Инга Каретникова (1931 - 2015) - искусствовед и сценарист. В 1972 году уехала из Советского Союза и с 1973 года жила в США. Она смогла вписаться в американскую академическую жизнь, преподавала в различных университетах и писала книги о кино. В настоящей собраны короткие очерки-воспоминания о многих знаменитых людях, с которыми автору пришлось встретиться в жизни.
Очерки были опубликованы в журнале "Знамя" №8 от 2015 года () и в Интернет-журнале Gordon.ua (), а также в журнале "Огонек" (№36 от 14.09.2015)
Содержание:
Об авторе 1
Вступление 1
ГРАФ АЛЬФРЕД ВИТТЕ 1
АКТРИСА МАРИЯ СТРЕЛКОВА 2
ПОЛКОВНИК НКВД ЭММА СУДОПЛАТОВА 2
РЕДАКТОР КИНОСТУДИИ НИНА ТЕПЛУХИНА 2
ВНУК ВРАГА НАРОДА ВИТАЛИК КАМЕНЕВ 3
ВИОЛОНЧЕЛИСТ МСТИСЛАВ РОСТРОПОВИЧ 3
ИСТОРИК ИСКУССТВА БОРИС ВИППЕР 4
СОРАТНИК СТАЛИНА АНАСТАС МИКОЯН 4
ЖИВОПИСЕЦ РОБЕРТ ФАЛЬК 5
ТЕНОР ИВАН КОЗЛОВСКИЙ 5
МАШИНИСТКА НАДЕЖДА НИКОЛАЕВНА 5
СПЕЦИАЛИСТ ПО ДОСТОЕВСКОМУ НАТАН РОЗЕН 6
ПЕРЕВОДЧИЦА ГРЭЙС ФОРБС 6
КРИТИК ИСКУССТВА ДОРИ АШТОН 7
КОМПАНЬОНКА УЛАНОВОЙ ТАТЬЯНА АГАФОНОВА 8
КОМЕДИЙНЫЙ АКТЕР АРКАДИЙ РАЙКИН 9
ПИАНИСТ СВЯТОСЛАВ РИХТЕР 9
ДОЧЬ ТЕРРОРИСТА АЛЛА ЭМЕРСОН 9
КИНОДОКУМЕНТАЛИСТ РИЧАРД ЛИКОК 10
МЕКСИКАНСКИЙ МУРАЛИСТ ДАВИД АЛЬФАРО СИКЕЙРОС 10
ПРОФЕССОР СЮЗАННА БАРБЕР 11
КОЛЛЕКЦИОНЕР ЕЛЕНА МАКАСЕЕВА 11
МАСТЕР КИНО ФЕДЕРИКО ФЕЛЛИНИ 12
БАРД АЛЕКСАНДР ГАЛИЧ 12
ПИСАТЕЛЬ ЭЛИ ВИЗЕЛЬ 13
ФРАНЦУЗСКИЙ КИНОРЕЖИССЕР ЛУИ МАЛЬ 13
ПИСАТЕЛЬ МАРТИН ГРИН 14
ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕЖИССЕР ПЕТР ФОМЕНКО 14
ХУДОЖНИК ВАСИЛИЙ СИТНИКОВ 15
ЖУРНАЛИСТ ЮРИЙ ЗЕРЧАНИНОВ 15
ИСПАНСКИЙ КИНОРЕЖИССЕР КАРЛОС САУРА 15
БУДДИСТ АЛЕКСАНДР ПЯТИГОРСКИЙ 15
ДИЗАЙНЕР ЛЕВ ЗБАРСКИЙ 16
ИСТОРИК ФОТОГРАФИИ ЭСТЕЛЬ ДЖАСИМ 16
КИНОСЦЕНАРИСТ НИНА РУДНЕВА 17
КОПИИСТ ЖИВОПИСИ АРМЕН ВАРТАНЯН 17
ОРНИТОЛОГ ВЛАДИМИР ЛЕОНОВИЧ 18
ДОМРАБОТНИЦА ВЕРА РОДИОНОВА 18
Инга Каретникова. Портреты разного размера
Об авторе
Инга Каретникова родилась в Москве в 1931 году. Окончила искусствоведческое отделение Московского университета. Работала куратором в Гравюрном кабинете ГМИИ. После окончания Высших сценарных курсов писала сценарии для студии документальных и научно-популярных фильмов. В 1972 году покинула Советский Союз. Год жила в Италии, где опубликовала книгу об Эйзенштейне в Мексике. С 1973 года жила в США, преподавала сценарное мастерство в американских университетах, приглашалась кинокомпаниями Германии, Австрии и Швейцарии в качестве консультанта. Была награждена Гуггенхеймовской премией за работу о живописи и кино, а также премиями Карнеги-Меллон и Радклифского колледжа. В Соединенных Штатах опубликовала несколько книг о кино, среди них исследования о "Казанове" Феллини, "Веридиане" Бунюэля, "Семь киношедевров 40-х годов". Книга о сценарном мастерстве "Как делаются киносценарии" получила широкую известность в Америке и Европе. В 2014 году в Голландии на английском был опубликован ее роман "Полин". В марте 2015 года Инги Каретниковой не стало.
