1.
Неподалеку от восточной части поселка равнину перерезал угрюмый лог, который издавна получил название Сухого. От него, говорят, и сам поселок стали звать Сухим Логом, хотя стоит он на Пышме-реке.
Не очень быстра Пышма, однако пробила русло в твердых породах, берега ее высоки и живописны. Километрах в пятнадцати на запад от районного центра у деревни Глядены (одно название чего стоит!) выступают обнажения каменных пластов и нависают над водой почти отвесно. Швейцария - не меньше! И на восток от Сухого Лога есть примечательное местечко, где еще в прошлом веке возник Курьинский курорт. И тут на равнинной, казалось бы, местности вышел на показ Урал-Камень, будто какой великан забавы ради выложил левый берег гранитными плитами. В Гляденах одно загляденье, и в Курьях - тоже, и еще кое-где, стоит лишь присмотреться.
В воскресенье середины июня сорок первого года Рая с подружкой Нинкой Шевелевой пошли в лес проверить, не поспела ли земляника-ягода. Возвращались домой поздно, когда потянуло с севера, от Алтыная, вечерней прохладой, распелись и услышали, что кто-то на окраине поселка тоже выводит на баяне "Спят курганы темные". Переглянулись, пошли быстрее и у одного дома, в палисаднике, увидели русоволосого в темных очках парня.
"Санька Камаев!" - узнала Рая. Она помнила Саньку босоногим и чумазым, а теперь - брюки наглажены, рубашка чистая и сам весь будто только из бани вывалился. Кто это так следит за ним? Неужели сам?
Саша оборвал мелодию, поднялся:
- Здравствуйте, девушки!
- Здравствуйте! - голос Раи был едва слышен.
- Так хорошо вы пели…
- А ты хорошо играешь, - отозвалась Нинка.
- Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит тот кукушку? - напряженно улыбнулся Саша.
- Точно, - подхватила Нинка, и все рассмеялись. Первая скованность прошла. - Сыграй еще что-нибудь.
- Заходите.
"Какой несмелый стал Санька! Раньше никого не стеснялся. А улыбка та же - до ушей, и все зубы на воле".
Девушки прошли в палисадник, сели на скамейку. Саша играл долго и охотно, а Рае все хотелось спросить, помнит ли он ее, но неловко как-то, и Нинке почему-то не сказала, что давно и хорошо знает Сашу Камаева.
В следующую субботу подружки пошли на танцы, но в клубе куражился баянист Иван Журавлев, шумели его хмельные дружки, и хотели было девушки уходить домой, да Нинка вспомнила о Саше - не хуже Ивана поиграет. А Рае и танцевать расхотелось, и совсем не прельщала встреча с Сашей - как объяснить ему, почему не напомнила о себе в то воскресенье? Но Нинка настойчивая - захочет чего, так вынь и положь. Пришлось уступить и пойти вместе с ней за новым баянистом.
Появление Саши у танцоров восторга не вызвало. Скорее наоборот: переглядывание, жидкие хлопки, осторожный смех и громкий свист. От всего этого Раю в жар бросило.
Саша заиграл вальс "На сопках Маньчжурии". Это понравилось. Быстро образовался круг. Рая не пошла танцевать и увидела, как Степан Шевелев, Нинкин брат и друг Ивана Журавлева, вразвалочку пошел к Саше, сказал что-то на ухо. Саша продолжал играть. Степан наклонился к нему и заговорил снова. Саша отрицательно покачал головой, и тогда не привыкший к возражениям Степан рванул ремень. Баян всхлипнул и свалился с коленей, но Саша успел удержать его левой рукой, а правой оттолкнул Степана, да так сильно, что тот, хватая руками воздух, полетел со сцены. В зале стало тихо. Все замерли, ожидая драки. Пискнул баян - Саша встал, удобно пристроил его на груди и остался на ногах. Лицо его покраснело и напряглось - он ждал нападения.
Степан тоже поднялся и снова не торопясь пошел на сцену. "Изобьет, а может, и порежет!" - пронеслось в голове Ран. Она бросилась за ним:
- Не смей! Не лезь!
