Дальше: "раковая опухоль в желудке"… Как в желудке? А вот Жорж Нива, который упоминается в статье Залыгина как большой французский знаток жизни Солженицына, пишет про опухоль в паху (с. 14). А это очень похоже на грыжу. Такой и диагноз есть: паховая грыжа. К тому же этот Жоржик заметил: "Ткань, иссеченную при биопсии, отправляют на анализ, результаты теряются" (там же). Странно. Чего бы им теряться?
А ведь Жоржика невозможно заподозрить в недоброжелательстве к С. Полюбуйтесь только, что он наворачивает: "Солженицын, как великий русский эмигрант XIX века Герцен…" "Он подлинный ученик Достоевского…" "Можно сравнить Солженицына с великим Толстым…" "Как и Толстой…" "Как и у Толстого…" "Это приближает его к великим мастерам "на все времена", таким, как Гёте и Толстой…" "Как у Бальзака…" "Роман "Красное колесо" по размаху равен "Человеческой комедии" Бальзака…" "Данте нашего времени…" "Новый Данте…" "Это полифония Данте…" "Когда-нибудь будут говорить о веке Солженицына, как говорят о веке Вольтера…" "Бетховенская мощь его искусства…" "Пьеса "Олень и шалашовка" выстроена по шекспировской схеме…" "В нем есть что-то Сократовское…" "Он – Марк Аврелий ГУЛага…" "У Солженицына, как у святого Павла…" "Он как Антей…" "Апостол…" "Десница Бога…" "Аятолла Хомейни…" и т. д. Согласитесь, невозможно допустить, чтобы человек такой эрудиции и прозорливости путал желудок и пах и не отличал рак от грыжи.
Дальше: "Н. Решетовская, сотрудничавшая с властями, выпустила книгу, направленную на дискредитацию С.". Во-первых, что значит "сотрудничавшая"? Все граждане так или иначе постоянно сотрудничают с властями. Все дело в том, кто как сотрудничает. С. сотрудничал тайно под кличкой Ветров. И ничего дискредитирующего в книге Решетовской нет. Она лишь правдиво показала, что за фрукт ее бывший муж. Да потом еще и переделала книгу из "В споре со временем" на "Опережая время". А дискредитировать этого человека больше, чем сам он обгадил всю свою жизнь ложью, клеветой, шкурничеством, злобностью, просто невозможно.
Дальше: "12 февраля 1974 года писатель был арестован, выслан и лишен советского гражданства". Тут Залыгину следовало добавить: "к моей великой радости". Ибо еще 31 августа 1973 года в "Правде" было напечатано письмо группы писателей, в котором, в частности, говорилось: "Поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и призывающих Запад продолжать политику "холодной войны", не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого осуждения и презрения". Это письмо беспартийный Залыгин подписал вместе с членами партии Айтматовым, Бондаревым, Марковым, Рекемчуком, Симоновым, Шолоховым, Чаковским и другими. Что власти оставалось делать, когда с такими письмами во многих газетах выступали сами писатели? Она пошла навстречу Залыгину и другим Героям и лауреатам: выслала Солженицына, освободив таким образом авторов этих писем от тяжкого чувства презрения. И потом, так ли уж дорожил Солженицын российским гражданством? Ведь А. Зиновьев, например, и другие сразу вернулись в Россию, как только стало возможно, а его целых пять лет уламывали вернуться самые высокопоставленные лица: сначала глава правительства Силаев, потом президент Ельцин, за ним – Новодворская умоляла…
В 1989 году корреспондент "Московских новостей", полагая, как профессор Качановский, что беседует с человеком, всю жизнь идущим "против ветра", сказал Залыгину, который, став главным редактором "Нового мира", тотчас решил печатать там "Архипелаг": "Наверно, неуютно сейчас чувствуют себя люди, которые с таким рвением, так злобно травили Солженицына…" И что же Залыгин? Не моргнув глазом, американский академик ответил: "Я бы не стал их вспоминать. Такой был у них тогда кругозор, такая идеология…" У них – это у Шолохова, Симонова, Айтматова… Действительно, если вспомнить Шолохова, например, то его в облике Солженицына поражало "болезненное бесстыдство". А он, Залыгин, подписывая гневные письма, никакого отношения к этой идеологии никогда не имел: "Меня всегда (!) поражала эта грандиозная личность" ("МН", № 29, 1989, с. 13). И слаще репы он ничего не едал…
Дальше: "В 1976–1994 С. жил в небольшом имении недалеко от г. Кавендиш (штат Вермонт, США)". Что значит небольшое имение? Шесть соток? На самом деле – 20 гектаров. И до сих пор остается собственностью Солженицына по ту сторону океана, и в этом его уникальность, неподражаемость его творческого облика. Второго подобного писателя у нас не было за всю тысячу лет нашей литературы.
