Однако то, что эффектно звучит на бумаге, возмущает живую душу, и Александр, вопреки самым разумным доводам, не может решиться отдать без боя значительную часть русской территории. В конце концов он одобряет план своего военного советника прусского генерала Фуля, являющийся компромиссом между тактическим отступлением и контрнаступлением. Согласно этому плану, главные силы русских отходят в укрепленный лагерь под Дриссой в излучине Двины, а остальные части наносят удары по флангам и тылам противника. К несчастью, этот маневр неосуществим из-за численной слабости русской армии. Против 400 тысяч, сражающихся на стороне Наполеона (французы, немцы, поляки, голландцы, итальянцы, австрийцы, швейцарцы…), русские могут выставить в общей сложности всего 220 тысяч человек, разделенных на три армии: Первая, под командованием Барклая де Толли, насчитывает 127 тысяч человек, Вторая, под командованием Багратиона, – 48 тысяч, наконец, Третья, под командованием Тормасова, – 43 тысячи, но Третья армия стоит далеко на юге, прикрывая австрийскую границу. Следовательно, только Первая и Вторая армии могут отразить нападение врага. Александр приказывает обеим армиям соединиться у Дриссы. Но этот хваленый лагерь не пригоден для обороны: он расположен в неудобной местности, плохо укреплен и недостаточно обеспечен припасами. Сверх того, французы его просто обходят и двигаются не на север, как предполагал Фуль, а на юг. На прусского стратега обрушивается негодование русских военачальников. Доверие Александра к нему поколеблено. Александр в растерянности, не знает, на кого опереться, и не уверен в своих способностях к командованию армиями. Балашов, Аракчеев и государственный секретарь Шишков, заменивший Сперанского, почтительно просят царя оставить армию. Здесь, обосновывают они свою просьбу, присутствие царя бесполезно, тогда как его появление в Москве и Петербурге воодушевит весь народ. Самым веским доводом стало письмо великой княгини Екатерины, которая заклинает брата быть главой государства, а не армии. "Я считаю Вас таким же способным, как Ваши генералы, – пишет она в июне 1812 года, – но Вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из генералов будет дурно делать свое дело, его ждут наказание и порицание, но если ошибку сделаете Вы, вся ответственность падет лично на Вас, и будет уничтожена вера в того, от кого все зависит, кто держит в руках судьбы империи и должен быть единственной силой, перед которой склоняются все. Утрата веры в Государя принесет вреда гораздо больше, чем оставление нескольких губерний. Я знаю Ваш характер: Вы будете страдать из-за одной ошибки и упрекать себя за нее больше, чем другие за тысячу совершенных ошибок… Душевные страдания туманят ум… Прокляните меня, но я не могу Вам лгать. Или лучше было бы мне промолчать?" Александр отвечает 11 июня 1812 года: "Я предвидел, что Вы захотите оторвать меня от армии, но все-таки я тронут воодушевлявшими Вас высокими чувствами. Как бы я был счастлив, если бы рядом со мной было больше людей, подобных Вам! Ваши убеждения делают честь как Вашему уму, так и Вашему патриотизму и Вашему сердцу".
Наконец, он поручает Шишкову составить манифест, провозглашающий Отечественную войну против захватчика, велит к ночи приготовить коляску и уезжает в Москву. 12 июля в 9 часов утра он появляется в Кремле на Красном крыльце и видит перед собой море людей – здесь перед ним вся Россия, единая в своем религиозном благоговении перед царем. Народ встречает его криками восторга, они заглушают друг друга, ширятся: "Ура!.. Веди нас, царь-батюшка!.. Умрем или победим!" Когда царь спускается по ступеням на площадь, тысячи рук тянутся к нему, стараясь коснуться его. Люди смеются, плачут, целуют полы его мундира. С трудом он пробирается сквозь теснящую его толпу к собору, где митрополит взволнованно благословляет его: "Царю! Господь с тобою: Он гласом твоим повелит бури, и станет в тишину, и умолкнут волны потопные. С нами Бог!" На собрании в Слободском дворце московское купечество в патриотическом порыве жертвует миллионы рублей на общее дело, дворянство выставляет 24 тысячи ратников, а богатые вельможи обязуются обмундировать и вооружить несколько полков.
Проведя в Москве восемь дней, Александр с головой, гудящей от приветственных возгласов, возвращается в Петербург и поселяется в своем дворце на Каменном острове. В Москве, охваченной патриотическим воодушевлением, он осознал всю мощь русского народа, его готовность к самопожертвованию, его безграничную веру в своего царя. Неожиданно он, ученик Лагарпа, почитатель Вольтера, ощущает, что Всевышний избрал его своим орудием и возложил на него свершение великих деяний. И с тревогой Александр задается вопросом: хватит ли у него сил оправдать чаяния нации и исполнить Божью волю? "Я убежден, – замечает Жозеф де Местр, – что он считал себя не нужным своему народу потому, что не был способен командовать армией; это глубоко огорчало его, но ведь это все равно, что плакать потому, что ты не астроном". Беседуя с мадемуазель Стурдза, фрейлиной Елизаветы, царь со вздохом признается: "Мне жаль только, что я не могу, как бы желал, быть достойным преданности моего замечательного народа… Народу нужен вождь, который повел бы его к победе, а у меня, к несчастью, нет для этого ни опытности, ни нужных дарований. Моя молодость прошла при дворе; если бы меня тогда же доверили Суворову или Румянцеву, они научили бы меня воевать, и, может быть, я сумел бы предотвратить опасности, которые теперь нависли над нами. – Заметив обеспокоенность собеседницы, он добавляет: – Лишь бы не впасть в отчаяние, и все будет хорошо".