Каким-то образом оказалась между Сашей и Степаном, совсем рядом увидела бешеные глаза Степана, потом гримасу боли и удивления на его лице - какой-то парень завернул Степану руки. На помощь подоспели ребята с электростанции и вытолкали Степана вместе с Журавлевым на улицу.
Саша, будто ничего не случилось, продолжил начатый вальс, а закончив его, запел не очень громким, чуть глуховатым голосом: "В далекий край товарищ улетает…" Это было неожиданно. Песню подхватили. Он повел вторую…
Ох и попели в тот вечер, и потанцевали, и даже поплясали. Приглянувшегося баяниста проводили домой на рассвете, а когда занялся день, по радио объявили о войне…
2.
Война едва ли не через месяц ополовинила Сухой Лог. Каждый день, даже по воскресеньям, играли духовые оркестры, надрывались пьяные гармошки, тренькали балалайки. Мобилизованные нестройными шеренгами отмеривали короткий путь от военкомата до станции, под многоголосый бабий рев садились в солдатские теплушки и уже на ходу, под стук колес, отдавали последние распоряжения по дому, выполнение которых далеко не каждому суждено было проверить.
Вскоре стали прибывать эшелоны с эвакуированными. Сухой Лог снова пополнился людьми и стал более тесным, чем ранее.
Саша приехал на летние каникулы погостить у сестры отца, Натальи Ивановны, и пока задержался. С первого дня войны муж тетки - Евдоким Иванович, приходя с работы, первым делом спрашивал районную газету, выходил на крыльцо, усаживался поудобнее и читал вслух, чтобы мог слышать Саша, сводку Совинформбюро. Присоединялась к ним и Наталья Ивановна.
На фронте творилось что-то непонятное: немцы наступали от моря и до моря и проходили в сутки до двадцати - двадцати пяти километров. Это обескураживало даже дядю Дошо.
- Выдохнутся, - обещал он, - потопай-ка каждый день столько.
Однако немцы почему-то не уставали и уже были на подходе к Москве и Ленинграду, а наши войска "под давлением превосходящих сил противника" оставляли город за городом. Тревожное наступило время, неуверенное.
Однажды к вечернему чтению подошла и тетка Анна, Погоревали вместе и понадеялись тоже, Евдоким Иванович скрутил очередную цигарку, высек обломком напильника из камня искру, поджег фитиль - со спичками стало плохо, - прикурил и, утянув фитиль в трубочку, сказал:
- Хорошо, что зашла, Анна, надо посоветоваться, как с Сашей быть!
- А сам-то он что решает?
- В Шадринск метит, а я думаю, что ему там делать нечего. На карточки не протянет - в одну неделю их изжует, а тут и картошка своя, и все другое…
- Я же там работаю, дядя Доня, и учусь, - неожиданно для себя перебил Саша Евдокима Ивановича, - Оставаться в Сухом Логу ему не хотелось.
- Пионервожатого вместо тебя найдут, а учиться и здесь можно, - отрезал Евдоким Иванович. Он был тихим и покладистым человеком, однако толочь воду в ступе не любил. - Так и порешим, - тут же подвел итог короткому на этот раз семейному совету.
Возражать было трудно. Тем более что работа была и в Сухом Логу. В июле Сашу вызвал первый секретарь райкома комсомола Игнатий Суханов. Саша с Сухановым еще не встречался. Говорили, что ростом он невелик, однако силу имеет недюжинную, а характер задиристый. Говорили также, что дел у Суханова великое множество и потому, когда он их успевает проворачивать, ест и спит, неизвестно - всегда вроде бы на ногах, свет в кабинете горит за полночь, если же окно темное, то все равно искать Суханова в Сухом Логу бесполезно, мотается где-нибудь по деревням и селам.
- До меня дошел слух, что ты здорово отличился в клубе. Верно это? - начал Суханов без предисловий, едва успев поздороваться и усадить Сашу.
- Как отличился? - насторожился Саша.
- Да так, что молодежь до сих пор тот вечер не забыла. Понравилось, как ты поешь и на баяне играешь.
- А, вон вы о чем, - вспомнил он последний предвоенный вечер. - Попросили - поиграл.