Дальше: "Все эти годы С. напряженно работал над 10-томной эпопеей "Красное колесо". Следовало добавить: "…которую ни в Америке, ни в России, ни в Западном полушарии, ни в Восточном никто прочитать не смог по причине ее полной несъедобщины".
Дальше: "27 мая 1994 С. вернулся в Россию". Следовало добавить: "Получил от Ельцина небольшое имение – бывшую дачу Кагановича с участком в пять гектаров".
Дальше: "29 мая 1997 С. избран действительным членом Академии наук (по отделению литературы и языка)". Следовало добавить: "…вместе с А. Н. Яковлевым (по отделению невежества и клеветы)".
Дальше: "11 декабря 1998 в связи с 80-летием награжден орденом Андрея Первозванного, однако писатель отказался от высокой награды". Следовало добавить: "Отказался, видимо, в расчете на то, что со временем будет учрежден орден другого Андрея – Власова, которого С. заслуживает несомненно".
Дальше: "Для творческого метода С. характерно особое доверие к жизни". Какое доверие, если он сам признается: "Я жизнь вижу, как луну, всегда с одной стороны". Но ухитряется при этом видеть ее с той, с неосвещенной стороны.
Дальше: "Писатель стремится изобразить все так, как было на самом деле". Никто в нашей литературе столько не врал, никто так злобно не искажал то, что было на самом деле.
Дальше: "С. пишет и стихи". Следовало добавить: "Они такого качества, что Твардовский, прочитав их, больше никому из сотрудников "Нового мира", даже Владимиру Лакшину, не дал читать, опасаясь за их вкус и даже психическое здоровье".
Дальше: "Солженицынский "Пир победителей" – это гимн русскому офицерству". Тут мы добавим от себя: еще в мае 1967-го в письме IV съезду писателей СССР С. громогласно и гневно заявил, что написал эту пьесу в лагере, в тяжелейших будто бы условиях, будучи всеми забыт и "обречен на смерть измором", – словом, это был плод упадка духа, заблуждения, ошибки, в которой он раскаивается, и что пьеса "давно покинута", а теперь "приписывается" ему недобросовестными людьми "как самоновейшая работа". Заметим, однако, что, во-первых, тяжелых условий в лагере С. не отведал. Во-вторых, пять лет, т. е. большую часть срока имел регулярные свидания с женой, а весь срок получал посылки от нее и других родственников. Так что отнюдь не был он и забыт. В-третьих, смерть никогда не грозила Солженицыну – ни измором, ни расстрелом, а разве только от заворота кишок. Однако здесь важно отметить другое: в 1995 году, когда власть переменилась, переменилось и отношение автора к своей пьесе. В 1994 году он разыскал ее на чердаке, отряхнул от пыли и отнес "давно покинутую" в Малый театр. И знаменитый театр, словно соревнуясь с Академией наук в позоре, 25 января 1995 года поставил ее. А Владимир Бондаренко, разумеется, написал восторженную статью о спектакле. Между тем Михаил Шолохов именно в связи с этой пьесой, считая ее клеветой на Красную Армию, сказал о "болезненном бесстыдстве" Солженицына.
