Пока все шло совсем не так, как мне представлялось: слишком уж серо и буднично. Мы рвались на фронт, а приехали, кое-как добравшись от станции на попутных, до каких-то тыловых деревень. Ехали, правда, с фронтовиками, настоящими, с самой линии обороны, с линии огня, но разговоры у них между собой были самые обыденные: молодые офицеры, сержанты - о девчонках, женщинах из соседних сел, о своих с ними похождениях, офицеры постарше, тоже бившиеся о борта грузовиков - о письмах из дома, у кого-то кто-то родился, кто-то умер, кто-то не может связаться с затерявшейся в эвакуации семьей. А о боях, подвигах в сражениях с врагом - никто ни слова, будто и не было вокруг этой самой войны, фронта, к которому мы с другом Чепелюком - ехали, на который рвались.
Штаб штурмовой авиационной дивизии расположен в засыпанной снегом деревне с громким греческим названием Андриополь. Между прочим, как мы узнали в дороге, командует дивизией Герой Советского Союза полковник Каманин. Тот самый легендарный летчик, который вел звено "Р-5" на спасение челюскинцев. Он уже был лейтенантом, когда я в трусишках бегал по пишпекским улицам. Сердце замирает от сознания, что буду воевать вместе с таким знаменитым авиатором.
Слезли с машины, идем улицей села. Холодно. Натянули пилотки на уши. Ботинки и обмотки - плохая защита от декабрьской стужи. Наконец добрались до штаба, доложили. Офицер посмотрел на нас, прочитал документы.
- Замерзли? - почему-то очень строго спросил он.
- Никак нет! - в один голос рявкнули мы с Сергеем.
- Ладно. Отогрейтесь, а потом идите в Обруб. Это недалеко, через аэродром. Спросите командира полка Митрофанова. Ясно?
- Ясно!
- Исполняйте!
Что исполнять? Греться или идти? Мы решили, что лучше всего скорее добраться до полка.
У крыльца толпились летчики. Они разъяснили, где найти штаб полка.
Подул холодный ветер, бивший в лицо колючими снежинками. Мы шли, засунув закоченевшие руки в рукава, кое-как натянув на уши пилотки. Заледеневшие ботинки гулко бухали о закаменевшую на холоде, обледеневшую дорогу.
И вдруг в морозной тишине - грохот близких взрывов.
- Обстрел! Обстрел! Ложись! - истошно заорал Сергей, рванулся в канаву, я за ним. Зарылись лицами в показавшийся горячим снег.
Грохот так же внезапно прекратился, а мы все лежали, зарылись в снег, прятали головы.
- И чего это вы тут улеглись, братцы? Отдыхаете, что ли? -раздался над нами голос.
Мы выпростали головы из снега, над нами летчик офицер.
- Или впервые здесь?
- Впервые, - с трудом выдавил из себя я, перепуганный.
- То-то я вижу, в канаву вас бросило, - усмехнулся офицер. - Только зря шарахались-то. Стреляют зенитки наши. Вон по ним, - ткнул он пальцем в небо.
- Немцы? - спросил Чепелюк.
- Они самые. Видно, возвращались откуда-то, на нас налетели, да зениток испугались. Вон и ястребки наши.
Над лесом, на бреющем серыми молниями промелькнули истребители с ярко выделявшимися на хвостовом оперении красными звездами.
- Наши! На фашистов! - воскликнул я. - Отогнали?
- А как же, обязательно отогнали. Это им, фашистам, не сорок первый, мы их теперь крепенько бьем и гоняем. Вы-то сами куда направляетесь?
Смущенно пряча глаза, мы отряхнулись от снега, объяснили, перебивая друг друга.
Офицер показал на светившийся оконцем домик за аэродромом.
- Там КП.
Штаб полка располагался на окраине тоже утонувшего в снегу села. На обшарпанном крылечке часовой.
- Чего вам? - спросил он окинув взглядом двух дрожавших от холода солдатиков в обтрепанных шинелях, ботинках с обмотками и пилотках. Так экипировал нас старшина запасного полка, знавший, что в части обмундируют как положено, а то, что поновей, понадобится для очередного пополнения.
