Легкий путинг
Даже с помощью многоточий я не решаюсь воспроизвести того густого мата, которым российская политическая элита встретила утро 9 августа 1999 года, когда вместо С добрым утром, страна! услышала о пятой за полтора года отставке премьера (Степашина) и назначении на его место Путина. Получив непечатный комментарий от первого десятка политиков и чиновников, до которых смогла дозвониться, я решила сделать профилактический санитарный перерыв на пару часов: просто потому что чисто конкретно вяли уши.
Зато ценой своих завядших ушей я сразу опытным путем установила, что окончательное решение назначить Путина принял даже еще более узкий круг ограниченных людей, чем тот, что принимал решение об отставке Примакова и назначении Степашина.
Чуть позже лица, пролоббировавшие решение об отставке Степашина, выработали кулуарную мотивировку отставки, которая практически дословно совпадала с характеристикой, чуть раньше в беседе со мной данной Степашину за глаза Лужковым: Это не премьер, а тряпка. Слабак.
Впрочем, лица, не входившие в судьбоносный ближний круг (то есть практически вся политическая элита) в открытую говорили о том, что объективно слабый Степашин тем не менее ухитрился все же за время своего премьерства несколько раз наступить на хвост Семье – пару раз вошел в пике с семейным министром путей сообщения Василием Аксененко (которого, кстати, в смутное, неврастеничное время после отставки Примакова Юмашев с Дьяченко чуть было сразу не назначили президентским преемником вместо Степашина), а также якобы не совсем понял по бизнесу Романа Абрамовича. Злые языки утверждали, что в результате именно за несговорчивость с Семьей, а не за слабость, Степашин и поплатился: был заменен по-чекистски исполнительным семейным протеже Путиным.
Как вскоре выяснилось, категорически против отставки Степашина (и, следовательно, – назначения Путина тоже) выступал в тот момент Анатолий Чубайс и даже лично встречался с Ельциным, чтобы отговорить его от этого решения. Скорее всего, именно этого (а не сомнительного факта нерасторопности Чубайса при помощи ему с трудоустройством в Москве, как принято считать в тусовке) так до сих пор и не может простить главе РАО ЕЭС Путин.
* * *
В тот же день мне стало известно, как были расписаны роли в последней трагикомической кремлевской драме ельцинской эпохи. Драме, финал которой (теперь уже не важно – закономерный или случайный) переломил весь ход политической истории страны на многие годы вперед.
5 августа.Ельцин, которого окружение уже накрутило, что Степашин – слабенький, вызывает к себе премьера и с порога объявляет ему об отставке. Но Степашин ведет себя нетипично для увольняемых премьеров и задает президенту вопрос: За что? Ельцин обвиняет его в бесхребетности и неспособности остановить наступление Лужкова с Примаковым. Степашин возражает Ельцину, пытаясь возложить ответственность на главу кремлевской администрации Александра Волошина, затеявшего войну с Мостом. Присутствующий на встрече Волошин понимает, что вопрос теперь стоит так: либо он – либо Степашин.
Ельцин требует встречи с министром печати Лесиным. Тот также подтверждает президенту информацию, что противостояние с Мостом привело к критической дестабилизации ситуации.
В этот день указ об отставке Степашина на новостные ленты так и не выпускается. Ельцин, не увидев в вечернем выпуске новостей информации об отставке, не устраивает приближенным разноса: для опытных царедворцев это верный знак того, что президент остыл насчет отставки.
6 августа.Окружение Сергея Степашина со вздохом облегчения сообщает в кулуарах журналистам, что все рассосалось.
7 августа.Во время заседания ассоциации Большая Волга премьер Степашин, говоря о событиях на Северном Кавказе, делает важнейшее политическое заявление: Россия больше не повторит ошибок 1994-1995 годов, в Чечне больше не будут гибнуть русские солдаты.
8 августа.Появляется неофициальная информация о вторжении в Дагестан. Степашин вылетает в Махачкалу.
В это же самое время судьба премьерского, а заодно и президентского, кресла решается в ближнем Подмосковье. На дачах руководства администрации проходят консультации с участием Романа Абрамовича и Анатолия Чубайса. Чубайс вновь высказывается резко против отставки Степашина, говоря, что тот еще не раскрыл свой ресурс. Однако Волошин по-прежнему непоколебим и намерен идти до конца.
Ельцин назначает решающую встречу с премьером на 10.00 утра 9 августа.
Чубайс звонит Ельцину и просит назначить ему личную аудиенцию до этого срока – все еще надеясь повлиять на решение президента.
