В Юго-Восточной Европе, где у него было особенно много агентов, Риббентроп укрепил свои позиции, укомплектовав штаты посольств и консульств давними врагами СС – лидерами СА, уцелевшими после "путча Рема". Командиры штурмовиков Каше, фон Ягов, фон Киллингер, Людин и Беркерле стали послами соответственно в Загребе, Будапеште, Бухаресте, Братиславе и Софии. Никто из них не забыл, что в свое время жизнь их висела на волоске и что их соратники погибли от рук эсэсовцев.
Риббентроп действительно проводил линию, которую Гиммлер никоим образом не должен был бы допустить.
Принимая в МИД на работу Вернера Беста, Риббентроп сказал ему, что отныне и впредь он должен быть его человеком, а не Гиммлера.
Но все эти булавочные уколы от бывшего друга не очень беспокоили рейхсфюрера СС. Он давно уже усвоил, что чем дольше будет идти война, тем меньшее значение будет иметь внешняя политика. Мир нейтральных и независимых стран сжался. Соответственно на место внешней политики приходила оккупационная политика. На Западе и – еще важнее – на Востоке, где открывались обширные пространства, Гиммлер видел свою "обетованную землю" – края, которыми должна управлять германская "раса господ".
Глава 11
РАСОВАЯ ПОЛИТИКА НА ВОСТОКЕ
Генрих Гиммлер принял все мыслимые предосторожности, чтобы сохранить в тайне свой драгоценный документ. Только немногим избранным среди высших сановников рейха было дозволено ознакомиться с его содержанием. На этих шести страницах он изложил свои "заветные мечты" – плод воспаленной фантазии, определявший судьбу миллионов людей.
28 мая 1940 года рейхсфюрер СС записал: "Фюрер распорядился, чтобы документ существовал лишь в нескольких экземплярах. Его запрещается воспроизводить. Он должен считаться совершенно секретным". В число посвященных входили два рейхсминистра, генерал-губернатор Польши, высшее командование СС и полиции, начальники эсэсовских главных управлений и от силы два гауляйтера.
Гиммлер написал и представил документ Гитлеру в мае 1940 года. Он был озаглавлен: "Некоторые соображения в отношении чужеземного населения на Востоке". Гиммлер потому так пекся, чтобы сохранить его в секрете даже от самых ортодоксальных нацистов, что смысл его состоял в уничтожении восточноевропейских народов и освобождении жизненного пространства для "германской расы господ". Германская политика в Польше, по предложению автора, должна быть направлена на "раздробление" населявшего его многочисленнего этноса: поляков, украинцев, белорусов, евреев, кашубов и др. Из этого конгломерата мелких групп следовало "выделить расово ценные элементы", остатки же будут постепенно вымирать. "Если эти меры проводить последовательно, – писал рейхсфюрер, – то в течение ближайших десяти лет население генерал-губернаторства неизбежно сократится до остаточной группы второсортного человеческого материала, представляющего собой рабочую силу без лидеров; эта масса будет ежегодно давать Германии сезонных рабочих и обеспечивать рабочей силой особые программы". Народы восточных регионов, таким образом, должны быть сокращены численно и вытеснены дальше на Восток; от евреев следовало "избавиться полностью путем крупномасштабной депортации в Африку или другие колонии". Такие этнические понятия, как украинцы, горалы и лемки, "в нашей зоне" должны совершенно исчезнуть. "В отношении региона в целом то же самое касается и поляков".
Но как уничтожить понятие народности? Гиммлер знал ответ: ликвидировать руководящие классы и рассортировать молодежь. Всех детей данной популяции поделить на две "категории": "расово ценные", которых следовало отправлять в рейх и германизировать, и "все остальные" – эти пусть ведут растительное существование. Для них полагалась лишь начальная школа, "цель которой – обучить счету максимум до пятисот, научить писать свое имя и дать твердое знание, что повиноваться благородным, мудрым и храбрым немцам – значит повиноваться Господней воле. В умении читать я не вижу необходимости".