- К командиру полка! - пересилив дрожь, как можно увереннее, рявкнул срывающимся баском Сергей Чепелюк, мой напарник по многодневному и многострадальному, в товарных вагонах, путешествию до полка.
- Чегой-то к командиру? - еще раз окинул взглядом часовой, но пропустил и проводил до двери в командирскую комнату.
Командир полка, как и часовой, глянул на нас недоумевающе:
- Это кто же такие?
Вперед, вырубив два шага, опять рванулся Чепелюк.
- Разрешите доложить, товарищ майор! Старший сержант летчик Сергей Чепелюк прибыл для дальнейшего прохождения службы!
- Сержант летчик Талгат Бегельдинов прибыл для прохождения службы! - отрапортовал за ним я.
- Ишь ты, летчики, значит. А по виду... Ну, ладно, вид исправим, - усмехнулся командир, шагнул из-за стола и обратился ко мне: - А ты чего маленький такой? Годков-то сколько?
- Девятнадцать, двадцатый пошел, - для большей весомости уточнил я.
- Ну что же, это ладно, если двадцатый, - кивнул командир. - На "ИЛах" летал?
- Летал, товарищ майор. Общий налет - одиннадцать часов двадцать шесть минут.
- М-да, не густо. Ну ничего, у нас налетаете.
Он расспросил, где учились, посмотрел документы у обоих, подумал и махнул рукой:
- В третью эскадрилью пойдете, к старшему лейтенанту Шубину. Желаю успехов!
Вышли на улицу, а куда идти - не знаем. Уже совсем стемнело. На счастье, встретили группу летчиков, спросили. Пилоты с интересом посмотрели на наши куцые шинеленки, ботинки, обмотки. Рассказали, как найти командира третьей эскадрильи старшего лейтенанта Шубина.
Нашли, вошли в дом и, едва доложили, как из угла комнаты послышался голос:
- Чепелюк! Ну, конечно, он. Серега, здорово!
Оказалось, что Сергей встретил своего друга еще по довоенным временам.
И Чепелюк остался в эскадрилье, а меня ждало разочарование.
- Иди в первую эскадрилью к капитану Малову, - напутствовал меня Шубин. - У него летчиков не хватает. Самолеты стоят, может и возьмет.
Но и капитану Малову я не приглянулся. Встретил он еще суровее. Сам-то не очень высокий, окинув взглядом меня, поморщился:
- Летчиков у меня не хватает, но именно летчиков, сынок, штурмовиков. Усек, сынок? Учить тебя, как говорится, растить, воспитывать некогда. Мне воевать, немцев бить надо. А сунуть тебя в боевую машину и сразу на верную гибель - совесть не позволит. Да и машины жалко, сынок, - помолчав, добавил он. - А с тобой... Мальчик же...
И тут я взвился:
- Что Вы говорите? Я не мальчик. Мне скоро двадцать. Я же учился. Я летчик!.. Вот мои документы, - совал я сопроводительные.
Но командир не взял, отстранил руку.
- Ну и хорошо, сынок, ну и ладно, летчик так летчик. Ты вот что, ты иди во вторую, к Пошевальникову, он таких любит, возьмет. Иди, иди, - сказал он и выпроводил за дверь.
Это был удар. Я просто растерялся. Такой ситуации даже и в мыслях себе не мог представить. Учился во всех школах от аэроклуба на "отлично", самолеты водил, инструкторы хвалили, сам был инструктором. Считал себя настоящим летчиком, а тут такое... Я присел на запорошенное снегом бревно, переживая обиду.
- Я вам докажу, какой я "сынок"! Я летчик! Слышите, вы?! Летчик! - повернулся я к землянке-блиндажу. - Я заставлю вас уважать меня! - скрипел зубами от злости.
С трудом отыскал нужный дом. Обмел веником снег с ботинок, обмоток. Открыл дверь и остановился в замешательстве: к кому обращаться? Я был полон решимости драться за свои права и достоинства.
В просторной комнате было полно летчиков. Они сидели на больших деревянных нарах, стоявших у стен скамейках. Сидевшие за столом играли в шахматы. В углу широколицый старший сержант, склонившись над баяном, пиликал, видно, разучивал, перебирая потихоньку пальцами кнопки, какую-то мелодию. Четверо сгрудились вокруг стоявшей посередине комнаты железной печурки, на которой была кастрюля с вареной в мундире картошкой. Летчики ели ее, макая в рассыпанную по тарелке соль.
