Эти люди вовсе не были безоглядными приверженцами старого дореволюционного порядка. Имея образование и политический опыт, они лучше других понимали все несовершенства, всю неправду старой России. Но они любили свою родину, желали исправления её недостатков, а не её гибели. Очень характерно, что основу антибольшевицкого движения составили не аристократы, не выходцы из былых привилегированных групп Императорской России, но внуки крепостных крестьян, сыновья рабочих, казаки, получившие среднее специальное и высшее образование, ставшие офицерами, учителями, банковскими служащими, предпринимателями, инженерами. Они твёрдо верили, что если удастся победить разрушителей страны - большевиков, восстановить порядок, мир, закон, довести страну до свободно избранного всем населением Учредительного Собрания, то вся Россия изменится в ближайшие годы и десятилетия так же, как изменились их судьбы. Далеко не все из них надеялись на скорую победу. Неравенство сил было слишком очевидным, враждебность к заговорщикам большинства простого народа - явной. Но в этих отчаянных обстоятельствах участники антибольшевицких движений сознательно стремились к жертвенному подвигу: или они пробудят своей борьбой здоровые силы в русском народе, или своим мужеством, своей беззаветной верностью отчизне дадут пример для подражания будущим поколениям, которым Бог судит возродить отечество.
"Если бы в этот трагический момент нашей истории не нашлось среди русского народа людей, готовых восстать против безумия и преступлений советской власти и принести свою кровь и жизнь за разрушаемую родину - это был бы не народ, а навоз для удобрения беспредельных полей Старого Континента, обречённый на колонизацию пришельцев с Запада и Востока. К счастью, мы принадлежим к замученному, но великому русскому народу", - писал уже после Гражданской войны генерал Антон Деникин.
Вскоре после большевицкого переворота 25 октября отдельные отряды патриотов соединяются в антибольшевицкую армию, которую сами воины наименовали "Добровольческой". В этом названии огромный смысл. Даже когда воины идут в бой с высоким патриотическим подъёмом, армия сражается, как правило, не вполне добровольно. К борьбе принуждают их и государственная власть, и верность присяге, и, в конце концов, наказания за уклонение от службы, предательство, дезертирство. Когда в конце 1917 - начале 1918 года создавалась на Дону Добровольческая армия, уже не было ни царя, ни даже временного правительства, которым присягали воины, не действовали никакие законы. Большевики силой заставляли вступать в свою красную армию, но бороться против большевиков силой никто не принуждал, да и не мог принудить - такой власти у вождей антибольшевицкой борьбы просто не было.
Антибольшевицкие силы складывались совершенно добровольно. Прослышав, что где-то какой-то известный генерал, казачий атаман или офицер формирует отряд для борьбы с красными, патриоты оставляли свои семьи, старых родителей, жён, детей и с риском для жизни отправлялись в путь, изменив свою "интеллигентную" внешность, прикидываясь то солдатами-дезертирами, то революционными крестьянами. Если им удавалось добраться до цели, они вступали в отряд, давали подписку о послушании своим новым начальникам и шли в бой, не получая, особенно на первых порах, за службу ни денег, ни обмундирования, ни даже оружия, которое надо было отвоёвывать у красных. Такое служение действительно было добровольным, лишённым корысти, по-настоящему жертвенным. (…)
Мы говорим "Белое движение", "Белое дело", "Белая идея", "Белая армия", но почему движение это получило название "Белого"? Его основоположники вовсе не пользовались этим названием, начиная свою борьбу. "Белыми", "белогвардейцами" добровольцев начали называть их противники большевики по якобы существовавшей аналогии между Добровольческой армией и эмигрантской белой армией эпохи Французской революции конца XVIII столетия. По существу, это неправильно. В то время как французская белая армия сражалась за идею легитимной монархии, выбрав для своего флага белый цвет (цвет королевского дома Бурбонов), наша Добровольческая армия вовсе не была ни реставраторской, ни монархической. Она сражалась, как пели первые добровольцы, "За Россию и свободу", специально подчёркивая, что "царь нам не кумир". Своим гимном освобождённые области России избрали не "Боже, царя храни!", а марш гвардейского Преображенского полка.