- Так вот какое дело, Камаев, почему я тебя вызвал. Баяниста Ивана Журавлева призвали в армию. Были у нас еще двое в запасе - ушли туда же. Но война войной, а повеселиться молодым все равно хочется. Понял, куда я клоню?
- Понял.
- Вот и хорошо. Продкарточки выдадим. Зарплата - по ставке. Договорились?
- Согласен.
- Ходить тебе далеко… Ты вот что, найди какого-нибудь мальчишку-провожатого, и делу конец, - посоветовал на прощание секретарь.
И Саша стал работать баянистом. Мальчишку же искать не стал, решил сам освоить дорогу. А она была трудной. Тротуаров нет, чуть дождь пройдет, грязи по колено. Не раз падал и набивал синяки.
- Саша, давай я тебя водить буду - сломаешь шею на наших горах, - предлагала Наталья Ивановна.
- Спасибо! Я сам, - отговаривался он.
- Ой, смотри, не долго и до беды.
- Я осторожно.
Ходил без провожатого, и дорога с каждым днем становилась "ровнее": запомнил количество шагов до пересечения улиц, врезались в память опасные места и ямы, лежащие близ домов бревна. Ходил медленно, словно прогуливаясь, но суд и магазин старался пройти быстро - там всегда толпились женщины и то удивлялись, то обсуждали, как он идет, тяжело ему или привык. Наиболее сердобольные предлагали довести до клуба.
- Спасибо! Я сам, - заученно отказывался и ускорял шаг. Охи и ахи мешали "слушать" дорогу.
Как-то на улице встретилась Рая.
- Ты куда, Саша?
- На работу.
- Я провожу тебя.
- Не надо, Рая… Я сам, - замялся он.
- Ладно, "сам", идем.
- Идем, если не боишься, что люди скажут, - не очень охотно согласился Саша. Он знал, что быть провожатым многие стесняются, и боялся, чтобы это чувство не испытала и Рая.
- На каждый роток не накинешь платок, - ответила беспечно Рая.
Еще несколько раз проводила его до клуба, и пошли разговоры. Мать Нинки Шевелевой - Шевелиха, как звали ее в поселке, - поделилась новостью с матерью Раи: "Слыхала? Райка-то твоя спуталась с баянистом. Кажинный божий день гуляют под ручку - в открытую и без всякого стеснения! Эка-то девка и нашла кого?.."- "Подожди городить-то! О Саньке Камаеве, что ли, толкуешь?" - "О нем, о нем, бабонька!" - "Фу ты, а я думала… Он же наш, сергуловский. Они росли вместе…" - "Э, не говори! Эки-то дела с малых лет и начинаются. Не веришь? Ну, мое дело предупредить, а ты смекай, что к чему, да смотри за девкой-то, смотри!"
Мать Раи наговору не поверила, но сомнение в душу закралось. Потаила его несколько дней и попрекнула. "Виновнице" бы отшутиться, мать успокоить - Рая же на дыбки. Ответила резче, чем надо бы: "А если это правда?" Мать покачнулась от ее слов и закричала: "Так он же слепой! Слепой! Ты что, не знаешь этого!"
Вскоре Рая стала замечать, как косятся на нее прохожие, как оглядываются и перешептываются - пущенный Шевелихой слух пошел гулять по поселку. Наверное, на Раю косились и раньше, но тогда, не задетая обывательской сплетней, она не замечала этого. Теперь же нарочно сдерживала шаг: "Не торопись, Саша, что это мы как мыши шмыгаем?" - и выше поднимала голову.
Мать Раи не погрешила против истины, сказав Шевелихе, что они росли вместе. Дом деда Саши - Ивана Даниловича - стоял по одну сторону оврага, дом Раи - напротив. Но Санька Камаев почему-то терпеть не мог свою сверстницу. Едва услышит, что Рая на улице, сразу за камни, палки и давай швырять на ее голос. Рая тоже постоянно следила за ним. Она боялась Саньки - сколько раз спасали резвость да быстрые ноги, - и еще больше боялась за него, замирала в страхе, когда Санька несся с горы на лыжах, высоко, выше всех ребят, залезал на деревья. Те чувствуют высоту и остерегаются, а ему хоть бы хны. Взбирается, пока не начинают под ним гнуться уже совсем тонкие ветки. Убегала с улицы, чтобы не видеть такого, но долго не могла оставаться в неведении, боязливо выглядывала из-за угла дома и снова пряталась, как будто Санька мог ее заметить.