Более откровенного выражения нацистской воли к господству нельзя и вообразить. Старый немецкий клич "Dranghach Osten" – "На Восток!" сформирован самым устрашающим образом. Но меморандум Гиммлера имел еще и иной смысл: это была заявка на ведущую роль СС в восточной политике. Подобные притязания сжато выразил Отто Гофман, один из руководителей РуСХА: "Восток принадлежит СС".
Получилось так, что первые победы Гитлера действительно обеспечили СС ключевое положение на восточных землях. И впервые у Гиммлера появилась возможность реализовать давнюю мечту. Он считал, что новый Тевтонский орден – его СС – имеет весомый шанс создать новое сильное тевтонское государство, положить предел "подъему славянства" и "очистить" новые плодородные земли для многочисленных германских крестьян – колонистов. Именно в этом Гиммлер видел свою миссию, к этому святому делу готовил себя всю сознательную жизнь. Он, и никто другой, был способен на такой подвиг – повести свой народ на Восток и вновь соединить его с землей, чтобы возродился "народ-земледелец"!
Однажды он радостно сообщил своему массажисту и верному другу Феликсу Керстену: "Вы не представляете себе, как я рад сегодня… Фюрер не только выслушал меня – он даже одобрил мои предложения, сегодня – счастливейший день в моей жизни!" Гиммлер предлагал создать на Востоке сеть эсэсовских поселков, где будут жить крестьяне-воины. Он в душе всегда чувствовал себя великим германским крестьянским лидером; в его фантазиях романтические картины средневековых поселений слились самым причудливым образом с животным ужасом перед черноволосыми, круглоголовыми людьми Востока – возможно, здесь и лежат истоки безумной идеи, что Германию может спасти лишь своеобразная феодально-крестьянская аристократия, которая будет обживать восточные территории. В принципе он так и остался артаманом, который вместе со своим другом Вальтером Дарре когда-то пытался поставить заслон притоку дешевой рабочей силы из Польши в поместья Восточной Германии. Только теперь он вдалбливал в эсэсовцев мысль о том, что именно на Востоке немцы и найдут свое место под солнцем.
Гиммлер и Дарре, обергруппенфюрер СС, начальник Главного управления расовой политики и колонизации (Rasse und Siedlungchauptomt – РуСХА), в 1934 году назначенный также и рейхсминистром сельского хозяйства, проворно прибрали к рукам все дела по колонизации Востока. Штандартенфюрер СС доктор Рехенбах возглавил Отдел отбора поселенцев, а все руководство Продовольственной организации получило звания почетных командиров СС. Однако суровая действительность индустриального современного общества наносила тяжелые удары по социальной утопии двух приверженцев старины и в конце концов разрушила их дружбу. Вдобавок Дарре слишком цеплялся за свою концепцию "аристократии крови и почвы", и в 1938 году Гиммлер уволил его за "излишнее отвлеченное теоретизирование". Сам же Гиммлер ждал благоприятной конъюнктуры. Он надеялся, что завоевательная политика Гитлера предоставит ему новые области для заселения, на которых и должно взрасти новое крестьянство Великой Германской империи.
В марте 1939 года, когда к рейху присоединили "остальную Чехословакию" в виде протектората Богемия и Моравия, Гиммлер увидел в этом шанс для возрождения своих былых планов. Он создал в Праге Бюро недвижимости во главе с оберфюрером фон Готбергом, который должен был отчуждать собственность чешских землевладельцев и готовить вакантные хозяйства для немецких колонистов. Тогда даже сам Гитлер заговорил о депортации 6 миллионов чехов. Но миссия Готберга провалилась. Руководители немецкой военной промышленности рассчитывали на чешский промышленный и людской потенциал, они и слышать не хотели о крупномасштабной депортации. Пражское Бюро недвижимости смогло поселить в Богемии и Моравии лишь две-три семьи эсэсовцев.