Вступление
Разрыв человека, привыкшего не просто говорить, но писать на родном языке, резкое погружение в чужой язык чаще всего завершается тем, что этот человек либо совсем перестает писать, либо продолжает свою работу на том языке, на котором писал прежде, стараясь не замечать двусмысленности создавшегося положения. Когда Инга Каретникова уехала из России, перед ней, как и перед многими другими людьми гуманитарных профессий, должен был встать этот катастрофический вопрос: возможно ли продолжение того, что она делала, там? Сорок два года жизни в Америке ответили на этот вопрос с предельной выразительностью: она продолжала работать в том же профессиональном ритме, с тем же напряжением и тем же блеском, только язык ее труда изменился: книги Каретниковой выходили не в переводе с русского, как это случается почти всегда, - она писала их по-английски. Помню, как она однажды сказала мне: "Знаешь, детка, я, кажется, справилась. Я не только сама понимаю, что говорят американские дети, но и они понимают меня".
"Портреты" - поразительный опыт возвращения не только в прожитую жизнь - лучше сказать "судьбу", - но и в лоно родного языка, вытесненного в силу обусловленных этой судьбой обстоятельств. Работая над "Портретами", она нанизывала человеческие характеры на стержень собственной биографии, с каждым из них возвращаясь обратно, в не остывшую за столько десятилетий колыбель своего, как говорят по-английски, "mother tongue", в буквальном переводе - "материнского языка".
Ирина Муравьева
ГРАФ АЛЬФРЕД ВИТТЕ
Бывший граф Альфред Карлович Витте жил в Уфе. Все его родственники были расстреляны большевиками в первые дни Октябрьской революции.
- Это была аристократическая, близкая царской семья, - рассказала мне мама. - Один из них, Сергей Витте, был премьер-министром. Сразу же после переворота Альфред Карлович и его жена - это было каким-то озарением, по-другому не объяснишь, - все бросив, сели на поезд, идущий из Петербурга в глубь России, к Уралу, и выбрали Уфу. Этот далекий провинциальный город не привлекал к себе внимания. Люди бежали от революции за границу, на Кавказ, в Крым. Уфа никого не интересовала, и супругов Витте этот выбор спас…
По дороге, через несколько дней, жена заболела тифом. Их высадили из поезда немного не доезжая до Уфы, в месте, где была больница. Удивительно, что ее там выходили и даже дали им какой-то документ. В Уфе Альфред Карлович устроился чистить улицы, потом мостить дороги, потом делал что-то еще. Со временем из старого заброшенного сарая он состроил жилье - без электричества, но с утепленными стенами, окном и даже небольшой печкой. Жену, графиню Витте, взяли уборщицей в библиотеку, так что им было что читать. Еще одна удача - никто ими не интересовался. Вокруг сарая разрослись кусты смородины и малины, деревца сирени. Был там и небольшой огород.
Когда сломалась, вернее, почти отвалилась дверь нашей комнаты, наша квартирная хозяйка Ивановна (мы были эвакуированные из Москвы, которые снимали комнату в ее квартире) сказала, что позовет Карлыча и он починит.
