Путчисты недооценили произошедших в стране перемен. За время правления Горбачёва, кроме официальной власти, появились лидеры общественного мнения, партии, независимые авторитеты в культуре, демократическая пресса и так далее… Заткнуть рот всем можно было лишь путём жесточайших кровавых репрессий, волной арестов и казней. Либо какими-то хитрыми ходами, какой-то оригинальной информационной концепцией в условиях чрезвычайного положения, игрой с общественным мнением - всего этого у путчистов тоже не оказалось. Здесь они проиграли по всем статьям.
Совсем другая картина наблюдалась в провинции. В одном из своих документов мы призывали к политической забастовке и акциям гражданского неповиновения. К середине дня стаю ясно, что забастовку готовы объявить три шахты Кузбасса, где были сильные профсоюзные лидеры, и. возможно, несколько предприятий Москвы. Основная масса населения пока выжидала.
Сильной стороной путча было сохранившееся от старой системы жёсткое вертикальное подчинение, которое пронизывало железными нитями всю страну. Союзные структуры мощно работали на ГКЧП - звонили правительственные телефоны, шли шифротелеграммы, передаваясь инструкции, прокатилась волна собраний советской "общественности" в поддержку ГКЧП в институтах, конторах, на заводах и так далее. Не все было так гладко, как бы им хотелось, где-то раздавались протесты. И тем не менее, если брать в целом, старые структуры их не подвели и на этот раз. По звонку из Москвы во всех городах страны создавались чрезвычайные органы из партийных руководителей, военных, хозяйственников. На местах появлялись микромодели ГКЧП районного и городского масштаба. Все делалось привычно и провинциально неторопливо.
В 18.00 в Совмине состоялось заседание кабинета министров. На грани нервного срыва его вёл Павлов. Практически все министры поддержали введение чрезвычайного положения: кто молчаливо, потупив голову, кто горячо и рьяно. Это значило, что завтра в чрезвычайном режиме будет работать вся огромная советская промышленность. Вот это было по-настоящему страшно. Ещё три дня - и мы проснёмся в другой стране. К подобному режиму власти - к комендантскому часу, к административным ограничениям, к режиму цензуры, "особым мерам" в области прав и свобод - нам не привыкать!
Особенно меня беспокоила позиция Министерства иностранных дел СССР, противоположная позиции МИД России. К нам поступили сообщения из посольств - всюду объявлялось о поддержке ГКЧП. И хотя к этому часу почти все лидеры западных государств выразили нам полную и безоговорочную поддержку лично, по телефону, эта тенденция не могла не настораживать.
И больше всего вопросов было по поводу позиции армии в этом гражданском конфликте.
С одной стороны, военные явно выступали главной движущей силой путча. И у них были свои причины, чтобы не любить или даже ненавидеть Горбачёва. С другой стороны - многого мы не могли понять. Если армия настроена на решительные действия, практически приведена в боевую готовность, если в операции "Путч" задействованы такие грандиозные силы - и против кого? против горстки демократических деятелей? против людей у Белого дома? - тогда… Тогда почему все командиры машин, из которых
удаётся выжать хоть слово, утверждают в один голос, что у них нет никаких боевых приказов, почему солдаты вообще не знают, зачем их сюда привели, почему в передислокации частей царит какой-то непонятный хаос?..
Несколько раз я пытался связаться с маршалом Язовым, понять, что там происходит, - и, наконец, это удалось.
Язов разговаривал угрюмо, в голосе чувствовалась какая-то подавленность. На мой напор он отвечал почти заученно: связи с Горбачёвым нет, российское руководство должно прекратить преступное сопротивление законным властям, войска выполняют свой конституционный долг и так далее… Позднее я узнал, в каком шоке он был в этот день. К нему на работу в министерство пришла жена, которая, естественно, ничего не знала о планах мужа; она не на шутку испугалась. Недавно она пережила автокатастрофу, передвигаться ей было трудно. Она вошла и сказала дрожащим голосом: "Дима, с кем ты связался? Ты же смеялся над ними! Позвони Горбачёву!.." Она заплакала в кабинете министра обороны могучей страны… Язов ответил, что с Горбачёвым связи нет.