Только с началом Второй мировой войны перед Гиммлером открылась его "земля обетованная". К его разочарованию, ступить в ее пределы ему пришлось совсем не так, как он грезил. Хотя фюрер перед началом Польской кампании и призвал своего самого верного подданного, но ждал-то он от него вовсе не миссионерского рвения, а беспощадных действий полицейского.
У Гитлера имелся свой план решения "польского вопроса". Он отнюдь не сводился к проблеме силовой прокладки Данцигского коридора и другим частностям. Пришла пора исполнить пророчество, высказанное некогда в "Майн кампф": "Мы начинаем с того, что бросили шестьсот лет назад. Мы покончим с вечными походами германцев на юг и запад Европы и обратим свои взоры на Восток. Мы прекратим колониальную и торговую политику довоенного времени и перейдем к территориальной политике будущего". Препятствием на этом пути были жители чужих земель. Но Гитлер еще в 1928 году знал, как с ними следует поступить; государство, писал он, "должно либо стерилизовать все эти расово чуждые элементы, с тем чтобы предохранить кровь собственного народа от осквернения, либо совершенно удалить их, передав своему народу освободившиеся таким образом земли".
На языке 1939 года это означало, что поляки обречены потерять свое государство, свое национальное сознание, культуру и по положению сравняются со спартанскими рабами-илотами, превратившись просто в рабочую силу для германских хозяев. Еще с 22 августа, с того памятного совещания, немецким высшим офицерам было известно, что фюрер намерен уничтожить Польшу. Фельдмаршал фон Бок вспоминал, как Гитлер говорил, что будут твориться такие дела, которые "не встретят одобрения у немецких генералов. Поэтому он не хочет обременять армию проблемами ликвидации, это будет возложено на СС".
Вот зачем Гитлеру тогда понадобился Гиммлер и вот почему СС оказались нерасторжимо связанными с польской трагедией. Фюрер поручил Гиммлеру сформировать части особого назначения – эйнзацгруппе, которые последуют в Польшу за войсками с задачей ликвидировать всю польскую знать, всех руководителей – всю верхушку общества.
Подобные части регулярно появлялись на каждом этапе немецкой экспансионистской политики. Во время аншлюса вместе с войсками в Австрию вступили зондеркоманды Гейдриха. То же самое было и при расколе Чехословакии. Эти мобильные подразделения СС и СД обычно выполняли разведывательные и военно-полицейские функции. Справившись с очередной задачей, они возвращались на постоянные базы своих организаций.
Гейдрих в кратчайшие сроки сформировал пять эйнзацгруппе для Польской кампании, распределив по одной на армию. Каждая группа, в свою очередь, делилась на эйнзацкоманды, по 100–150 человек, приданные корпусам. Все высшие должности занимали чины СД: Бтрекенбайх, Шефер, Фишер, Бойтель, Дамцог.
Однако если Гиммлеру с Гейдрихом приходилось выполнять приказ Гитлера по ликвидации польской элиты, так чтобы не обеспокоить вермахт, то РСХА вообще должна была чрезвычайно осторожничать и не выдать военным своего участия. Конечно, эйнзацкоманды получали инструкции от берлинской РСХА, но официально подчинялись все-таки вермахту. К тому же главнокомандующий убедил Гитлера согласиться на то, чтобы и по завершении операции военные сохранили властные полномочия в Польше. Если бы немецкие генералы обладали достаточной политической прозорливостью, их полномочий вполне хватило бы, чтобы значительно ограничить размах террора Гиммлера и Гейдриха.