Ельцин соглашается принять Чубайса в 9.15 утра 9 августа. Однако руководство администрации уже подготовило для Ельцина текст его речи, где Путин, по сути, объявляется преемником. Ельцин охотно соглашается с доводами своего окружения, что это сильный ход. Волошин также предупреждает Ельцина: Борис Николаевич, Чубайс утром попытается вас отговорить от этого сильного хода…
9 августа.В нетерпении сделать эффектную рокировочку и показать стране, какой он крутой, Ельцин приезжает в Кремль гораздо раньше запланированного – к 8.00 и сразу вызывает к себе Степашина: Сергей Вадимович, вы свободны… Освободите кабинет для Путина… Всего доброго! Сразу после этого Ельцин звонит Чубайсу, довольно сообщает о рокировочке, которую только что проделал, и интересуется: Еще какие-то вопросы у вас ко мне остались?
* * *
После августовского провозглашения преемником рейтинг у Путина был просто копеечный – 2%. Это, как известно, вообще в пределах статистической погрешности.
Я специально пользуюсь здесь данными фонда Общественное мнение: это предельно лояльная Кремлю служба социологических исследований. Но даже она не питала насчет Путина никаких иллюзий.
На протяжении как минимум месяца вся политическая тусовка (за исключением самих авторов проекта под названием Путин) от души смеялась над его президентской потенцией.
Даже у Степашина рейтинг в тот момент был гораздо выше: в августе его готовы были выдвинуть в президенты 10%. Причем за время его премьерства очевидна была динамика: с мая количество поддерживающих Степашина в качестве кандидата в президенты выросло на целых 7%.
Рейтинг доверия к Степашину, судя по ФОМовским исследованиям, рос с огромной скоростью: в мае ему доверяли 14%, в июне – уже 23, в июле – 28%. А в августе (то есть ровно к тому моменту, когда Волошин и Семья решили отправить Степашина в отставку) рейтинг доверия к нему достиг целых 33%.
Путину же, сидевшему в тот момент во главе ФСБ, в смысле доверия населения блеснуть было нечем. В августе 1999 года доверяли ему (по тем же, лояльным Кремлю ФОМовским данным) всего 5% населения.
А НЕ доверяли Путину в августе 1999 года (внимание, сейчас будет фокус) целых 29% населения. Зайдя к опытному пиарщику Алексею Волину в РИА Новости, я поинтересовалась у него:
– Ну как тебе Путин? В смысле – как потенциальный клиент? Ты бы взялся его раскручивать в президенты?
– Не приставай с глупостями… Безнадежен, – отмахнулся от меня Лешка и продолжил заниматься какими-то более важными текущими проблемами…
Но я не отставала:
– Лешка, вот давай предположим такую гипотетическую ситуацию: у тебя на руках вот такой вот безнадежный клиент, с таким вот низким рейтингом и вот с такими никакими публичными данными… Давай смоделируем ситуацию: существует ли хоть что-то в мире, чем его пиар-команда могла бы резко поднять его рейтинг и сделать из него президента?
Лешка почесал репу и ответил:
– Да. Есть. Маленькая победоносная война.
* * *
Заочный рецепт Волина (пришедший, очевидно, в голову не только этому пиарщику) был выполнен безнадежным пациентом с пугающей точностью. Начиная с 9 сентября, после того как был взорван девятиэтажный жилой дом в Москве на улице Гурьянова, рейтинг Путина стал расти, как огурец в Чернобыле, – по 3-4% в неделю. И к декабрю, на пике вновь развязанной военной операции в Чечне, достиг 45%. Кстати, глава ФОМа Александр Ослон тоже неоднократно подтверждал мне, что, даже по их исследованиям, главной составляющей дрожжей, на которых вспучивало путинский рейтинг, была именно война. Удачно преподнесенная общественному мнению.
Никогда он не был на Босфоре
Стамбульский саммит ОБСЕ в конце ноября 1999 года оказался для кремлевского пула прощальной президентской поездкой Бориса Ельцина. Может быть, именно поэтому, теперь, когда я вспоминаю то время, все комические персонажи и анекдотичные подробности поездки в Стамбул кажутся мне исполненными какого-то эпического, законченного обаяния. Точно так же, как муравьишки и былинки, ненароком попавшие в янтарную бусинку, – все кремлевские обитатели совершали самые обычные, земные, свойственные им, мелкие ежедневные телодвижения. До того самого момента, пока всех их не накрыла волна. И тогда они застыли в самых естественных для них, бытовых, незначительных позах. Которые, однако, благодаря убившему их янтарю, приобрели какую-то вечную внутреннюю подсветку и смысл.
* * *
Кремлевский отдел аккредитации журналистов к тому времени уже окончательно превратился в какую-то турфирму. Нас вывезли в Стамбул почти на неделю.
На все мои трудоголические вопросы, зачем тратить на эту поездку столько времени, незабвенный Сергей Казаков (начальник кремлевского отдела аккредитации) произнес свою коронную, излюбленную фразу:
– Попрошу без фанатизма! Вы когда-нибудь бывали до этого в Стамбуле? Нет? Так вот: прекрасный город! Шопинг, дешевые дубленки, золото, Гранд-базар, туда-сюда! Расслабьтесь!
