Будучи всегда один на один со своим одиночеством, юный Леонардо, с одной стороны, искал любого замещения недостающей любви, с другой – жаждал возможностей продолжительного забытья или, другими словами, бегства от реального мира. Пожалуй, нет ничего странного в том, что спасительное умиротворение чаще всего он находил в собственном воображаемом мире романтики и беспредельной мечты, а ключом к этому миру становилась беспрерывная деятельность, все больше захватывавшая его.
Первым психологическим заместителем реальных родителей для Леонардо стал дядя Франческо, прививший ему трогательную любовь к природе и почти неестественное желание освобождать птиц из клеток, чтобы насладиться их упоительной свободой.
Практически не имея никакой возможности делиться своими эмоциями, Леонардо подсознательно шел путем поиска выражения своих чувств, и благодаря полной свободе (обусловленной безразличием окружающих) он попробовал передать свои мироощущения с помощью знаков и символов, чем, по сути, и были первые рисунки. Удивительная наблюдательность и недюжинное усердие, стимулируемые желанием доказать свою собственную полноценность и состоятельность в этом мире, где его, как оказалось, не очень-то вдали, а также первая радость творчества неожиданно превратили занятие рисованием в постоянную потребность. Юноша заметил, что забывается в рисовании, уходит от становившейся порой невыносимой реальности и… обретает так недостающие ему высоту и свободу полета. И кроме того, рисование было замечено окружающими, в частности отцом. Этот факт особенно важен, так как завоевать любовь и признание отца было едва ли не самым вожделенным желанием для мальчика, который жил круглым сиротой при живых родителях. Первые похвалы и первый заказ (нарисовать настенную декорацию для соседей-охотников) возбудили желание серьезнее и глубже отнестись к творчеству. Именно это внимание со стороны к действиям Леонардо на самой ранней стадии творческого пути породили его необычайно стойкую мотивацию к рисованию и обусловили зарождающуюся маниакальную страсть к этому. "Чтобы всегда иметь возможность улучшить свои рисунки, он с упорной настойчивостью и терпением наблюдал за всем происходящим в природе, и в этой передаче наблюдений, вытекающих из мельчайших деталей, находился источник своеобразного слияния науки и искусства, которое должно было происходить в его душе", – отмечает А. Ноймайр.
Другими словами, будучи отверженным и ранимым подростком, Леонардо отчаянно искал идею, которая смогла бы стать для него своеобразной защитой от жутко ранящих стрел неполноценного и бездушного общества, жестокость которого его воспаленная чувствительность смогла испытать едва ли не с самого рождения. Мучительная невозможность стать продолжателем дела отца (из-за упоминавшейся незаконнорожденности), получить сносное образование и желание утвердиться в несправедливом мире подталкивали Леонардо к все более упорным усилиям – так что в конце концов однажды отцу не оставалось ничего более, как собрать несколько рисунков подающего надежды подростка и показать их одному из наиболее известных во Флоренции художников Андреа Верроккьо.
Мастер сумел рассмотреть в несмелых линиях юношеских набросков нечто такое, что позволило ему принять молодого Леонардо в свою мастерскую на обучение. Именно с этого времени молодой да Винчи начал смутно понимать, что все его будущее будет неразрывно связано с живописью и вообще с искусством. Несмотря на определенные установленные порядки и дисциплину в мастерской флорентийского живописца, Леонардо все же намного меньше чувствовал себя ущемленным, чем в детстве. Хотя его естество и восставало против установленных обществом ограничений для тех, кто не получил формального образования. Однако была и положительная сторона такого положения дел – Леонардо зажегся непреодолимым желанием доказать, что только знания имеют реальную силу; титулы же, научные или передаваемые по наследству, – лишь бутафория, напыщенная и лживая декорация театрализованной человеческой натуры.
Молодой человек не только самозабвенно впитывал все, что давал мастер, но и с удовольствием выслушивал критиков флорентийской богемы, нередко собиравшейся в доме Верроккьо. Он проникался средой живописи, и его жизнь постепенно наполнялась необходимым смыслом, без которого человек чувствует себя затерявшимся среди нагромождений морали всегда одурманенного общества с неизменно стерильной и одновременно безнравственной коллективной душой. Еще одной важным приобретением в мастерской художника было то, что молодой человек ощутил отеческую заботу Верроккьо, без чего он жил в течение многих лет.