Но название "белое" постепенно привилось, добровольцы стали им пользоваться, придавая ему иной смысл. Белый цвет стал символом чистоты устремлений его участников, противопоставляемый классовой ненависти и всеохватывающей революции, олицетворявшихся красным цветом - цветом крови. "Я почти не знаю таких белых, которые бы осуждали себя за участие в этом движении, - писал через много лет один из активных участников антибольшевицкой борьбы митрополит Вениамин Федченков. - Наоборот, они всегда считали, что так нужно было, что этого требовал долг перед родиной, что сюда звало русское сердце, что это было геройским подвигом, о котором отрадно вспомнить. Нашлись же люди, которые и жизнь отдали за "единую, великую, неделимую" - не раскаивался и я… Много было недостатков и даже пороков у нас, но всё же движение было патриотическим и геройским. Неслучайно оно получило имя "белое". Пусть мы были и сероваты, и нечисты, но идея движения, особенно в начале, была белая". В Белом движении были представлены все политические партии - от монархистов до социалистов, оно объединило всех, кому дорога была Россия и свобода, независимо от того, каких конкретных политических взглядов на будущее страны они придерживались. Задача Белых была в том, чтобы освободить страну от большевицкой тирании, а потом уже сам народ должен был свободно решить, как устроить свою жизнь. И поскольку белый цвет объединяет цвета радуги - он стал символом политической солидарности.
Белое движение очень напоминает движение русских людей за освобождение своего отечества в годы Смуты в начале XVII века. Оба они были совершенно добровольными, патриотическими и жертвенными. Пожалуй, в русской истории нет других примеров столь явного свободного коллективного гражданского подвига в обстоятельствах государственного развала, безвластия и мятежа. Но в начале XVII века народное движение завершилось победой, Земским Собором и восстановлением России, а в начале XX века белые добровольцы потерпели поражение. Они не вернули стране гражданский мир, не завершили работу Учредительного Собрания, но были сброшены большевиками в Чёрное море осенью 1920 года и в Японское море осенью 1922".
3
Как вспоминал сам Яков Александрович, "группа лиц с Корниловым и Алексеевым во главе обосновалась в Новочеркасске на Дону, куда Советская власть ещё не проникла. Их цель была - собрать новую армию взамен разложившейся на фронте и продолжать борьбу с германским нашествием, причём большевики рассматривались как ставленники немцев. Короче говоря, идеей, руководившей этими людьми, была борьба за "отечество", которое одно уцелело от триединого лозунга, под которым военные элементы России воспитывались в течение 200 лет. Действительно, если идея "царя" была дискредитирована, то идея "отечества" держалась крепко; она была впитана, так сказать, с молоком матери и поддерживала дух армии за всё время Германской войны. И вот теперь она опять должна была выдвинуть массы на борьбу с иноземным нашествием, и прежде всего против Советской власти, которая тоже рассматривалась руководителями Добровольческой армии как иноземный элемент.
Но пошли ли массы на эту новую борьбу? Нет. В Новочеркасске собралась только группа "интеллигенции" в 2000 человек, а народные массы остались глухи к их призыву. Власть трудящихся, провозгласившая вполне понятный массам лозунг борьбы против эксплуататоров, торжествующе двигалась на Дон. 5 января 1918 г. я прибыл в Новочеркасск, где было всего около 2000 добровольцев - юнкеров и офицеров, которые частью шли "идейно", а частью потому, что некуда была деваться. Во всяком случае, все они против Советской власти совершенно сознательно. Эту группу лиц не надо смешивать с позже попавшими в Добровольческую армию лицами из интеллигенции, очутившимися в её рядах только потому, что жили в районе, захваченном ею. С тем же успехом они служили бы и у красных. Надо сказать, что интеллигенция в массе совершенно растерялась, не отдавала себе отчёта в происходящем и принадлежала к партии "И.И." (испуганный интеллигент).
Алексеев деятельно занялся рассылкой эмиссаров на места, чтобы там поднять восстание. Участь этих эмиссаров была не лучше участи самой Добровольческой армии. Массы за ними не шли. Казачество было довольно Советской властью, отнявшей землю у помещиков, и совершенно не желало вступать и часто выдавало агитировавших за "отечество" лиц. Одним из названных эмиссаров, почти единственным, вернувшимся потом в Добровольческую армию со сравнительно крупным отрядом, был я.
Меня отправили в Минераловодский район. Но сколько я ни скитался по горам - ничего не удавалось; организуемые восстания срывались. Приходилось скрываться и не входить ни в один дом.
Средств у Добровольческой армии не было никаких. У отправленных на места - тем паче. События большинству были неясны, настроение было ужасно: идея, руководившая действиями, - идея "отечества" - гибла".
"…в штаб Добровольческой армии в Новочеркасске зашёл офицер с бледным лицом, на котором нервно дёргались мускулы, - уточняет момент прибытия Слащёва И. Софронов. - Толкнув дверь, где висела табличка "Кадровая комиссия", он щёлкнул каблуками и, положив на стол документы, сухо бросил сидевшим в комнате: "Полковник Слащёв. Готов приступить к командованию любым подразделением". Ему велели подождать.