- Один из этих - бывших, - хмыкнула она.
На следующий день к нам пришел благородного вида старик с седой, аккуратно постриженной бородкой, худым, состоящим почти только из профиля лицом. На нем было потертое рыжее, из лошадиной шкуры, пальто, старые валенки с галошами, в руках - сумка с инструментами. Это был граф Витте. Что-то в нем осталось от прежней выправки - в фигуре, в выражении лица, - хотя он прожил более двадцати лет в чужом окружении, чужом языке, среди татар и башкир, которых он плохо понимал, а они не понимали его. Русских он сторонился.
Он долго возился с дверью. Молчал, со мною - ни слова, был занят своим делом. А я делала уроки, но все время на него поглядывала. "Бывший, - думала я, - значит, аристократ, а у них были дворцы, слуги, которых они эксплуатировали, как нам говорили об этом в школе. Была музыка. Балы. А сейчас…" Я посмотрела на него. Он держал большой гвоздь губами - его руки были заняты дверью, а она все время соскакивала с петель. Я тихонько погладила его лошадиное пальто, которое лежало рядом со мной.
Мама пришла с работы, а я пошла гулять. Когда вернулась, они пили чай, сидя на табуретках за столом из ящиков, и тихо разговаривали по-французски. Он что-то рассказывал. Французские слова! Это было так красиво, так по-другому, чем все вокруг!
Время от времени Альфред Карлович приходил к нам - то что-то починить, то забить дыры от крыс - и каждый раз он приносил книжку маме почитать и какой-нибудь овощ или фрукт из того, что он и жена выращивали. "Вы меня очень обяжете, если возьмете эту тыкву (или кабачок, или капусту)", - говорил он. Мама, конечно, брала и благодарила.
А потом они пили чай и, как всегда, уютно беседовали. Мама, которая работала в госпитале, время от времени посылала его жене какие-то лекарства.
Потом Альфред Карлович долго не приходил, а когда Ивановна пошла позвать его, чтобы починить пол в коридоре, ей сказали, что бывший умер, а его жену забрали в приют для бездомных.
АКТРИСА МАРИЯ СТРЕЛКОВА
Мария Павловна Стрелкова была не как все. Не только на сцене - то грибоедовская Софья, то лермонтовская Нина, - а в жизни. Высокая, красивая, она была похожа на античную статую - пропорции, правильность черт лица, величавость всей фигуры. Курила. От нее всегда так приятно пахло табаком и духами. Говорила она мало, но каждое слово звучало.
Со Стрелковой моя мама была дружна в юности, но потом та уехала из Москвы в Киев, стала там известной актрисой, вышла замуж за еще более известного актера Михаила Романова, и они с мамой совсем не встречались. Но там, в Уфе, увидев ее, Стрелкова бросилась к ней, как к родной. А потом она нежно привязалась ко мне. У нее не было своих детей. Она и Романов просили маму хоть на время давать меня им - ведь условия их жизни были несравненно лучше. Мама превращала эту просьбу в шутку.
Так вот, на сцене было "Горе от ума". Софья, ее всегда играла Стрелкова, была такой красивой; Чацкий, его играл Романов, был лучше всех. В свои десять лет я никак не могла понять, почему Софья выбирает такого глупого Молчалина, а не Чацкого. Стрелкова мне потом объяснила, что Молчалин казался Софье более преданным. Он никогда бы не уехал, оставив ее, как это сделал Чацкий.
- Но она ошиблась, - сказала Стрелкова и затянулась папиросой. - Как мы все ошибаемся, - добавила она. Со мной так по-взрослому никто не разговаривал.
Во многом благодаря Стрелковой началась для меня русская литература. Она любила читать вслух и видела, как я замираю. Я и сейчас слышу ее завораживающий голос:
- "Тетенька Михайловна! - кричала девочка, едва поспевая за нею. - Платок потеряли!"...
И ветер, и слезы Катюши Масловой, и быстро несущийся поезд с ним, Нехлюдовым, который обманул ее, возникают передо мной сейчас, как они возникали тогда.