Дальше: "Очень важна во всех пьесах С. тема мужской дружбы… Эта же тема оказалась и в центре романа "В круге первом". "Шарашка", в которой вынуждены работать Глеб Нержин (прототип – сам автор), Лев Рубин (прототип – Л. 3. Копелев) и Дмитрий Сологдин (прототип – Д. М. Панин), оказалась местом, где "дух мужской дружбы парил под сводом потолка". Допустим, тема-то есть. Но в жизни С. все обстояло иначе. Был у него школьный друг Кирилл Симонян, в будущем главный хирург Красной Армии. Когда С. арестовали, то на допросе он в духе мужской дружбы, не знающей границ, оклеветал Симоняна как будто бы своего единомышленника-антисоветчика. А в 1952 году уже перед выходом из лагеря, видимо, от злобы, что Кирилл все эти годы пребывал на свободе, еще и написал на него донос на 52 страницах. Был у С. друг и в университете – Николай Виткевич. В духе той же своей мужской дружбы С. оклеветал и его. Разумеется, оба оклеветанных друга в свое время дали отповедь доносчику и клеветнику. Ходил в друзьях и упомянутый Лев Копелев, который назван и в статье Залыгина: "В 1961 друг С. по "шарашке" известный германист Л. 3. Копелев передал рассказ "Один день Ивана Денисовича" в редакцию "Нового мира". Как видим, этот германист сыграл важную роль в жизни Солженицына, однако и тут дух мужской дружбы со временем превратился в дух вражды и взаимной ненависти.
Дальше: "16 мая 1967 С. обратился к 4-му съезду писателей СССР с открытым письмом". Правильно. Но надо было добавить: "…в котором было много несусветного вздора, невежества и клеветы".
Дальше: "В 1968 писатель тайно передал на Запад микрофильм рукописи 3-го тома "Архипелага ГУЛаг". Два первых были тайно переданы раньше. Спрашивается, если он проделывал такие штучки, то чего же потом стонал, что КГБ дохнуть ему не давал: и следил, и подслушивал, и фотографировал, и любимую жену завербовал и убить хотел ядовитым уколом в задницу?
Дальше: "Володин, герой романа "В круге первом", пытается предупредить военного атташе о том, что сов. агенты украли у США атомную бомбу, – он не хочет, чтобы ею завладел Сталин и укрепил т. о. коммунистический режим. Герой жертвует своей жизнью ради России, ради порабощенного тоталитаризмом отечества". Прекрасно, но надо было добавить: "Во-первых, Володин ничего не добился: бомбу Сталин получил. Во-вторых, этот герой не одинок. Также пожертвовали жизнью ради России генералы Корнилов, Краснов, Власов, атаман Шкуро, Троцкий и кое-кто еще".
Дальше: "Для писателя характерен новаторский подход к языку, тончайшее чувство слова". Какое новаторство, коли он употребляет слова, смысла коих не понимает. Например, прославился тем, что вместо "навзничь" пишет "ничком" и наоборот. И "тончайшее чувство" тут ему не мешает. Дуроломство это, а не новаторство.
Дальше: "Глубокая религиозность С.". И говорить-то об этом стыдно. Прохиндей с крестом.
Дальше: "С. подчеркивал, что Толстой никогда не был для него моральным авторитетом". Еще бы! Толстой воевал в артиллерии и плакал при виде французского флага над Севастополем, Солженицын же воевал конюхом, потом звукометристом, а заплакал, когда жена выгнала его со своей дачи; Толстой помогал голодающим, участвовал в переписи населения, а кому помог Солженицын, в чем он участвовал, кроме литературных склок; Толстого называли вторым царем России, а Солженицына – вторым Власовым; Толстой в 82 года, стыдясь своей сытой жизни рядом с нищенской жизнью народа, все бросил и пошел в народ, да смерть помешала, а Солженицын все греб и греб под себя до самой смерти. Естественно, какой же Толстой для него авторитет? (См. гл. V книги.)
Дальше: "С. подчеркивал, что Достоевский нравственные проблемы ставит острее, глубже". За что ж он так глумится над ним и его товарищами по кандальной каторге, изображая их бездельниками в белых штанах?
Дальше: "Киносценарии Солженицына демонстрируют его мастерство". Он сам всю жизнь только тем и занят, что демонстрирует что-нибудь.