Выйдя на улицу, Яков Александрович решил скоротать время в одном из городских кафе. И там нос к носу столкнулся с сокурсником по академии штабс-капитаном Сухаревым. Тот был порученцем у генерала Корнилова, одного из вождей Добрармии. После непродолжительного обмена житейскими новостями далеко не молодой штабс-капитан внимательно посмотрел на тридцатидвухлетнего полковника. "А помните, любезный друг, ваши академические увлечения партизанщиной? Сейчас это очень может пригодиться"".
Генерал А.И. Деникин в "Очерках русской смуты" очень обстоятельно описывает необыкновенно сложную обстановку на Дону:
"Алексеев предполагал воспользоваться юго-восточным районом, в частности Доном, как богатой и обеспеченной собственными вооружёнными силами базой, для того чтобы собрать там оставшиеся стойкими элементы - офицеров, юнкеров, ударников, быть может, старых солдат и организовать из них армию, необходимую для водворения порядка России. Он знал, что казаки не желали идти вперёд для выполнения этой широкой государственной задачи. Но надеялся, "что собственное своё достояние и территорию казаки защищать будут".
Обстановка на Дону оказалась, однако, необыкновенно сложной. Атаман Каледин, познакомившись с планами Алексеева и выслушав просьбу "дать приют русскому офицерству", ответил принципиальным сочувствием; но, считаясь с тем настроением, которое существует в области, просил Алексеева не задерживаться в Новочеркасске более недели и перенести свою деятельность куда-нибудь за пределы области - в Ставрополь или Камышин.
Не обескураженный этим приёмом и полным отсутствием денежных средств, Алексеев взялся за дело: в Петрограде, в одно благотворительное общество послана была условная телеграмма об отправке в Новочеркасск офицеров, на Бочарной улице помещение одного из лазаретов обращено в офицерское общежитие, ставшее колыбелью добровольчества, и вскоре получено было первое доброхотное пожертвование на "Алексеевскую организацию" - 400 руб. - это всё, что в ноябре месяце уделило русское общество своим защитникам. Несколько помогло благотворительное общество. Некоторые финансовые учреждения оправдывали свой отказ в помощи циркулярным письмом генерала Корнилова, требовавшим направления средств исключительно по адресу Завойко. Было трогательно видеть и многим, быть может, казалось несколько смешным, как бывший Верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.
А они стекались - офицеры, юнкера, кадеты и очень немного старых солдат - сначала одиночно, потом целыми группами. Уходили из советских тюрем, из развалившихся войсковых частей, от большевицкой "свободы" и самостийной нетерпимости. Одним удавалось прорываться легко и благополучно через большевицкие заградительные кордоны, другие попадали в тюрьмы, заложниками в красноармейские части, иногда… в могилу. Шли все они просто на Дон, не имея никакого представления о том, что их ожидает, - ощупью, во тьме через сплошное большевицкое море - туда, где ярким маяком служили вековые традиции казачьей вольницы и имена вождей, которых народная молва упорно связывала с Доном. Приходили измученные, оборванные, голодные, но не павшие духом. Прибыл небольшой кадр Георгиевского полка из Киева, а в конце декабря и Славянский ударный полк, восстановивший здесь своё прежнее имя "Корниловский"".
А.И. Деникин приехал в Новочеркасск около 22 ноября 1917-го. Не застав генерала Алексеева на месте, он отправился к Каледину:
"В атаманском дворце пустынно и тихо. Каледин сидел в своём огромном кабинете один, как будто придавленный неизбежным горем, осунувшийся, с бесконечно усталыми глазами. Не узнал. Обрадовался. Очертил мне кратко обстановку.
Власти нет, силы нет, казачество заболело, как и вся Россия. Крыленко направляет на Дон карательные экспедиции с фронта. Черноморский флот прислал ультимативное требование "признать власть за советами рабочих и солдатских депутатов". В Макиевском районе объявлена "Донецкая социалистическая республика". Вчера к Таганрогу подошёл миноносец, несколько тралеров с большим отрядом матросов; тралеры прошли гирла Дона и вошли в ростовский порт. Военно-революционный комитет Ростова выпустил воззвание, призывая начать открытую борьбу против "контрреволюционного казачества". А донцы бороться не хотят. Сотни, посланные в Ростов, отказались войти в город. Атаман был под свежим, ещё гнетущим впечатлением разговора с каким-то полком или батареей, стоявшими в Новочеркасске. Казаки хмуро слушали своего атамана, призывавшего их к защите казачьей земли. Какой-то наглый казак перебил:
- Да что там слушать, знаем, надоели!
И казаки просто разошлись".
О том, что было дальше, Яков Александрович напишет так:
"Скоро в Баталпашинске стало известно, что 13 апреля 1918 г. под Екатеринодаром убит Корнилов. Добровольческая армия превратилась в банду, бродившую с места на местно, спасавшую свою жизнь, выгоняемую в калмыцкие степи.