Двенадцать лет в мастерской Верроккьо превратили Леонардо да Винчи из начинающего художника в серьезного мастера, уже способного поспорить со своим знаменитым учителем. Начав самостоятельный непрерывный ряд попыток, продолжавшийся до самого последнего его вздоха, Леонардо не упускал с момента своего появления в обители мастера-живописца ни одного мало-мальски возможного шанса для того, чтобы его собственное самовыражение и самореализация находились на таком не достижимом для обывателя уровне, который мог бы обеспечить живучесть и устойчивость созданного им собственного внутреннего мира. Против презревших его людей он запустил ими же придуманное оружие – стал непостижимым таинственным маэстро, чем обрек мир на благоговейное непонимание своего феноменального и загадочного духа.
Что же являлось движущей идеей Леонардо? И кому он обязан ее рождением? Усердие юноши казалось безграничным, и первопричиной этого, скорее всего, служил тот факт, что завоевать расположение мастера можно было лишь результатами: с малых лет Леонардо вынужден был рассчитывать лишь на себя самого. Ему слишком недоставало любви, понимания ближних и признания; за человеческое тепло он готов был отдать едва ли не все силы. Кроме того, живопись импонировала его уравновешенному флегматичному темпераменту. Он находил в такой работе умиротворение. Наконец, клеймо детства порождало желание что-то доказать самому себе, а заодно и миру, руководствующемуся несправедливыми законами. Постепенно путь от забвения к творческому поиску породил у молодого человека настоящую идею – сказать свое слово в науке и искусстве. Стать подлинным творцом, созидание которого опиралось бы на истинные знания, а не демагогию надменных "шарлатанов" (пусть даже знающих латынь) в учебных заведениях. Чем больше Леонардо уходил в глубины знаний о человеке и окружающем его мире, тем больше он находил белых пятен в великой картине о Мире и Человеке, которая существовала в то время у современников. И тем меньше жаждал просто возвышения, доказательств и аплодисментов. Постепенно с осознанием духовной слабости и поверхностности окружающих его людей могучий исследователь пришел к пониманию своего собственного потенциала и к желанию реализовать этот потенциал. Если человек может что-то делать лучше остальных, он обязательно будет искать возможность проявить себя.
Леонардо искал высших знаний, и ничто из внешних мирских проблем и привязанностей не мешало движению к лучшему пониманию Природы и Человека как ее важнейтттей части.
Трудно сказать, была ли в действительности преимуществом или недостатком жажда этого вечного искателя охватить одновременно много разных областей знаний, но, в конечном счете, он стремился к гармонии внутри себя, ко всеобъемлющему зеркальному пониманию происходящего во Вселенной, и этот внутренний стержень стал главной истиной в беспрерывных поисках себя.
Альберт Эйнштейн
"Жизнь напоминает езду на велосипеде. Чтобы удерживать равновесие, нужно все время продолжать двигаться".
Альберт Эйнштейн
(14 марта 1879 года – 18 апреля 1955 года)
Человек с колоссальным мировоззрением и удивительным, порой непостижимым для окружающих, несравненным по силе и колориту, философским мировосприятием; великодушный гуманист по сути, низвергнувший человека до песчинки бесконечной Вселенной и одновременно ставивший во главу угла его духовное величие; гигантский ученый, проникнувший в необъятные тайны Вселенной и всегда благоговеющий перед Природой. Философ по натуре, он постиг истинную цену людского бытия, но никогда не обольщался по поводу величия отдельно взятого образа. Порой создается впечатление, что не будучи философом, он не стал бы великим физиком. Может показаться уникальным и даже неправдоподобным, но Эйнштейн, скорее всего никогда сознательно не заботясь о собственном образе, создал совершенно невообразимый, беспрецедентный для успешного человека и часто откровенно шокирующий имидж, оказавшийся в конце концов хорошим подспорьем в борьбе за самореализацию.
Работы Эйнштейна повлияли практически на все направления в физике и астрономии, они предопределили ряд последующих открытий в ядерной физике и, соответственно, развитие атомной энергетики. Его имя связывают с созданием квантовой механики, новой трактовкой космоса, появлением атомной бомбы и даже с такими не свойственными классическому ученому шагами, как пацифистские выступления в поддержку мира, тесные связи с общественными антивоенными движениями и решительные инициативы отдать часть земли обетованной под новое государство для евреев.