Вечером должна была начаться пресс-конференция членов ГКЧП. На ней им предстояло доказать законность своих действий. Никто не знал, какие тексты лежат у них в портфелях, каких ожидать сенсаций. И хотя уже было ясно, что первый день путча они проиграли - многое могло на той пресс-конференции измениться не в нашу пользу.
Хроника событий
19 августа 1991 года
Президент России обратился к москвичам с призывом не подчиняться решениям самозваного комитета, взять под общественную охрану Дом Советов РСФСР.
Президентский самолёт вылетел во Внуково из Фороса. На борту личные охранники Горбачёва, а также его личные секретари-стенографистки. На борту самолёта вывезены и президентские средства связи.
В программе "Время" по первому каналу телевидения совершенно неожиданно прошёл правдивый и честный репортаж с баррикад у Белого дома.
К защитникам Белого дома присоединился танковый взвод Таманской дивизии под командованием майора Евдокимова.
Танки у Министерства обороны на Арбате, на Зубовской площади, у здания пресс-центра МИД СССР, где проходит пресс-конференция членов ГКЧП, на улице Горького, у "Известий", на улице "Правды", где находятся редакции крупнейших центральных газет.
"Я хотел бы сегодня заявить о том, что Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полностью отдаёт себе отчёт в глубине поразившего страну кризиса. Он принимает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости принять самые серьёзные меры по скорейшему выводу государства и общества из кризиса… В таком режиме, дамы и господа, в каком работал президент Горбачёв все эти последние шесть лет… естественно, и организм изнашивается немножко. Я надеюсь, что мой друг президент Горбачёв будет в строю, и мы будем ещё вместе работать".
Долгожданная пресс-конференция, где наши и иностранные журналисты в открытую задавали прямые вопросы, не является ли все это военным переворотом, где у Янаева и других отчётливо дрожали руки и лица покрывались красными пятнами, где на вопрос о здоровье Горбачёва они несли какой-то бред, уходя от ответа, была полностью провалена.
Снова выявилось то обстоятельство, что в ГКЧП нет лидера. Павлов слёг, видимо, усиливая свой физический кризис новыми дозами алкоголя; Крючков на пресс-конференцию не пришёл; что же касается Янаева, то расчёт на его самоуверенность оказался напрасным. Вице-президент выглядел глупо. Да и как было не выглядеть глупо в ситуации, когда нечего сказать. Ни одного факта о состоянии здоровья Горбачёва! Никаких внятных объяснений о ближайшем будущем страны. Публичный, внешне законный, "мягкий" и "плавный" характер путча выявил главную беду - они были неспособны к открытому выходу на люди. Это были аппаратчики, которые откровенно не подходили к роли политических лидеров, не были готовы к выступлениям, какому-то отчётливому, внятному поведению.
Лампы юпитеров высветили их отвратительно жалкое, как бы слившееся лицо. Ощущение позора на глазах у всего мира охватило всех, кто видел эту пресс-конференцию. "Решительность", изо всех сил проявленная Янаевым, дела не меняла. С такой решительностью легко было довести страну и мир до катастрофы - это была решительность человека, прущего напролом с завязанными глазами.
Они разошлись, злые и подавленные, чтобы у себя в кабинетах обдумать ситуацию, к чему-то прийти.
И по старой русской привычке отложили главные решения до утра.
Люди из темноты. Ночные встречи
Вечером 19 августа ко мне в кабинет в Белом доме зашёл Председатель Совета Министров Иван Степанович Силаев и сказал: "Борис Николаевич, простите, но я уйду домой. Хочу быть с семьёй в эту ночь". И в его глазах я прочитал: "Поражение неизбежно, я старый человек, хочу в последний раз увидеть жену и детей".