Эти двое должны были маневрировать. Военному командованию они давали минимум информации о деятельности эйнзацгруппе. В приказе по 8-й армии от 9 сентября 1939 года говорилось, например, что задача особых частей состоит в "подавлении всех антигерманских элементов в тылу сражающихся войск, борьба со шпионажем, арест политически неблагонадежных лиц, конфискация оружия". Между тем камуфлировать истинное назначение особых частей было нелегко. Они уничтожали польскую аристократию, духовенство, интеллигенцию. Едва ли можно было долго скрывать подобные вещи от военных. По сути, Гиммлер с Гейдрихом оказались перед дилеммой: выдать секреты Гитлера или допустить, чтобы военные считали их чем-то вроде самоуправной разбойничьей шайки.
Бежало время, а они все рыдали по поводу незавидного положения, в которое поставил их фюрер. Гиммлер однажды изловчился даже возложить вину на Гитлера. "Я же не делаю ничего такого, о чем не знал бы фюрер!" – патетически воскликнул он в разговоре с генералами. Чуть позже Гейдрих в деловой записке признал, что у СС существовали серьезные разногласия с армией в оккупированной Польше: "Приказы по полицейским частям были исключительно масштабными, например, предписывалась ликвидация тысяч поляков из правящих слоев. О таком приказе нельзя было сообщить генералу, тем более членам штаба, и поэтому акции СС и полиции казались жестоким самовластным произволом".
Военные вскоре поняли, зачем действительно были посланы особые части в Польшу. 8 сентября адмирал Канарис из абвера докладывал в штаб 1-й армии, что эсэсовские командиры хвастаются своей работой: они расстреливают по 200 человек в день, обычно без суда, преимущественно евреев, аристократов и священнослужителей. Через три дня тот же Канарис был с рапортом у Кейтеля в ОКБ и предупредил: "Когда-нибудь мир возложит ответственность за эти методы на вермахт, поскольку все это творится прямо у него под носом". На Кейтеля это не произвело впечатления. Воспользовавшись примитивной логикой фюрера, он парировал: если вермахт не хочет делать "все это", то нечего и жаловаться, что работу по ликвидации берут на себя СС.
Вермахт смирился с постыдной ролью наблюдателя. Канарис мог сколько угодно собирать материалы о том, что творили эйнзацкоманды, но их это нисколько не тревожило. Прямо на глазах у военных Польшу накрыла волна террора, напомнившего о тех днях, что последовали сразу за приходом к власти нацистов в Германии. Гитлер сказал: "Всех, кого только можно, так или иначе, отнести к высшему классу в Польше, следует ликвидировать", – и эсэсовцы вышли на охоту за людьми, выполняя его приказ.
Обзаведясь заранее составленными списками, головорезы Гейдриха хватали чиновников, ксендзов, землевладельцев, предпринимателей, учителей, врачей. Их всех собирали в специальные лагеря, которые часто оказывались и местами казни. Торуньский завод, Мульталь в окрестностях Быдгоща, лагерь Зольдау, Штутхоф и форт № 7 в Познани – все эти места стали синонимами террора и гибели многих тысяч поляков. Штурмбаннфюрер Редер, командир эйнзацкоманды в Быдгоще, заявил: "Планируется ликвидация всех радикальных элементов". Радикалами именовали всех польских националистов. Даже просто членства в Союзе западных земель – организации польских шовинистов, которые требовали аннексии германских территорий и тем самым объективно оказали большую услугу Гитлеру, – было достаточно для вынесения смертного приговора.
Польская элита постепенно исчезала. В округе Хельм-Пелышин, например, были арестованы две трети из 690 служителей церкви, 214 из них казнены. 27 сентября 1939 года Гейдрих заявил: "Из представителей польских высших классов на оккупированной территории еще существуют максимум 3 процента".
Особые части работали согласно сухим, рациональным планам. Но рядом с ними теперь появилась и другая эсэсовская организация, управляемая не секретными приказами фюрера, а единственно ненавистью и жаждой мести. Она включала представителей немецкого меньшинства, преимущественно из Данцига и Западной Пруссии, которые не могли забыть, что еще недавно были мишенью для польских шовинистов.