Ему предлагали стать вторым президентом Израиля. Он был лауреатом Нобелевской премии, хотя в течение долгих одиннадцати лет Нобелевский комитет упорно отклонял его кандидатуру. Он получил ее, к тому же, "за вклад в теоретическую физику" и "открытие закона фотоэлектрического эффекта", хотя к тому времени весь мир, включая даже ничего не смыслящих обывателей, уже говорил о теории относительности Эйнштейна. Очевидно, не случайно именно его бронзовая фигура, склонившаяся в величественной задумчивости неподалеку от входа в Национальную академию наук США, является символом современной науки и неумирающих устремлений человека познать мир, в котором он обитает. Эйнштейн был удостоен такого количества научных наград и медалей, которое вряд ли сравнимо с наградами любого другого ученого, но при этом он почти не интересовался этими наградами и порой удивлялся, узнавая из газет, что является обладателем той или иной престижной в научном мире медали. Его волновала научная истина и суть творений природы, а не внешний лоск; он заботился о реальных открытиях и преобразованиях мира путем всеобъемлющего познания, а не о скоротечной земной славе и каких-либо материальных ценностях.
Родившись в семье мелкого немецкого предпринимателя, Альберт Эйнштейн оказался, несколько запаздывающим в развитии ребенком. Можно спорить, действительно ли речь маленького Альберта развивалась не адекватно возрасту и действительно ли деформированный от рождения череп сыграл какую-то магическую роль в становлении и в жизни будущего ученого, но, скорее всего, такие дискуссии оказались бы бесполезными. Однако то, что родители были несколько озабочены "отсталостью" мальчика, является общепризнанным фактом. Об определенной умственной отсталости часто поговаривали и школьные учителя Альберта, не принимающие никакой другой нормальности детей, кроме стадного послушания.
Вероятно, разговоры о ранних умственных проблемах Альберта Эйнштейна не имеют под собой серьезного основания, по меньшей мере такого, чтобы существовала необходимость заострять на этом внимание, особенно с учетом дальнейшего движения Эйнштейна к успеху. Что же касается негативных оценок окружением его юношеского периода жизни, когда большая часть наставников считала его слишком тугим к восприятию знаний, а почти все сверстники были уверены, что он безнадежный тупица и амеба, то стоит, прежде всего, обратить внимание на действительно важные психологические особенности мальчика. С одной стороны, даже не с первых лет жизни, а с первых дней он рос необыкновенно замкнутым и неестественно флегматичным для ребенка, а с другой – был не менее удивительно самостоятельным. Нет сомнения, что оба эти качества явились следствием старания его родителей, и особенно матери, с рождения делающей из мальчика загадочное интровертированное существо, живущее в искусно сотворенном его собственным мозгом фантастическом коконе и не стремящееся за его пределы.
Альберт был первенцем, и ему довелось не только испытать всю силу материнского внимания, но и выдержать ее непредсказуемые эксперименты, направленные на развитие самостоятельности и осознания мира. Так, к весьма уникальному эйнштейновскому опыту относится силовое приобщение к музыке – редкий случай, когда ранняя ненависть к скрипке мальчика, которого изо дня в день заставляли играть, позже переросла в немыслимую любовь к инструменту и к самой музыке. Наверное, волшебный зверек, приводящийся в действие смычком, позволял Альберту еще больше заглубляться в иной мир, находящийся на стыке реального и виртуального. Позже, по воспоминаниям близких ученого, Эйнштейн успешно использовал музыку как для расслабления, так и для сосредоточения мозга. Причем не исключено, что качественная музыка Моцарта или Бетховена во многом способствовала появлению в голове Эйнштейна необходимых ему образов и решений. В принципе, мать спровоцировала раннюю самодостаточность мальчика, создав идеальные условия для отсутствия у него друзей, но и отсутствия при этом комплекса по поводу окружения. Скорее всего, она и не предполагала, что самодостаточность и возникшая уже усилиями самого Эйнштейна способность самоотреченного творчества в глубокой сени одиночества – удел гениев.
Отсутствие школьных друзей мальчику с лихвой компенсировали книги, а подсознательно поощряемая матерью замкнутость послужила хорошей основой для развития воображения и ассоциативного мышления. К слову, подтверждением того, что именно мать была виновницей странного детского затворничества Альберта, служит ее долгая борьба за срыв первой женитьбы Эйнштейна: мать считала, что лишь она обладает исключительными правами, и никак не хотела смириться с тем, что кто-то еще имеет власть над ее сыном. Но ее же опыты со скрипкой и породили активное противодействие со стороны мальчика – он твердо решил, что будет делать лишь то, что ему по душе. Это было ценное приобретение, поскольку с самого раннего возраста позволило ему сосредоточить внимание и усилия лишь на главном, причем без боязни и смятения, присущих большинству сверстников, отбрасывать все, что казалось не важным.