А как Тургенева, как Чехова Стрелкова для меня открыла! Однажды, когда я была больна и в кровати, она и Романов разыграли для меня отрывок из лермонтовского "Маскарада". Театр приблизился ко мне, заполнил нашу комнату. И наша убогая комната преобразилась. Был бал, музыка, маски, и валялся этот уроненный кем-то браслет, ставший уликой неверности Нины. Поверив в клевету, Арбенин, муж Нины, отравляет ее. Она умирает, а он узнает, что она ни в чем не виновна... От впечатлений я не могла шевельнуться. А они оба как-то сразу очнулись от своего маскарадного сна. Романов достал из кармана очки, протер их платком, надел и подошел к окну.
- Опять сыплет снег, - сказал он мрачно, - а я не в сапогах.
Стрелкова встала, взяла папиросу. Закурила.
- Я так люблю снег, - сказала она, подойдя к окну, - что может быть красивее…
Потом достала из своей сумки фляжку и сделала большой глоток. Она уже тогда становилась алкоголиком, от чего потом трагически погибла - пьяная упала где-то в Киевском парке, ее тело долго не могли найти.
После Уфы я не видела ее почти десять лет. Но вот Киевский театр привез в Москву новые постановки. Я получила от Романова приглашение на "Три сестры". Сбоку была приписка Стрелковой, что она меня помнит, любит и хочет видеть. Конечно, на сцене она была Машей ("Надо жить! Надо начать нашу жизнь снова!") - самой красивой и самой несчастной из сестер. "Как жаль, что уже нет грибоедовской Софьи", - думала я.
Я встретилась со Стрелковой на следующий день в гостинице "Метрополь", в ее шикарном номере. Был день, и зимний свет из огромных, завешенных искусной кисеей окон заливал все вокруг. Она сидела в кресле в пижаме, жмурясь от солнца, сильно изменившаяся, совсем не та.
- Моя жизнь переполнена грустью, - сказала она с пьяной улыбкой и долго потом молчала.
Разговора не получилось. Она только повторяла, что водка и яблоки - на столе, и что я должна обязательно выпить. И налить ей еще. Вскоре она так и уснула на полуслове, сидя в кресле.
ПОЛКОВНИК НКВД ЭММА СУДОПЛАТОВА
Все дети моего поколения носили летом испанки - прямоугольные шапочки, их надевали узким краем вперед. Мы все говорили: "Nо passaran!" ("Они не пройдут!") - о франкистах и повторяли: "Лучше умереть стоя, чем жить на коленях" - лозунг Долорес Ибаррури, главной испанской коммунистки, который потом шутники переделали во что-то вульгарное.
Моя испанка была особенно красивой, ярко-красной с белой кисточкой. Ее мне подарила мамина давняя знакомая Эмма Карловна. Она привезла ее из Испании, где целый год, а может, дольше, была в Республиканской армии. Она была переводчицей с нескольких языков.
Эмма Карловна приглашала нас к себе на дачу где-то под Москвой, меня и маму. За нами приезжала ее машина. Мне было лет семь. После завтрака они с мамой разговаривали, а я играла с кошкой, гуляла в саду, что-то рисовала большими красивыми карандашами, которые потом давались мне в подарок. Ее дети жили и учились в Крыму. Я их не знала.
В доме было много комнат, но каких-то полупустых. В столовой висел большой портрет Ленина. Ее мужа, важного военного, я никогда не видела. Маму она знала давно, наверное, они учились вместе, называла ее нежно Полиночка. Я не вызывала у нее никакого интереса.
Через несколько лет, когда началась война, Эмма Карловна, уже немолодая, сорокалетняя, приехала в Уфу. У нее был грудной ребенок, Толик. Она дала мне его подержать, и я ему что-то пела. В Уфе она была недолго.
Года через два, только что закончилась война, мы с мамой опять были на той даче под Москвой, так же за нами приехала машина. За завтраком кроме нас сидела пожилая, неулыбающаяся женщина, испанка. Она молчала и, выпив кофе, ушла к себе в комнату.
- Она гостит у меня. Только недавно узнала, что под Сталинградом погиб ее сын, - сказала Эмма Карловна.
Мне было интересно, кто эта женщина. Но я знала, что о взрослых и их делах никогда не надо спрашивать и не надо этим интересоваться.