На вошедшего никто не обратил внимания, а я не знал, к кому обратиться, на кого излить кипевшую в груди обиду.
- Тебе чего? К кому ты? - наконец глянул на меня сидевший у печурки старший сержант.
- Мне командира эскадрильи товарища Пошевальникова.
- Командир Пошевальников слушает, - повернувшись ко мне, спокойно проговорил старший сержант.
- Разрешите доложить! Летчик-штурмовик! - на всю комнату закричал я. - Сержант Бегельдинов, по направлению командира полка, явился для прохождения службы.
Пошевальников кивнул головой, улыбнулся.
- У нас тут тоже есть в некотором роде летчики, но зачем же так кричать? Глухих у нас, вроде, нет.
Он принял протянутые мною бумаги и кивнул:
- Раздевайся, летчик, пристраивайся к печке. Вот тебе наше угощение, - протянул картофелину. Отодвинулся, уступая место у печурки. Увидев, что парень не может застывшими деревянными пальцами справиться с картофелиной, взял ее, очистил сам. Подмигнул ободряюще. - Рассыпчатая, вкусная. Ешь!
У меня отлегло от сердца, сразу исчезла злость, растворилась обида. Летчики подсунулись ко мне, расспрашивали, откуда я, как там, в тылу, чем живут люди. Я ел горячую картошку, рассказывал.
В комнате было тепло, а картошка действительно рассыпчатая и такая вкусная. И все окружавшие меня люди уже нравились мне, особенно сам командир, с виду сильный, коренастый мужик и такой простой, приветливый, с живыми добрыми глазами.
Когда я ответил, как мог, на все вопросы летчиков, он подсел ко мне, стал расспрашивать сам. Поинтересовался, откуда я родом, кто мои родители, где живут, регулярно ли я с ними переписываюсь. Даже про девушку стал расспрашивать, успел ли обзавестись, переписываемся ли. Я покраснел, но ответил как можно тверже:
- Есть девушка. Хорошая. Пишет.
- Ну, добро! И ты ей пиши. Здесь около смерти ходим, только ими, письмами родных да любимых наших, и живем.
Потом поинтересовался, как доехал, добирался. Я рассказывал охотно. И про неласковый прием в двух эскадрильях сказал. Командир усмехнулся, похлопал по плечу.
- Это ничего, не со зла это. Так, пошутили они. У нас в полку ребята хорошие. Сам увидишь. - И опять об учебе: на каких самолетах летал и, главное, как управлялся с "ИЛом", чем силен, какие за собой чувствует слабинки. В заключение сказал:
- Вот чудаки! От такого парня отказались. Останешься у нас. Мы из тебя такого штурмовика сделаем, весь полк о тебе говорить будет. В общем, у нас останешься.
Я поблагодарил командира, расхвалил штурмовика "ИЛ". Сказал, что освоился со всеми машинами, на которых обучали от "У-2" до "СБ". Но лучше всего последний, на котором летал - "ИЛ". Об этой машине говорил, захлебываясь от восторга. Заметил - командиру это понравилось.
- Да, машина хорошая, - подтвердил он. - Один недостаток - у самолета хвост не защищен, спина летчика ничем не прикрыта. Ты себе это на носу заруби. И помни: в каждом полете изворачивайся, крутись, но хвост машины, свою спину фрицу не подставляй. Они, гады, знают, что спина у тебя не защищена, норовят с хвоста зайти... Иной раз заходят, бьют нас крепко, больно бьют. А ты не давайся, соображай, крутись по-всякому, но не подставляйся. - Это уже не только мне, а всем сгрудившимся у печурки, сидевшим на нарах. - Ты его в лоб, на вираже, как угодно, крутись и помни, ты сильней, ты его в щепки, в щепки можешь, только не подставляйся, - уже кричал он, размахивая руками.
Причину такого, необычного для командира возбуждения я узнал в тот же вечер. Увидев на нарах свободное место, хотел забраться на него. Командир остановил.