И мои подружки – Ленка Дикун, Танька Нетреба и Танька Малкина – пошли расслабляться. Налеты кремлевского пула на Гранд-базар и другие оптовые рынки города Стамбула совершались ежедневно. Дурея от избытка свободного времени, каждая из моих товарок закупила уже по несколько дубленок разных цветов и размеров: сначала -себе, потом – мужьям, потом – матерям, а потом уже и малым детям. Потом – перекинулись на украшения.
Мне, клинически неспособной к массовому шопингу и толкучке на рынках, приходилось вечерами рассматривать их добычу и выслушивать охотничьи рассказы:
– Нам скидку в два раза сделали! Ты бы видела, как турки Нетребе эту курточку втюхивали! Моделька! – говорят. Мне кажется, еще немного – и они бы ей это все уже и за бесплатно отдали!
В общем, судя по количеству трофеев в номерах кремлевского пула, древний Царьград был разорен до основания.
* * *
Я развлекалась по-своему. Такого волшебного, свежайшего мороженого из молодых фисташек, как в маленькой кофейне на улице Истиклал рядом с Таксимом, я не пробовала ни в одной стране мира. Молоденькие французские спасатели (приезжавшие в Турцию разбирать завалы от землетрясения, случившегося накануне саммита), приходили в кофейню вместе со своей огромной поисковой бельгийской овчаркой и каждый вечер с любопытством наблюдали один и тот же аттракцион.
– Ну что, Трегубова, – еще по одной? – подначивала меня Ленка Дикун после пяти съеденных порций.
– Нет, сначала еще горячего чайку Earl Grey, иначе я сейчас превращусь в снеговика! – просила я официанта. Но через минуту все-таки раскалывалась. – Хорошо, а потом – еще две порции мороженого!
В этот момент хозяин заведения обычно не выдерживал, начинал хохотать и приносил нам огромный чан с фисташковым мороженым:
– Our Compliments, my friends!
Приходилось делиться с бельгийской овчаркой.
* * *
Как же я обрадовалась, когда после этих дней мучительного безделья в Стамбул, наконец-то, приехала российская делегация! Я мертвой хваткой вцепилась в Лешу Громова (он был тогда еще на технической должности главы пресс-службы) и потребовала, чтобы он немедленно организовал нам встречу с главой кремлевской администрации Александром Волошиным. И Громов, который, как потом выяснилось, мечтал занять место тогдашнего президентского пресс-секретаря Дмитрия Якушкина, рьяно бросился исполнять мою просьбу.
Волошин поселился в том же отеле, что и Ельцин, самой красивой гостинице Стамбула – Swiss Hotel Bosphorus, и вечером мы с удовольствием отправились к нему в гости.
В интерьере своего шикарного номера Волошин, почти насмерть заморенный годом кремлевской борьбы за выживание, смотрелся как только что освобожденный узник Освенцима.
Ввалившиеся щеки стильно подчеркивались мумифицированно-желтым цветом лица, а при взгляде на его фигуру было не вполне понятно, на чем там вообще висит костюм.
Впрочем, сам Стальевич отчаянно, из последних сил, не подавал виду. Почти не шатаясь, он вышел к нам навстречу, бодро поздоровался со всеми за руки (холодной, как лед, бескровной, мумифицированной рукой), и провел к себе.
Вслед за нами в полуоткрытую дверь волошинского номера незаметно проскользнул несчастный президентский пресс-секретарь Дмитрий Якушкин, которого все журналисты тогда чморили. Пока мы рассаживались на волошинской кровати, пресс-секретарь прятался то ли в прихожей, то ли в уборной. И только когда мы уже начали разговаривать, он беззвучно шмыгнул в комнату и… – ко всеобщему изумлению – быстро полуприлег на соседней кровати, на бок, картинно подперев голову ручкой. Словом, опершись локтем о гранит. В этой вальяжной позе друзей круга Пушкина наш кремлевский меланхолический Якушкин так и провел безмолвно всю беседу.
Волошин же механически, как на подкосившихся ходулях, опустился рядом с изящным, раскрытым деревянным бюро, забитым уродливыми кремлевскими циркулярами. Практически не дрожавшими пальцами он достал и зажег сигарету. Которая вскоре, когда у него уже не хватало сил затягиваться и стряхивать пепел, начала красиво прожигать дорогое дерево.
Но в целом кремлевский доходяга держался молодцом. После того как он удачно приземлился в кресло, последним, что его слегка выдавало, было лишь мерное, едва заметное кругообразное покачивание головы вместе с верхней частью туловища, вокруг собственной оси. Было такое впечатление, что сейчас глава администрации запоет звуком. Присмотревшись к этим циклическим движениями, я вдруг поняла, что Волошин просто спит с открытыми глазами.