Но это "отчаяние", которому он не желает поддаваться, легко овладевает его окружением. Прорыв корпуса Удино, оторвавшегося от Великой армии, серьезно угрожает Петербургу. Во дворце впадают в панику, но внешне по-прежнему выказывают себя патриотами. Вдовствующая императрица упаковывает вещи, а великая княгиня Екатерина, беременная и крайне нервная, бежит в Ярославль, откуда пишет брату, снова умоляя его не вмешиваться в командование армией: "Нужно, не теряя времени, назначить главнокомандующего, в которого бы верили войска, а Вы в этом отношении никакого доверия не внушаете".
Посреди общего смятения только Александр и Елизавета сохраняют хладнокровие. Их уверенность не безосновательна: генерал Витгенштейн вскоре останавливает наступление французов, двигавшихся к Пскову, и прикрывает путь на Петербург. Его тотчас провозглашают "спасителем Петербурга" и награждают крестом Святого Георгия. Столица облегченно вздыхает. Мадам де Сталь, приехавшая в Россию, ища спасения от Наполеона, который, по ее словам, преследует ее по всей Европе, встречается с Александром, приходит в восторг от его благородной простоты, его мужества, проницательного, ясного ума и предсказывает ему победу. После чего, намекая на жалкое положение народа, восклицает: "Государь, ваш характер – лучшая конституция, а ваша совесть тому порукой".
Несмотря на эти ободряющие слова, Александра все больше тревожит ход войны. Русские войска торопливо отступают, крестьяне сжигают урожай, Витебск оставлен, Смоленск сдан после героического сопротивления, и его защитники, уходя из города, поджигают его. Дорога на Москву открыта. И солдаты, и офицеры не доверяют главнокомандующему Барклаю де Толли. Внешне холодный и необщительный, он не пользуется в армии популярностью. Его соперник, грузинский князь Багратион, человек огненного темперамента, но ограниченного кругозора, разжигает в военных кругах недовольство Барклаем, обвиняя его в позорном отступлении русских. "Неприятель ворвался к нам без выстрела, – пишет он по-французски 7 августа 1812 года Аракчееву, – мы начали отходить, не ведаю, за что. Никого не уверишь ни в армии, ни в России, чтобы мы не были проданы; я один всю Россию защищать не могу… Зачем предаваться законам неприятельским тогда, когда мы можем их победить весьма легко. Можно сделать, приказать двинуться все вперед, сделать сильную рекогносцировку кавалерией и наступление целой армии. Вот и честь, и слава… Хорошо ретироваться 100 верст, а не 500!.. Я думаю, что министр (т. е. Барклай. – А. Т.) уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска; больно, грустно, и вся армия в отчаянии. Что самое важное место понапрасну бросили, я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец, и писал, но ничто его не согласило. Я клянусь вам моей честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он мог бы потерять половину армии, но не взять Смоленска… Это стыдно, и пятно для нашей армии, а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно… Таким образом воевать не можно, и можем неприятеля привести скоро в Москву… Надо спешить неприятелю готовить людей по крайней мере сто тысяч, с тем, что если он приблизится к столице, всем народом на него повалиться, или побить, или у стен отечества лечь… Ваш министр, может, хороший по министерству, но генерал не то что плохой, но дрянной, а ему отдали судьбу всего нашего отечества! Я право с ума схожу от досады… Что нам Россия, наша мать, скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное отечество отдается сволочам и вселяет в каждого подданного ненависть и посрамление?.. Я лучше пойду солдатом в суме воевать, нежели быть главнокомандующим и с Барклаем".