- Подожди, - на плечо легла рука Пошевальникова, - сюда нельзя. Сегодня поспишь на печи с ребятами, а завтра устроим тебя как следует.
Потом я узнал, что в тот день хозяин места не вернулся с боевого задания на базу. На его месте не полагалось спать сутки. Кто установил такое правило? Неизвестно, но оно всегда соблюдалось свято.
Утром командир приказал переодеть меня. Я облачился в меховой комбинезон, унты, получил планшет. Пошевальников снабдил литературой. Штурман выдал замызганные карты.
- Знаю, проверки, экзамены надоели в школах и училищах. У нас без них тоже не обойдешься. Без зачета не полетишь. Садись, зубри. - И добавил кучу инструкций, наставлений.
Готовиться было нетрудно. Все вызубрено в школах. Посидел над картами района боевых действий. Это было ново и интересно.
Зачет сдавал через два дня штурману же. На вопросы отвечал уверенно, без запинки, начертил карту района боевых действий, дал пояснения.
Штурман погонял по наставлениям, инструкциям. Заключил:
- Молодец. К полетам допускаю.
Возвратившиеся со штурмовок летчики были хмурые. Командир швырнул на нары шлем, планшет, плюхнулся на лавку. Сидел молча. Угрюмо молчали летчики. И сегодня не обошлось без потерь.
Вечером помянули товарища минутой молчания, выпили по глотку водки. Потом Пошевальников усадил меня рядом и подробно рассказал о сегодняшнем дне, о том, как под Торопцом погиб товарищ.
В просторном штабном блиндаже собрались все летчики. Командир полка майор Митрофанов давал новые боевые задания.
- Вторая эскадрилья - на штурмовку колонны мотопехоты, на шоссе. Атаковать артиллерию. Она вот тут, справа, здесь и здесь, - водил он пальцем по карте.
Летчики затем разошлись по самолетам. Остались новички. У них сегодня обстоятельное знакомство с аэродромом. Разместился он, растянулся взлетно-посадочными полосами в крепко скованной морозом низине. Самолеты выстроились у начала полосы, в правом углу между деревьями и замаскированными объектами. Неподалеку в пустом квадрате, плотно утоптанном снегом - "пилотская курилка" - здесь они сидели на скамейках и толклись, дежуря. В противоположной стороне летной полосы, в кустах - разбитый немецкий танк, с покосившейся башней, с полустертыми черно-белыми крестами на броне - цель для учебного бомбометания.
Сначала ознакомились с самолетами. Прозрачные лучи неяркого, затянутого морозной дымкой зимнего солнца высвечивали их четкие на чистом снежном - снег сыпал всю ночь - насте, темные силуэты. Я с восхищением оглядывал их, касался руками коротких, почти как у истребителя, но мощных крыльев - несущих плоскостей. За время короткого знакомства с "ИЛами" я не уставал восхищаться. Да и как было не восхищаться этими грозными машинами, несущими разрушение и смерть врагу?!
Я шел вдоль их ломаного строя, повторяя крепко засевшую в голове, еще в школах, характеристику "летающих танков". Так их успели окрестить в наших наземных войсках.
Знал я и то, что созданный в канун войны конструкторской группой Ильюшина, штурмовик - "ИЛ-2" с одетыми в броню мотором и кабиной летчика, сразу заявил о себе, как о принципиально новом боевом самолете, равного которому не имела ни одна армия мира.
Эвакуированные с фронта, находившиеся на излечении в госпиталях летчики, обязательно заходившие в летную школу, в запасной полк, с восторгом рассказывали об "Ильюшине".
- Машина зверь, - восклицал заявившийся из госпиталя, с рукой на перевязи, молодой летчик-фронтовик. - Вооружение и вправду как у крепости, скорость - до трехсот с лишним. А живучесть как у кошки: плоскости пробиты, изрешечены осколками, пулями, на лохмотьях держится.
Гитлер издал приказ, чтобы все находящиеся на месте танки, артиллерия и пулеметы - все должны быть нацелены и стрелять по появляющимся штурмовикам. Такие они у нас "Горбатые"! Их так называют на фронте, штурмовиков, за возвышавшуюся над фюзеляжем кабину.