Прошло много лет, когда я узнала, что эта женщина была Долорес Ибаррури, сама Эмма Карловна была полковником контрразведки, а ее муж - никто иной, как всесильный генерал Судоплатов, главный заместитель Берии по иностранным делам. Она и ее муж были честными, заблуждающимися фанатиками коммунизма.
Вспоминаю лицо Эммы Карловны - сухое, скуластое, без косметики, чуть навыкате серые глаза, затянутые в пучок светлые волосы. Всегда с папиросой. Даже мне, ребенку, передавалось напряжение, идущее от нее. Почему она нас с мамой приглашала?
Наверное, мама была частью ее юности - самым светлым временем, без шпионажа, предательств и убийств. После смерти Сталина Берия, как известно, был расстрелян, все его приближенные - тоже. Судоплатов был арестован, но не расстрелян - он никак не был связан с террором внутри страны. Все убийства, которые он планировал, включая убийство Троцкого, совершались за рубежом.
- Мой отец не был палачом, и он не был убийцей - он был диверсантом, - утверждал его сын, тот самый Толик, которого я когда-то держала на руках в Уфе. Сейчас Толик - известный ученый-демограф.
После расстрела Берии Эмму Карловну арестовали, но через несколько месяцев выпустили. Теперь она приходила к маме пить кофе, но я ни разу с ней не столкнулась. Конечно, у нее забрали дачу и дом в Москве. Она жила в одной крошечной комнате, без права работать. Зарабатывала гроши уроками. Но дети могли продолжать учиться. Судоплатов просидел пятнадцать лет в тюрьме во Владимире, вышел оттуда инвалидом с искривленным позвоночником, но, немного оправившись, стал работать. Теперь он писал о советской дипломатии, системе шпионажа, лидерах; о Сталине, с которым регулярно встречался; о Берии, которого считал не таким злодеем, как его обычно представляют; о Хрущеве, которого презирал.
Судоплатов очень любил Эмму Карловну, больше полувека они были преданы друг другу. Недавно я видела в документальном фильме, как он - маленький, сгорбленный старичок (далеко за девяносто), в прошлом высокий, красивый генерал - кладет красную розу на ее могилу на московском Донском кладбище.
РЕДАКТОР КИНОСТУДИИ НИНА ТЕПЛУХИНА
По телефону она сразу отрекомендовалась: "Нина Теплухина, звоню с Центральной студии документальных фильмов. Нужен текст к фильму о Москве. Срочно. Заплатим двойной гонорар".
Через несколько дней на студии она еще раз назвала свое имя и фамилию, и добавила что ее папа, Теплухин, из рязанских крестьян, комиссар Красной армии, погиб в гражданскую войну; мама, Роза Шпигельглас, из Гомеля, старая большевичка. "А мужа у меня нет, – сказала Нина. – Но есть двое детей от разных отцов – Вовику восемь, Ане пять". Ей самой было 48.
Через какое-то время она мне рассказала, что папа Вовика сидит в тюрьме как фальшивомонетчик. От расстрела его спасло только то, что он подделывал не рубли, а доллары. А Анин папа – пожилой, уважаемый режиссер на ее студии, которому Нина обещала никому его имя не называть.
Неприбранная, прокуренная, некрасивая, любящая выпить, ее речь была полна неприличностей. У нее было какое-то крестьянское безразличие к тому, кто что подумает, полная откровенность, и всегда было о чем рассказать. Она ничего не выдумывала, ее реальность была занятнее любой выдумки.
"Хочу похвалиться, е…ась с писателем Лагиным. Шпигельглас (она свою мать всегда называла по фамилии) его все время читает. Он был на студии, так что прямо там, в моем офисе, на полу, на ковре. А потом поехали ко мне домой есть борщ, который Шпигельглас сварила". Понимая забавность ковра и борща, она смеялась, отдаваясь смеху целиком.
Kогда я писала что-то для студии, я всегда сталкивалась с Теплухиной, а на показах на студии иностранных фильмов, которые в кинотеатрах не шли, в зале обычно сидела Шпигельглас с Вовиком.
Mальчик выглядел недовольным, не улыбался, тянулся к Нине и называл ее "Каша".