3.
Саша дал дяде Доне согласие остаться в Сухом Логу. Но его тянуло в Шадринск еще больше, чем в те первые летние каникулы, проведенные в Сергуловке. И тлела в душе надежда: если не станут принимать в здешнюю школу, настаивать не будет и в районо не пойдет, а припрет родственников к стенке и уедет. С этой маленькой и единственной надеждой он и пошел в конце августа в школу. Директор долго шелестел документами, Саша ждал, что вот-вот он произнесет привычное: "Ты не можешь учиться в обыкновенной школе, тебе надо…" А вместо этого услышал: "Хорошо, мы принимаем тебя в восьмой класс. В восьмой "В"". Все рухнуло, Саша даже пожалел, что закончил седьмой с отличием.
В здании школы разместился госпиталь, и ее перевели в другое место. Дорога до школы стала едва ли не в два раза длиннее. Первое время выручал соседский парнишка Коля Мосеев. Он же внес и "рационализаторское предложение": "Саша, давай до реки по железке ходить будем - и ближе и ровнее". Саше оставалось лишь удивляться, как такая простая мысль не пришла ему самому. Позднее нашелся и более надежный помощник - Миша Хорьков. Миша учился в параллельном классе и снимал квартиру недалеко от реки - родители его жили в Алтынае. Однажды, когда Саша возвращался из школы один, Миша догнал его, проводил до железной дороги, показал, где живет сам, и предупредил: "Перед занятиями будешь заходить за мной, а после школы жди меня - стану провожать". И ни разу не забыл о своем обещании, ни разу Мише не помешали свои неотложные дела. Они и уроки часто вместе учили (Саша заходил в таких случаях к Мише пораньше), и карту изучали - Миша каждый день переставлял на ней флажки, обозначая линию фронта. А дела там все еще шли так плохо, что "глаза бы не смотрели", как говорил Миша.
…Утро началось обычно. Саша наносил воды и дров, подмел двор, накормил корову и сел готовить уроки. В полдень пошел в школу. На улице встретилась соседка Екатерина Александровна Топорищева.
- Саша, посидел бы ты сегодня дома - погода портится, похоже, буран будет, - предупредила.
- Февраль на дворе, Екатерина Александровна, а в феврале всегда бураны, - разъяснил он соседке.
А ветер уже бросал в лицо пригоршни снега, телеграфные провода гудели тревожно. Ничего, утешал он себя, за полчаса пути не забьет, пойдет поезд - услышу.
Обычно, когда поезда догоняли его, Саша слышал их далеко - они шли лесом гулко. Звук встречных заглушала выемка у реки, но, наверное, поэтому при выходе из нее машинисты давали предупреждающий гудок. Да и без него всегда можно успеть сойти с полотна - на мосту через Пышму поезда давали о себе знать особенно четким перестуком колес.
Настоящий буран, однако, налетел так внезапно, что в одно мгновение лишил всех привычных ориентиров. Ветер, до того сдерживаемый чем-то, словно сокрушил это препятствие и, вырвавшись на простор, ошалело заметался во все стороны, не зная, куда мчаться и что сокрушать еще.
В недалеком лесу на разные голоса застонали сосны, снег забил рельсы, и дорогу все время приходилось нащупывать палкой. Вернуться? Нет, надо вперед. Пошел быстрее. Еще немного - и можно сходить с полотна…
В гул бурана вдруг ворвались какие-то новые звуки! Что-то похожее на шипение… Показалось, что дрогнули шпалы… Но гудка не было! Если бы приближался поезд, полотно подрагивало сильнее. Только успокоил себя этим, резко нанесло гарью, и тут же послышался явственный звук работающих колес. Почему? Откуда? В ужасе метнулся с насыпи вправо. Что-то коротко и грозно прогрохотало над головой. Сильный толчок в спину свалил с ног. Снег набился в рот, уши, за воротник, в валенки, слетела шапка. Что произошло? Не мог же ветер в одно мгновение похоронить его под сугробом. Стал выкарабкиваться и услышал хриплый, сорванный голос Миши Хорькова:
- Санька, дьявол! - Миша всегда ругался так. - Ты чуть под снегочист не попал!