Я смотрел на самолеты и не мог оторвать глаз.
На следующий день, с утра командир полка приказал новичкам тренироваться на "ПО-2" и "ЯК-12" несколько дней. Затем инспектор дивизии по технике пилотирования принял зачеты.
- Можно пускать на тренировочные полеты на боевом самолете, - заключил он.
- Полетишь? - просил меня Митрофанов.
- Хоть сейчас, товарищ майор.
- Без инструктора?
- Да.
- А самолет не разобьешь?
- Никак нет, не разобью.
- Ну, добро. Видишь, вон там стоит самолет? Иди, прими его у механика и прирули к старту.
Подошел к "Ильюшину". Весь-то он изрешеченный, весь в заплатках и латках. На стабилизаторе цифра тринадцать. Между прочим, забегая вперед, я должен отметить интересное совпадение. На тринадцатом я первый раз летал на боевое задание. На самолете с таким же номером я закончил войну, летал на Берлин и в Прагу. Чего после этого стоят разговоры о том, что "чертова дюжина" приносит несчастье?
Итак, подошел к самолету. Из кабины вылезает механик. Передаю приказ майора. Механик смеется.
- На нем никто не летает.
- Ничего, я полечу.
- А в бога веришь? Номер видал?
- Верю и в бога, и в черта.
- Смотри, сержант, его зенитки любят. Кто летит - тот новые дыры привозит.
- Ладно. От винта!
Мотор работает чисто. Молодец, механик! Значит, он не только подтрунивать умеет.
Подрулил. Командир полка приказал произвести разбег, но не взлетать. Исполнил.
- Один полет по кругу, - говорит Митрофанов и приказывает выложить "Т".
Взлетел, набрал высоту. Сердце поет. Еще бы, лечу на боевом самолете! Лечу на фронте! Лечу один! Точно рассчитал и сел на три точки у "Т". Даже сам удивился, как это здорово получилось. Смотрю, командир показывает: еще, мол, один полет. Повторил. Потом еще раз.
- Хватит на сегодня, - сказал Митрофанов, когда я в третий раз лихо произвел посадку.
Зарулил машину на место. Механик улыбается. А у меня чувство такое, что хочется громко кричать от радости. Вылез из кабины. Иду по аэродрому в комбинезоне, шлеме, унтах, планшет сбоку висит. Сам себе кажусь героем. Митрофанов выстроил всех, кто был в это время на аэродроме, и скомандовал:
- Сержант Бегельдинов, два шага вперед! Я сделал два шага и застыл.
- За отличный полет по кругу объявляю Вам благодарность. - Служу Советскому Союзу! - А у самого в душе все ликует. Вновь полеты по кругу, потом на фотобомбометание. О нем следует рассказать подробнее. Наш полк стоял в деревне на опушке леса. "Ильюшины" взлетали с замерзшего болота. Бойцы аэродромного обслуживания маскировали их еловыми ветками.
Нас с Чепелюком еще не пускали в бой. По утрам мы с завистью провожали в воздух бывалых летчиков. Днем, набрав положенную высоту, вводили свои штурмовики в крутое пике и яростно атаковали полузанесенные снегом танк и пушку. Атаковали, но не стреляли. Роль пушек и пулеметов выполняли фотокамеры. Рассматривая проявленную пленку, командиры судили о результатах наших полетов.
Через несколько дней нас начали тренировать строем в составе пары и звена. Это очень важно - уметь строго держаться в строю.
Самый памятный день
Наконец-то наступил тот самый памятный день. Он остался во всей моей жизни навсегда - семнадцатое февраля 1943 года, когда я услышал долгожданную, заветную команду:
- По самолетам!
Прозвучала она не так торжественно, как себе представлял, как она, может быть, тысячи раз звучала в моих мечтах там, в оставшихся позади, летных училищах, наверное, еще и в аэроклубе. Командир полка майор Митрофанов отдал ее, как показалось мне, уж слишком по-будничному обыденно, будто посылал нас на уборку картофеля. Нет, не так я представлял свой первый вылет за линию фронта, на штурмовку объектов и живой силы противника... Ну что же, неважно, как произнесена, важно, что отдана:
- По самолетам!
Я кивнул механику. Тот махнул рукой.