Первой моей реакцией была какая-то растерянность. Я мог ожидать трусости, когда уходят тихо, просто исчезают и все. И мог ожидать готовности стоять до конца, которую проявили большинство защитников Белого дома. А тут был третий вариант.
В конце концов политики - не самураи, клятву кровью они не подписывали. Я Ивана Степановича прекрасно понимал. И все же это был уход одного из лидеров. А значит - тяжёлый моральный удар по оставшимся. Поэтому этот эпизод постарались обставить как необходимую меру предосторожности - один из руководителей России должен был оставаться вне стен Белого дома. Потом Иван Степанович возвращался, снова уходил и вновь возвращался…
Я подошёл к окну. Обратил внимание на отряд студентов, кажется, Бауманского института. Ребята грелись у костра. Было их человек сто. В темноте мирно светились окна на Калининском. Шум в коридорах у нас тоже как бы нехотя затихал. Позади был самый тяжёлый день в моей жизни. И впереди была самая тяжёлая ночь.
После ухода Силаева мне нестерпимо захотелось увидеть своих.
Мы были друг от друга совсем близко. Я знал, что в любой момент жена может позвонить мне из телефона-автомата. Откуда-то из этой ночи, которая становилась для меня все тяжелее.
Глядя через щёлочку в занавеске - окна были закрыты металлическими жалюзи, - можно было увидеть бурлящее кольцо людей, и танки, танки, танки… И - более узким кольцом, прямо колесо в колесо - БМП. Воздушно-десантные войска, Тульская дивизия, которая была, как и несколько других дивизий, заранее переброшена к Москве. Дивизия, в которой я не так давно был.
На крыше выставили антивертолетные штыри, чтобы машина с боевой группой не могла приземлиться.
Всем раздали противогазы на случай химической атаки ("черёмухой"), я тоже его примерил, но в противогазе можно нормально пробыть лишь первые полчаса, потом начинаешь париться, а уж тем более в нем невозможно активно двигаться.
Приёмная представляла собой баррикаду из стульев, столов, сейфов - могли продержаться несколько минут в случае атаки.
Нервная система работала здорово. Помимо моей воли. Тогда организм знал: если не отключиться хотя бы на полчаса, завтра будет ошибка, неверное решение. А это смертельный риск. Усилием воли я засыпал на полчаса и снова вскакивал.
Отдыхал я так. Около моего кабинета стоял часовой с автоматом. А я на самом деле в это время был совсем в другом крыле Белого дома, в какой-нибудь маленькой незаметной комнатке, о которой знали только два-три человека.
Несмотря на все планы, на все наши приготовления к возможной атаке, общая ситуация была тупиковая. Белый дом можно было взять довольно легко. Два гранатомёта, оглушающий и ослепляющий эффект, первый этаж вышибается начисто, потом в дыму спецгруппе нет проблем подняться до нашего этажа, тем более если поддержать сверху вертолётом.
Такие операции отработаны до мелочей.
Есть по ним и специальные учебники. Была единственная вещь, о которой в учебниках нет ни слова, - люди перед Белым домом. Психологически это была громадная проблема, поскольку этих людей, эту живую массу в ходе операции надо было просто давить и расстреливать.
Как я уже говорил, меня не покидало чувство, что нам все время помогает какое-то чудо.
Хотя, конечно, все объяснялось просто: с одной стороны была безличная машина, которая в силу своей невероятной мощи и вложенных в неё ресурсов считалась непобедимой. Но ведь все в конечном итоге зависит от людей, люди либо ничего не понимали, как эти офицеры на танках, либо действовали вразброд, либо просто отказывались выполнять приказы. А вот с другой стороны, с нашей, как раз наоборот -
находились те, кто оказывался в нужной точке практически в самую нужную секунду. То ли по наитию, то ли по вдохновению какому-то…
Всем известно, что против нас должна была действовать команда снайперов - несколько человек, под прикрытием. А обнаружил эту команду не кто иной, как наш снайпер. Да, среди разнокалиберных стволов милицейской охраны службы безопасности Верховного Совета оказалась одна снайперская винтовка с оптическим прицелом.