Дальше: "Книга "Бодался теленок с дубом" – это история противостояния правды и официозной лжи". Что значит "официозная ложь"? Официоз – это орган печати, который, не будучи правительственным, выражает позицию правительства, т. е. официоз – это как бы полуофициальный орган. Подобно тому как ариозо – это как бы полуария. Так о чем тут речь – о полуофициальной лжи? А как быть с вполне официальной? Почему наш храбрец противостоял не ей, а только полуофициальной? Непонятно! Не умеете вы, академики да профессора, вполне грамотно выражать свои мысли.
Дальше: "Особое место в этой книге занимает образ Твардовского". Действительно особое. Ведь ни о ком из писателей, а только о нем Солженицын писал: "Он меня душил! Он меня багром заталкивал под лед!"
Дальше: "Публицистические книги писателя – образцы служения правде, Богу и России". Лепота!
Дальше: ""Архипелаг ГУЛаг" с документальной точностью напоминает "Записки из Мертвого дома" Достоевского и "Остров Сахалин" Чехова". Да если бы эти писатели были живы, они, во-первых, подали бы на Залыгина в суд за уподобление их трагических книг с дешевой и лживой поделкой, во-вторых, выдрали бы бороду самому Солженицыну.
Дальше: "Во времена Солженицына в местах заключения находилось огромное количество ни в чем не повинных людей". Выше упоминалось, что сам он признает: ему лично влепили справедливо, законно. А вот все остальные – ни в чем… Тогда спросил бы у своего дружка Яковлева, который с 1986 года ведал реабилитацией: "Почему из 106 млн. объявленных мной репрессированных в советское время ты, аспид, почти за двадцать лет реабилитировал только 1 млн. 300 тысяч? Где остальные 104 млн 700 тысяч?"
Дальше: "Глубоко аргументированная критика сов. системы произвела во всем мире эффект разорвавшейся бомбы". Во-первых, разорвавшаяся бомба – замусоленный литштамп, стыдный для 80-летнего академика. Во-вторых, сам же Солженицын называл нынешнее время "безграмотной эпохой". Да, только в такую эпоху и можно наворотить вороха малограмотного вздора о своем народе, грязной клеветы на свою родину, подлой лжи на свою историю, и эта смесь взрывается над родной страной, как "Малыш" над Хиросимой. Солженицын и сделал это в своем "Архипелаге", и ему, несомненно, принадлежит первая, главная, самая важная роль в разрушении Советского Союза.
Как убивали Солженицына
Известно (в частности, из этой книги тоже), ЧТО ВСЯ-ТО жизнь Александра Исааковича Солженицына была сплошным мучением и подвигом. Детство, говорит, я провел в очередях; в школе, говорит, одноклассники срывали с меня нательный крестик, а учителя так истязали придирками, что однажды я грохнулся в припадке отчаяния на пол и об парту так разбил себе лоб, что жуткий шрам красуется до сих пор; как-то в начале учебного года, говорит, меня даже исключили на три дня из школы, но в то же время в издевку каждый год избирали старостой класса да еще вынудили стать пионером, потом загнали в комсомол. А после школы? Пришлось поступить в Ростовский университет, а там измыслили для него новую пытку: заставили получать Сталинскую стипендию! Только кончил университет – война. Попал в обозную роту. Меня, говорит, интеллектуала суперкласса, обрекли за лошадьми навоз убирать. Потом целый год терзали в военном училище. К середине войны попал на фронт. Тут вообще сплошной кошмар. Судите сами: из Ростова доставил ординарец молодую жену прямо в землянку на 2-м Белорусском фронте. Ведь как приятно и удобно бить захватчиков, когда жена под боком. Побил-по-бил и – в жаркие объятья молодой супруги… Как отрадно!.. Так нет же! Спустя месяц-полтора командир части выставил ее, лишил боевого офицера супружеского внимания и ласки, решив, что ему достаточно пищевого, вещевого и денежного довольствия. Вот он, звериный оскал социализма. Еще когда он узнал его… В сорок пятом, говорит, попал я в