В первые дни войны польские власти и разнообразные учреждения, взбешенные призывами гитлеровской пропаганды типа "Снова в рейх!" и подстегиваемые панической шпиономанией, обрушились на немецкое меньшинство. Лавиной посыпались ордера на арест: красные – для заключения в местные тюрьмы, розовые – в лагеря для интернированных, желтые – для высылки в центральные восточные области страны. Кроме того, у каждой националистической организации имелся свой черный список, и они предпринимали самостоятельные акции против гитлеровцев и швабов, как они именовали немцев.
50 тысяч немцев были изгнаны из своих домов на западе и депортированы, тысячи попали в тюрьмы. Банды мародеров рыскали по немецким домам и фермам, убивая обитателей. Тысячи немцев были убиты или погибли, пока их гнали по деревням сквозь хохочущие, плюющиеся толпы. Германские власти утверждали, что к 1 февраля 1940 года они обнаружили тела 13 тысяч убитых немцев. Возможно, это преувеличение. Но и в меморандуме 1954 года польского Института Запада в Познани упоминаются "несколько тысяч" погибших. Ближе всех к истине, видимо, Мартин Бросцат, видный специалист в области польско-германских отношений. Он дает цифру от 4 до 5 тысяч.
Однако между польскими убийствами и преступлениями немцев было одно важное отличие – они не были результатом скоординированного плана или выполнения воли государства; многие поляки, включая офицеров, защищали немцев от ярости толпы. И все же немецкое национальное меньшинство решило отомстить за эти гонения.
Сначала они объединились в отряды самообороны, так как боялись новых нападений со стороны поляков. Но вскоре определяющей чертой этих формирований стала национальная ненависть. Гауляйтер Данцига Альберт Форстер создал собственное подразделение для борьбы с поляками, как с расой. Западная Пруссия вскоре превратилась в арену беспощадной бойни, в которой намеренно разжигаемые страсти сочетались с холодным расчетом. Годами сдерживаемая неприязнь к полякам у местных расовых фанатиков, воспитанных в бунтарских традициях СА, выплеснулась наружу. Направлял погромщиков сам Форстер: он хотел предстать перед фюрером в качестве первого восточного гауляйтера. "очистившего свой район от поляков".
Это рвение не могло не настораживать Гиммлера, который давно считал Форстера своим главным соперником в борьбе за расположение фюрера. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы у Форстера была собственная организация самообороны! И потому Гиммлер дал задание бригадефюреру Готлобу Бергеру, своему начальнику отдела пополнения, сформировать из имеющихся отрядов самообороны специальное соединение СС "Фольскдойче". Бергер выполнил это поручение, составив себе опору в лице известных лидеров СС тоже из числа фольксдойче – немцев, живших за пределами Германии. Новая организация самообороны имела четыре окружных управления. А они, в свою очередь, – местные отделения. В целом эти отряды использовались в Польше как вспомогательные полицейские силы. Единственной областью, где охота на людей все еще продолжалась, была Западная Пруссия, а позже Люблин.
Во главе организации самообороны в Западной Пруссии находился фанатичный нацист оберфюрер СС Людольф фон Альвенслебен. Он установил в своем регионе режим тирании, как во времена разгула СА в самой Германии; тогда штурмовики школы Карла Эрнста обзавелись даже самочинными концлагерями, куда бросали демократов, республиканцев и всех, кто им не нравился. Теперь же для людей Альвенслебена было достаточно просто доноса от немца, чтобы кого-то из поляков уволокли в подвал, гараж или сарай и убили. Даже многим нацистам эти гонения на поляков постепенно стали казаться чересчур уж дикими. Например, Лили Юнгблют, член партии и жена немецкого помещика, обратилась к Герингу с письмом протеста; она писала, что "здесь расстреливают тысячи и тысячи невиновных людей". Сам Гейдрих брюзжал по поводу "бесконтрольных и неприемлемых актов мести" со стороны некоторых подразделений организации самообороны, хотя его волновала не гуманность, а дисциплина.