Биографы отмечают, что уже в начальной школе Альберт проявил интерес к математике и его стали занимать вопросы о природе вещей, а появление в его сознательной жизни дяди с его математическими загадками и часто обедавшего в семье Эйнштейн бедного студента вообще приковали мальчика к точным наукам, приправленным философией. Возможно, в общении маленького Эйнштейна с этими взрослыми людьми была одна очень немаловажная деталь: они беспрестанно поощряли интерес Альберта и относились к нему как ко взрослому, в то время как в школе было лишь грубое разделение на послушных, которые способны зубрить, и непослушных, которые не способны. Учителям было не важно (похоже, в этом смысле слишком мало что изменилось за вековое существование школ), могут ли ученики думать и насколько они продвинулись в продуцировании мыслей и идей. Учителей не интересовала способность к синтезу, ибо в большинстве случаев они сами были не способны к этому. Неудивительно, что между свободным общением на равных и социально не равных отношениях в цепи "учитель-ученик" Альберт Эйнштейн выбрал первое. Однако самым замечательным в этом деле было то, что от такого положения дел ничуть не пострадала самооценка Альберта, несмотря на то что "доброжелательные" учителя постарались сформировать резко отрицательную оценку личности маленького Эйнштейна у его одноклассников. Чья тут заслуга, сказать трудно, но скорее всего, к этому приложили руку многие из близких людей, окружавших Альберта. Если бы этого не случилось, гений Эйнштейна мог бы не родиться.
Но так или иначе, как пишет биограф Эйнштейна Дэнис Брайен, уже в двенадцать лет мальчик познакомился с геометрией, а прелести алгебры он сумел оценить еще раньше. И несмотря на это, в школе и в обществе сверстников мальчик оставался изгоем!
Зерно идеи Эйнштейна вызревало очень медленно и очень осторожно пробивалось сквозь толщу обыденности и традиционного отсутствия устремлений у самого общества и у его отдельных бесформенных частичек в виде отца и матери, других, не менее блеклых родственников, более чем неяркого окружения. Конечно же, юный Альберт не избежал знакомства с литературой, причем сделал это гораздо раньше большинства сверстников, считавшихся одаренными. Это было также его значительным преимуществом на пути формирования личностных качеств, поскольку развило и дополнило уверенность молодого человека, что поступать сообразно собственному голосу – правильно, в отличие от слепого послушания учителей. Именно после прочтения Шекспира, Гете, Шиллера, а еще больше, после Канта, Ницше и Шопенгауэра, у Эйнштейна зародился его недюжинный нигилизм, который, едва не уничтожив и не разрушив его самого до основания, привел к победе стремительной ясности гигантских построений его разума над устаревающей мыслью академической гвардии. Альберт перестал оценивать учителей по их научным званиям и начал полностью отвергать установившиеся символы. Лишь сила интеллекта того или иного ученого теперь стала реальным критерием отношения к нему Альберта Эйнштейна.
Еще большей самостоятельности и еще более глубокой отрешенности и даже отлученности Эйнштейна от общества способствовал отъезд его семьи в Италию. Сам он, оставшись в Германии, должен был закончить школу. Но не закончил, ибо находился на грани нервного стресса из-за слишком раннего длительного одиночества. Несмотря на продолжающиеся проблемы в школе, молодой Эйнштейн попытался оседлать весьма престижное высшее учебное заведение – Цюрихскую Политехнику. Но, как и должно, провалил дело: он не знал в достаточной мере ни химии, ни биологии, ни французского. Однако обнаружил при этом настолько сильный и яркий талант в точных науках, что это произвело необходимое впечатление на руководство учебного заведения. При содействии профессора физики, которого поразил уровень знаний Альберта, юному дарованию пообещали зачисление через год без экзаменов, правда, после… получения любого школьного аттестата о среднем образовании.
За год, связанный с добычей аттестата и пробиванием себе дороги в престижный университет, как упоминает в книге об ученом Д. Брайен, Альберт Эйнштейн сумел познакомиться с дифференциальным исчислением и внезапно занялся раздумыванием над возможностью расщепления атома и о световых волнах. Это было в большей степени результатом воздействия на него свободы и непринужденной обстановки. Ни родители, ни кто-либо иной уже не могли негативно повлиять на развитие интереса Альберта к этим неясным и пугающим обывателя вещам. Он жаждал знать и думать и смутно начал понимать, что это может быть и формой самореализации. Увлечение и странная форма внутреннего мира начинали постепенно переходить в разряд постоянной деятельности, а жгучая потребность творчества становилась неотъемлемой частью жизни молодого Эйнштейна.