окружение. Немцы тогда драпали со всех ног, но все-таки меня окружили. И ведь могли убить, в плен взять, но я вышел из окружения, вскоре вернулся туда за любимым портсигаром, благополучно вышел, а после и сам, кажется, окружил немцев. За это, говорит, меня представили к ордену Красного Знамени, но – вдруг арест за любовь к эпистолярному жанру. Всего лишь!.. А уж чего в лагере натерпелся, ни в сказке сказать, ни пером описать. Дал бы дуба на тяжелых работах, но удавалось устраиваться то бригадиром, то библиотекарем, то просто ничего не делал. Мог бы умереть с голода, но кормили, гады, три раза в день, да еще жена, тетушки регулярно посылки слали… А что началось, когда стал писателем! КГБ дохнуть не давал. Каждый шаг гения фиксировался, все разговоры прослушивались, даже завербовали жену в тайные агенты следить за ним, но она с риском для жизни их обоих помогала переправлять его сочинения за границу. А как пытались запугать! КГБ присылал письма с приклеенными волосками. Представляете, какой страх?! Это же намек на то, что, потерявши голову, по волосам не плачут. А однажды на Александра Исааковича, как на Эдуарда Амвросиевича, бесстыжий КГБ даже совершил настоящее покушение. Представляете? Операция "Укол ядом в задницу". В задницу гения, нобелевского лауреата, Меча Божьего… Это ж поистине покушение века!
Именно сей ужасный факт вновь упомянут писателем в его газетной схватке с журналистом Марком Дейчем. Великий сочинитель сказал: "Уж настолько я был непереносим для КГБ, что в 1971, 9 августа, в Новочеркасске они прямо убивали меня уколом рицинина…"
Тут же сообщается, что свидетель покушения подполковник КГБ А. Б. Иванов (какая редкостная фамилия!), чекист с тридцатилетним стажем, все видевший своими глазами, выступил по телевидению и рассказал, как было дело. Это опубликовал еще и еженедельник "Совершенно секретно" (№ 4 за 1992 г.), мало того – одновременно и английская "Гардиан" (20 апреля 1992). А несчастная жертва преступной акции включила сей рассказец в виде приложения в свою великую книгу "Бодался теленок с дубом" (М., 1996). Итак, четыре публикации на российском и международном уровне. Не перебор ли? А текст в "Теленке" еще и украшен для полной достоверности сей фотографией "подполковника" с редкостной фамилией. Все весьма основательно…
Правда, "подполковник" почему-то с погонами старшего лейтенанта. И какая-то странная у него шевелюра, как парик у певца Кобзона. Ну, что ж, бывают и промашки. Зато лейтенант ну просто писаный красавец. И всегда можно сказать, что фотография относится как раз ко времени покушения. Только вот уж очень опять-таки странно выглядит старший лейтенант в своем описанном им тогдашнем рабочем кабинете с четырьмя телефонными аппаратами, как у генерала. Ну да ладно уж, впереди нас ждут более интересные вещи… Указанной телепередачи я не видел, "Сов. секретно" и "Гардиан" не читал, но текст, что в "Теленке", перед нами: стр. 675–684. Полный!
"Подполковник Иванов" заявляет: "Настоящее повествование документально, хотя написано по памяти". Странности продолжаются, ибо тут одно исключает другое: или документально, или по памяти. Ни одного документа в "повествовании" нет. Более того, никто из участников преступления века не назван по имени – ни начальник Управления Ростовского КГБ, ни "шеф из Москвы", приехавший для руководства операцией "Укол", ни прямой исполнитель злодейства; не назван никто даже из неучастников, а просто упомянутых – ни секретарь начальника управления, ни шофер машины, на которой выезжали на задание, ни канадская писательница, разоблачившая-де КГБ, ни даже хорошо знакомая "Иванову" официантка в буфете, где он постоянно подкреплялся… А ведь иные из них за двадцать лет, минувших со дня операции "Укол", могли умереть, и это развязывало руки рассказчику. Словом, документальностью здесь и не пахнет.