В какой-то момент он все-таки попался.
На один из наших вопросов Волошин живо ответил:
– Ага.
– Чего ага? – удивленно переспросили девчонки.
– Угу… – пояснил Волошин. И продолжал сидеть, изображая, что не спит.
Глаза его то и дело как-то сами собой закатывались (точно так же, как если спящему зверю пробовать поднять веко), но он чудовищным усилием воли смаргивал и продолжал дарить нам рассредоточенный, сведенный даже не на переносице, а на вечности, мутный взгляд спящего Будды.
Малкина решила, что глава администрации просто устал говорить о политике и поэтому с ним надо срочно побеседовать о любви:
– Александр Стальевич, а вот скажите: а какие вам женщины нравятся?
– Тарелки, – сомнамбулически проговорил Волошин. Оказалось, что он отвечал на предыдущий вопрос, заданный Нетребой – про его хобби.
– Я в молодости раскрашивал тарелки. Разрисовывал, а потом сам обжигал. Красиво получалось.
– Неужели у вас до сих пор остались эти тарелки? Можете показать?
– Не-а. Все продал, – флегматично признался кремлевский аскет. – Денег тогда не было, вот и продал.
Нетреба, которой редакция Аргументов и Фактов дала задание написать заметку о человеческом аспекте Волошина, взмолилась:
– Ой, Александр Стальевич! А расскажите, что вы вообще обычно делаете на досуге? Тут я уже не выдержала:
– Нетреба, да ты что, издеваешься над ним, что ли? Ну какой ему еще досуг?! Ты посмотри на него!
Стальевич удивленно вскинул на меня закрывающиеся глаза и жалко улыбнулся:
– Слушай, а что – правда заметно, да? Я действительно уже неделю не спал…
* * *
Поняв, что пользы сейчас от Волошина – как от козла молока, мы оставили его отдохнуть, договорившись попозже вместе пойти поесть.
Несмотря на странноватую компанию, это был один из самых красивых ужинов в моей жизни. Потому что вид на Босфор из ресторана Свисс-отеля – просто офигительный. Да и закат в тот день был какой-то запредельный.
Впрочем, глава администрации всего этого не видел, потому что сидел рядом со мной спиной к окну. А сил вертеть головой у него не было.
Работа вилкой Волошину тоже давалась с трудом. И тем более уж он не мог координировать сразу два процесса: еду и речь. Поэтому вилка со спасительным кусочком пищи то и дело безвольно зависала где-то на полпути между волошинской тарелкой и его же ртом.
Фальшиво пытаясь синтезировать в одном флаконе стерву-журналистку и заботливую женщину, я проговорила:
– Александр Стальевич, вот доешьте, пожалуйста, этот кусочек. А потом объясните мне: НУ ВОТ ЗАЧЕМ ВЫ тринадцатого октября в третий раз внесли в Совет Федерации представление на увольнение Скуратова? Вам, что, мало двух раз позора было?! Что за мазохизм!
– А просто мне уже все по фигу было! – захихикал Стальевич. – Хуже уже быть не могло, а дожать их в психологическим смысле я был должен: я им просто показал, что они могут там сколько угодно сидеть упираться, – а я, если надо, еще хоть сто раз, им назло, буду вносить увольнение Скуратова! И все равно в конце концов дожму их!
После этого обещания Волошин даже немного поел. * * *
Душевную атмосферу ужина мне, правда, слегка подпортил сидевший напротив нас волошинский заместитель по международным делам Сергей Приходько. Политические темы его, похоже, вообще не волновали. И как только я выбиралась из-за стола, чтобы подойти к буфету и принести себе и Волошину чего-нибудь вкусненького, Приходько бросался за мной и, едва я отходила на несколько шагов от общего стола, с маниакальным упорством приставал:
– Лена, ну скажите мне: когда мы с вами встретимся в Москве?
– У вас ко мне какое-то дело, Сергей Эдуардович? – как можно более корректным тоном переспрашивала я.
– Неужели вы не понимаете, Лена! – горячился Приходько. – Я вас спрашиваю: когда мы с вами сможем встретиться наедине?
В какой-то момент эти дурацкие, водевильные домогательства так достали меня, что я не выдержала и при всех девчонках его пристыдила:
– Слушайте, Приходько, вы что – влюбились в меня?
– Да, и не скрываю этого! – нагло заявил внешнеполитический кремлевский стратег.
– Тогда будьте любезны держать себя в руках и не приставать ко мне больше с этой вашей проблемой – вы же все-таки серьезный государственный чиновник, Сергей Эдуардович, отвечающий за лицо государства, – напомнила я под общий хохот коллег.