Именно он чётко проделал свою работу - вылез на крышу, осмотрел близлежащие верхние точки - и обнаружил противника. Во время войны у снайперов был такой неписаный закон: если они друг друга засекали одновременно, в прицел, то расходились, что называется, с миром.
Думаю, что этот же закон сработал и в тот момент.
И все-таки главное - это сигнал об опасности, который прозвучал нам с крыши жилого дома, сразу за детским парком имени Павлика Морозова. За нами следят. И следят с крыши гостиницы "Мир", что рядом с американским посольством.
Поэтому мы не подходили к окнам, а моё выступление перед защитниками Белого дома с балкона было перенесено на другую сторону здания. Обсуждались и варианты захвата этой снайперской команды. Но наши военные сказали, что каждого снайпера охраняет небольшое подразделение КГБ. То есть будет бой в подъезде, с перестрелкой и взрывами. Эскалация прямого боя, причём уже в городе. На этот риск мы не пошли.
Снайперы поняли, что их засекли. И ночью, как мы и ожидали, работать не стали. Вскоре они ушли со своих точек. Была сделана ставка на прямой штурм.
Наверное, самая ясная и чёткая задача была у Александра Коржакова. У немногочисленной президентской охраны.
Почти все находившиеся в Белом доме понимали, что по логике вещей штурм должен быть. Штурм был просто необходим этим проклятым путчистам…
Поэтому охрана собиралась спасать президента.
Я знал, что Коржаков придумывает один вариант за другим и отрабатывает каждый, пытаясь найти самый надёжный. И знал также, что дай моей охране волю, меня начнут выводить, увозить, прятать в подземных переходах, я буду переправляться на плотах, взмывать в небо на воздушных шарах и т. д. Естественно, я не вдавался во все эти многочисленные планы, узнал о них только много позже, но по боевому и заведённому виду Коржакова видел, что опять он придумал что-то новенькое. Например, я узнал, что он заказал для меня в гримерной Театра на Таганке бороду, парик, усы… Хорош я был бы в этом гриме!
Так получилось, что выдающийся русский музыкант, виолончелист Ростропович дважды оказывался в России - хотя живёт он в США, много ездит по свету - в самый острый и ответственный момент.
В первый раз это было во время августовского путча 1991 года.
Во второй раз - в конце сентября - начале октября 1993 года.
Для меня обе встречи с ним представляются символическими. Это не просто эпизоды, а какая-то душевная веха.
В августовские дни я знал, что внизу, у Белого дома, собралась почти "вся Москва" - то есть самая активная, видная, деятельная её часть, в том числе и актёры, художники, писатели, музыканты.
Но Ростропович - это особая магия, особое лицо.
Я вдруг понял, что меня благословляет старая Россия, великая Россия. Что меня благословляет самое высокое искусство, выше уже не бывает.
…И внутри, и вокруг Белого дома у многих нервы не выдерживали. А кто-то просто не умел себя вести в подобной ситуации или не знал - как нужно. Были истерики. Было довольно много пьяных. Позднее один видный демократ, когда мы спустились в бункер, тоже порядочно напился, и это произвело на меня тяжёлое впечатление. Вообще любая толпа - вещь обоюдоострая. Мы пытались ею управлять, но не все ведь было нам подвластно. Я это понимал, и каждая минута ожидания давила на меня как стопудовая гиря.
И вот зашёл Ростропович, и все встало на свои места. Ушли эти мелочи, пустяки. Ушла эта давящая атмосфера, когда наступает полное отчуждение. Конечно, это великий человек, совершивший экстравагантный, смелый поступок. Он попросил автомат, и ему его дали на некоторое время, хотя каждый ствол был на счёту.
