадцать три года, когда подчинил своей воле немыслимо огромные пространства. А следующее десятилетие в течение которого мир находился под влиянием обаяния удивительного воителя (он умер в неполных тридцать три года), изменило ход развития многих государств и оставило неизгладимый след на десятках древних культур. Сам же он, впечатленный романтической идей героизма, сверхчеловеческих подвигов и неземной власти, сумел окутать свою короткую жизнь пеленой тайн и легенд – черта, определенно присущая всем жаждущим жить в человеческом сознании потомков. Имея множество людских недостатков и совершая простые человеческие ошибки, он, тем не менее, сам стал легендой и кумиром для многих людей, живших после него.
Как полководец Македонский не проиграл ни одного сражения, как государственному деятелю ему удавалось управлять практически всем обозримым в то время древним миром. Александр презирал мечты, вернее, мечты и фантазии, однажды посетившие его, тотчас превращались в планы. Он яростно и с непреодолимым напором уничтожал пропасть между желаемым и возможным, и именно это интересно более всего – рождение установки победителя по сути, руководством в жизни которого становится лозунг: "Победа или смерть". Он был человеком-титаном, созданным собственной волей и собственной решимостью. А Фортуна, как известно, пасует перед смелыми…
Родившись в семье македонского царя, Александр провел первые годы своей жизни как и должно – при дворе, с кормилицей из знатного македонского рода. Ощущение свободы, вседозволенности и безграничности наполняло детские годы будущего титана, а чувство достижимости всего, помноженное на сверхъестественную веру в себя, впитанную с грудным молоком, – вот основные символы, который были вбиты в голову царевича и затем развивались его окружением. Мальчик получил в детстве все, необходимое для формирования сильного психологического типа, – и великую любовь, и великую свободу, и великие познания. Его неустанно делали полубогом, а когда он осознал свою роль полубога, то уже ничто не могло бы заставить его отказаться от нее. С одной стороны, он, в силу положения, впитывал суммарный опыт рода, с другой – с самого начала его жизни не существовало настоящего идеала среди живых. Лишь ушедшие из реальной жизни герои и легендарные титаны могли служить Александру ослепительными образами. С самого начала его взоры были направлены в небо…
Вовсе не удивительно, что уже в раннем детстве у Македонского стали проявляться и глубокие перекосы дворцового воспитания: он был подвержен диким вспышкам необузданного гнева, таким, что мальчик переставал руководить собой и в порыве страсти мог совершить все что угодно. Но наряду с этим сформировалась психология победителя малолетнего царевича, а с нею, по меньшей мере, подсознательно была развита и идея: сын царя не мог не получить в наследство от отца жажду высшей всепоглощающей власти.
В становлении бойцовского характера юноши и раннего проявления агрессивных, даже захватнических желаний, без сомнения, наибольшей была роль отца. Филипп, человек с железной волей и непреклонным характером, переданными сыну, был, кроме того, просто неистов в достижении своих целей, осторожен и хитер. Силой захватив власть в Македонии за три года до рождения Александра, он сумел за сверхкороткий срок внедрить ряд таких эпохальных преобразований, которые сыграли позже судьбоносную роль в жизни его сына. Вернее сказать: результатами которых умело распорядился молодой монарх, достигнув власти в Македонии. Имея в наличии людские ресурсы, Филипп создал многочисленную наемную армию, способную вести захватнические войны, – царь был изначально сориентирован на агрессию по отношению к внешнему миру, и потому вполне ясным и объяснимым становится неистовое поведение Александра-захватчика, привитое отцом на подсознательном уровне. Именно Филипп создал знаменитую македонскую фалангу и предопределил построение войск, оказавшееся революционным в определенный период развития Древнего мира. Коварный македонский царь быстро использовал военное преимущество и, захватив часть побережья и золотые рудники, обеспечил развитие древнего государства.
Боготворя сына, в светлую звезду которого он уверовал сам и заставил верить всех окружающих, Филипп пожелал, чтобы образование мальчика не ограничилось придворным обучением. Да и объективно – к тринадцати годам с ним уже не могли совладать многочисленные кормилицы и кормильцы: слишком буйный нрав и непредсказуемый характер Александра предвещали становление в скором будущем настоящего монстра, не считающегося ни с кем. Поэтому желание отца дать своему сыну греческое образование имеет, скорее всего, и подтекст управленческий – Филипп и сам уже ощущал трудности с неординарным подростком и ему хотелось, чтобы кроме черт воина тот впитал еще некоторые знания о сути вещей, что должно было бы пригодиться в будущей борьбе за выживание и расширение государства. Другими словами, Филипп вбивал в подсознание сына мысль о будущих войнах и захватах. Есть основания полагать, что стареющий царь сам ощущал определенный недостаток знаний и потому, часто руководствуясь в своей жизни более эмоциями, чем реальным расчетом, он желал для сына больших вершин, чем мог бы покорить он сам.