Но вот Терек и Кубань стали наводняться бросившей Кавказский фронт армией. Частью она шла целыми частями, а частью - отдельными толпами и одиночными людьми, и к середине апреля Северный Кавказ оказался насыщенным оседавшими по станицам солдатами распавшейся царской армии. Тогда иногородние, работавшие у казаков или нанимавшие у них землю, подняли голову и начали передел земли. Советская власть закрыла базары и стала отбирать излишки продуктов, и свершилось "чудо". Идея "отечества", не находившая до сих пор отклика в массах, вдруг стала понятна зажиточному казачеству настолько, что для организации отрядов не приходилось уже агитировать, а станицы сами присылали за офицерами и выступали "конно, людно и оружно"".
4
В своей книге Т. Троянов называет конец мая 1918 г., когда "полковник Андрей Григорьевич Шкуро, бежавший из тюрьмы Кисловодска, сформировал недалеко от города вместе с полковником Яковом Слащёвым, бывшим командиром лейб-гвардии Финляндского полка, партизанский отряд из пятнадцати человек. На весь отряд было лишь четыре винтовки и два револьвера. С этими малыми силами они освободили станицу Суворовскую, Бекешевскую и ряд других. За короткое время отряд доросся до нескольких сотен человек, овладев рядом городов в южном Ставрополье".
И. Софронов уточняет:
"В то время на Кубани, Лабе и Зеленчуке вовсю гуляли конные отряды казачьего полковника Андрея Шкуро. Их стихийным полупартизанским действиям требовалось придать, по замыслам командования Добровольческой армии, организованный характер, чтобы совместными усилиями очистить юг России от большевиков. Более подходящую кандидатуру для этой миссии, чем полковник Слащёв, трудно было подобрать. И, повинуясь приказу, Яков Александрович отправился к кубанцам".
Сам Слащёв в своей книге более конкретен и немногословен:
"В течение июня месяца в Баталпашинском отделе организовался отряд до 5000 человек, начальствование штабом которого я принял на себя, а во главе отряда стал офицер из коренных казаков - Шкура. В июле Добровольческая армия, поддерживаемая казаками, заняла Тихорецкую, и свершилось соединение моё с нею при занятии 21 июля Ставрополя отрядом Шкуры. Уже тут стали сказываться его грабительские инстинкты, и он был отстранён от командования отрядом, превращённым во 2-ю Кубанскую казачью дивизию Улагая (Шкура вновь выплыл при движении на север).
Зажиточное казачество, местные торговцы, кулаки и интеллигенция встречала Добровольческую армию с восторгом, и создавалось впечатление движения за родину, способное обмануть даже более опытного политика, чем был я и мне подобные.
27 ноября 1918 г. в Новороссийск прибыли суда Антанты. В Добровольческой армии появились деньги, оружие и патроны. До этого всё было в плачевном состоянии: кое-что перепадало от Краснова, кое-что захватывали от красных, много давало население (казаки) в виде довольствия, одежды, лошадей и зарытого оружия и снаряжения. Время шло, район добровольческой армии расширялся: она захватила Крым, юг Украины и Донецкий бассейн, Кавказ был в её руках. Союзники давали деньги, рассчитывая возместить свои расходы со временем русскими углём и нефтью".
По утверждению И. Софронова, со Шкуро Слащёв "быстро нашёл общий язык.
Андрей Григорьевич, отменный кавалерийский командир, органически не переваривал любую штабную работу, предпочитая "ползанию по картам" и тщательному планированию операций лихую сабельную атаку. Не мудрено, что Слащёв занял у него должность начальника штаба.
Через несколько месяцев казачья "армия" Шкуро, серьёзно потрепавшая красных, насчитывала уже около пяти тысяч сабель. С этими опытными бойцами, прошедшими огонь мировой войны, Андрей Григорьевич без особого труда 12 июля 1918 года занял Ставрополь, преподнеся его на блюдечке подходившей к городу Добровольческой армии. За это Деникин, вставший во главе "добровольцев" после гибели Лавра Корнилова, присвоил Шкуро и Слащёву звания генерал-майоров. Вскоре Слащёв принял под командование пехотную дивизию, проведя с ней успешные рейды на Николаев и Одессу, что позволило белогвардейцам взять под контроль практически всю Правобережную Украину".
В своих мемуарах А.Г. Шкуро не жалея красок описывает атаку красных у Бекешевки, где довелось участвовать и самому Слащёву:
"Часов в 9 утра стали поступать донесения, что верстах в десяти от позиции показались вражеские разъезды. Я вновь выехал на первую линию и отдал приказание Русанову беречь патроны и не открывать огня по целям противника далее 400 шагов.