А вот другой эпизод, связанный с Ростроповичем.
Концерт на Красной площади. Холодный ветер рвёт фалды фраков, руки у музыкантов замёрзли, пальцы синие - но они играют. Играют для всех нас.
Как в августе Мстислав Леопольдович благословил своим душевным порывом демократию в России, так в конце сентября 1993 года своей прекрасной музыкой он как бы сказал - будьте готовы к великим испытаниям, да поможет вам Бог.
И ещё одна встреча в ночном Белом доме надолго запомнилась мне.
Юрий Лужков, тогда ещё не мэр, а премьер правительства Москвы, так называлась его должность, пришёл в Белый дом не один, а с женой. Она была беременна. В неприятном свете дневных ламп, в тусклых коридорах подземелья было очень странно видеть её бледное лицо и напряжённое лицо Лужкова, который от неё не отходил. Они подолгу сидели вместе, и их никто не беспокоил.
Этот эпизод ещё раз мне напомнил, что здесь мы играем, как писал один поэт, "до полной гибели всерьёз". Мужской характер привёл Лужкова в Белый дом. Но с женой он расстаться не мог. Они ждали вместе, чем кончится эта ночь для них и для их будущего ребёнка.
Мне доложили, что в Белом доме появился генерал Александр Лебедь. С ним провели предварительные переговоры Руцкой, Скоков, Коржаков.
Познакомился с ним и я.
Лебедь - интересная личность. Генерал, прошедший Афганистан, выполнявший солдатские нормативы десантника лучше любого солдата. Необычайно жёсткий в общении, прямой человек, превыше всего ставящий именно воинскую, офицерскую честь.
Грачев прислал его прощупать обстановку. В то время, как в Москву по приказу Язова прибывали все новые и новые части, надо было определиться и понять: что в конце концов происходит вокруг Белого дома?
Лебедь пытался объяснить нашим людям, что достаточно выпустить по Белому дому несколько ракетных снарядов ПТУРС - и не о какой защите Белого дома серьёзно говорить не придётся.
Генерал объявил, что восемь БТРов, которые стоят сейчас вокруг Белого дома, будут участвовать в его обороне. Руцкой и Кобец начали спорить, как лучше расположить боевые машины. Спор ни к чему не привёл. Лебедь ещё раз убедился, что имеет дело с дилетантами, и вряд ли они смогут противостоять даже небольшому профессиональному воинскому подразделению. Между тем в Москве и под Москвой таких подразделений были уже десятки.
Во время нашей встречи сухо и корректно Лебедь объяснил мне, что мой призыв к армии не подчиняться ГКЧП провоцирует солдат и офицеров на невыполнение приказа, а это является нарушением присяги.
Для того, чтобы ваш призыв имел какую-то силу и основание, говорил Лебедь, вы должны принять на себя статус Верховного главнокомандующего на территории России. Ведь Верховным главнокомандующим является не министр обороны Язов, а президент Горбачёв. Он сейчас находится неизвестно где. И вы как президент республики имеете право возглавить Вооружённые Силы России.
Я поблагодарил Лебедя, и мы расстались.
Я не мог сразу решиться на такой шаг, и указ по этому поводу был подписан только на следующий день.
Юрию Скокову я поручил осуществить контакты с высшим руководством армии и МВД. Нам нужно было поддерживать с ними неформальные связи. Он встретился с заместителем Язова Грачевым и замом Пуго Громовым. Борис Громов и Павел Грачев также прошли Афганистан. Прошли жуткую школу колониальной, как сказали бы раньше, войны. Но в Москве оба этих генерала воевать очень не хотели.
Хроника событий
20 августа 1991 года
Эксперты КГБ подготовили для Крючкова справку. В ней говорилось о грубейших ошибках ГКЧП.