Вот оно что! Потому и гудка не было, потому и снегом занесло.
- Пошел тебя встречать - боялся, что ты не там свернешь, - кричал Миша. - Смотрю, идешь, а снегочист на тебя. Я орать - ты не слышишь. Машу машинисту, чтобы остановился - не видит. Ну, думаю, все! А глаза открыл - ты вот он! Живой! Вставай, держись за руку!
4.
Летом сорок первого года часто шли ливни.
Это потому, говорили старики, что перемешали на войне воздух снарядами и бомбами, перепутали с дымами от пожарищ, и заметались по белу свету сырые тучи. В сорок втором война еще ширилась, и, казалось бы, дождям лить да лить, однако небо все время было прозрачно-голубым, облака лишь изредка показывались на горизонте, а солнце палило нещадно. Видно, приспособилась природа, как и люди, к новому положению, отстояла данное ей равновесие. В скорое окончание битвы уже никто не верил, уже свыклись с мыслью, что победы придется ждать долго и поработать на нее немало.
В ожидании второй голодной зимы Наталья Ивановна засадила огород плотно и поливать не ленилась. Для этого Саша каждое утро наполнял бочку водой.
Он стоял у колодца, крутил валок, подхватывал полное ведро и выливал в бездонную бочку. Работа однообразная, но она не казалась ему тяжелой и нудной, потому как полезна и необходима. И весела, если разобраться: гремит цепь, слышно, как ударяется ведро о воду, как плещется она в глубине, потом цепь резко натягивается - можно крутить валок в обратную сторону. Снова плещется вода, на этот раз в ведре, а потом, когда он поднимет его над бочкой и опрокинет, хлынет вниз упругой волной, и звук тут будет разный: звонкий, ясный, если бочка пуста, и глухой, близкий, если она полна. Любая работа не в тягость, если по душе.
Во дворе было тихо. Лишь на черемухе гомонили воробьи да соседский петух время от времени созывал кур на лакомый кусочек, и те с кудахтаньем неслись к нему. На железной дороге прогрохотал товарняк - шел пустой на Егоршино. Как много поездов стало ходить за углем и лесом! Полчаса не пройдет, а уже новый мчится… Кто-то легкий и торопливый пробежал по улице, стукнула соседская калитка, скрипнула дверь в дом, и сразу раздался истошный крик Ефимьи Валовой:
- Да что же он опять наделал! Да нет больше моих силушек! И как это ему в башку взбрело?
Еще одна калитка проскрипела. На улицу выбежала другая соседка - Екатерина Топорищева:
- Что у тебя, Ефимья?
- Ой, не спрашивай! Ой, лучше не жить мне на белом свете - мой Ванька Федора убил!
- Что говоришь-то? Как убил? Зарезал, что ли?
- Ладно хоть не зарезал. Попросил у Федора закурить. Тот не дал. Ванька в него камнем и бросил с насыпи. Ой, с утра успел нажраться, окаянный. Петяшка вот прибежал: Ваньку в милицию забрали, а Федора в больницу повезли. Умер Федор-то, умер!
Событие это взбудоражило всех. До вечера гомонили на улице бабы и винили Ефимью: не следила за парнем, много воли давала, вот и получилось: отец на фронте фашистов бьет, а Ванька в тылу своих губит.
Расплата настигла Ваньку через месяц. Пошли на суд всей улицей, пошел и Саша Камаев. Недолго посидели в зале, и раздался знакомый перестук каблучков.
Рая!
- Встать! Суд идет!
Ее голос, но как изменился! Какой требовательный и торжественный!
Саша пришел в суд впервые, и все для него было ново и неожиданно: судебное заседание, оказывается, совсем не похоже на собрание, где часто говорят одновременно, спорят, смеются. Здесь все беспрекословно подчинялись одному человеку, судье Кропотину. Адвокат и даже прокурор (всегда думал, что прокурор самый главный, он все вершит) обращались к судье подчеркнуто вежливо, если нужно было задать кому-то вопрос, спрашивали разрешение.