Критика принимает столь резкие формы, что Александр решает принести Барклая де Толли в жертву общественному мнению, как он раньше поступил со Сперанским. Но кем его заменить? Взоры всей нации с надеждой обращены к Кутузову. Он оказал императору неоценимую услугу, заключив мир с турками. Армия верит ему, и народ его любит. Солдаты обожают его за доброту и храбрость, дворянство ценит его как русского патриота, преданного своей родине, а духовенство – как верного сына церкви. Но Александр, хоть и сделал его членом Государственного совета, возвел в княжеское достоинство и даровал титул Светлейшего, в глубине души терпеть не может этого кривого, жирного, почтительного старика. Крайне несправедливо он винит его за разгром под Аустерлицем и за потерю Молдавии и Валахии при заключении Бухарестского мира. Это тайное недоброжелательство усиливается чисто физической антипатией, которую вызывает в нем Кутузов. Наконец Александру удается превозмочь себя. 5 августа он собирает Чрезвычайный комитет, куда входят: председатель Государственного совета граф Н. И. Салтыков, князь П. В. Лопухин, граф В. П. Кочубей, генералы С. К. Вязмитинов, А. А. Аракчеев и А. Д. Балашов. После четырех часов обсуждения комитет единогласно поручает Кутузову верховное командование над армией. Через три дня Александр призывает к себе Кутузова и сам официально передает ему полномочия главнокомандующего всеми русскими армиями с одним-единственным условием: не вступать с врагом ни в какие переговоры. В тот же вечер он пишет сестре Екатерине, пылкой почитательнице Кутузова, сообщая ей об этом назначении: "Ссора между Барклаем и Багратионом так разрослась, что я был вынужден, объяснив положение специальному комитету, который созвал для этой цели, назначить нового главнокомандующего… Вообще Кутузов в большом фаворе как здесь, так и в Москве". Письмо свидетельствует, сколь нежелателен был для Александра этот выбор, навязанный ему обществом. Он откровенно говорит генерал-адъютанту Комаровскому: "Публика хотела назначения Кутузова, я его назначил. Что до меня, то я умываю руки".
Сразу же после этого он уезжает в город Або для встречи с Бернадоттом и добивается от Швеции новых гарантий, позволяющих вернуть в Россию находящиеся в Финляндии войска. Месяцем раньше были подписаны союзный договор с Испанией и в Эребро мирный трактат с Англией. Таким образом, Россия обезопасила себя многосторонними надежными договорами. Но фактически эта война – единоборство России и Наполеона, под знаменами которого сражается вся Европа. В главной квартире русских – засилье иностранцев, но солдаты – русские. В главном штабе Великой армии – только французы, но большинство солдат – иностранцы.
Вернувшись из Або, 22 августа царь приглашает к обеду сэра Роберта Вильсона, английского генерала, прикомандированного к главной квартире русских. Вильсон требует чуть ли не от имени всей армии отставки канцлера Румянцева и клятвенных обещаний в отказе от любого соглашения с врагом. Если Петербург решит кончить войну, то армия, осмеливается он заявить, будет рассматривать этот шаг не как выражение воли государя, а как действие посторонних влияний, и откажется повиноваться. Едва не задохнувшись от наглости англичанина, Александр смертельно бледнеет, потом кровь бросается ему в лицо. С трудом он овладевает собой и твердо произносит: "Я, русский государь, должен выслушивать подобные речи! Вы единственный человек, которому я могу это позволить!" А с Румянцевым он не расстанется: это верный слуга, за все годы службы никогда ничего не просил для себя, да он и никогда не советовал покориться Наполеону. О мирных переговорах не может быть и речи. "Что бы ни случилось, я сдержу свое слово, – заключает Александр, – не сложу оружия, пока хоть один вооруженный француз будет оставаться в пределах России".
Кутузов, получив назначение на пост главнокомандующего, готовится к отъезду в действующую армию. Перед отъездом он в последний раз встречается с мадам де Сталь. Тонкий ценитель французской литературы (он основательно изучал ее в Страсбургском университете), новый генералиссимус восхищается этой умной и талантливой женщиной. Она же видит в нем олицетворенное сопротивление захватчику. "Это был старец весьма любезный в обращении; лицо его было полно жизни, хотя он лишился одного глаза и получил много ран за пятьдесят лет военной службы, – пишет она в своих воспоминаниях. – Глядя на него, я боялась, что ему не по силам будет одолеть людей жестоких и молодых, собранных со всех концов Европы и ворвавшихся в Россию. Но русские, изнеженные царедворцы в Петербурге, в бою становятся татарами… Растроганная, покинула я знаменитого полководца. Не знаю, победителя или мученика я обнимала, но я видела, что он сознавал величие возложенного на него подвига".
Кутузову 67 лет. Со времен Аустерлица он еще потолстел и обрюзг. Он едва ходит, быстро задыхается, с трудом держится в седле и даже в походе передвигается в коляске, запряженной четверкой лошадей. Ленивый, любящий вкусно поесть, сластолюбивый, он отдает дань радостям стола, возит за собой любовницу – толстую молдаванку, переодетую в казацкое платье, и нередко засыпает посреди жаркой дискуссии, свесив голову на грудь и выпятив брюхо. Но несмотря на свою сонливость, на мгновения забытья, он сохраняет острую проницательность в суждениях. Он хитер, терпелив, наделен здравым смыслом и сквозь лоск западной культуры легко угадывает подлинную натуру человека. Русский до мозга костей, он свободно владеет двумя языками и говорит по-французски в салонах, а по-немецки в главной квартире, но с солдатами разговаривает просто, на понятном для них языке. Если утонченного, по-европейски элегантного Александра коробит нарочитое добродушие Кутузова в обращении с народом, то солдаты восторженно встречают нового генералиссимуса. Для них он – истинный патриот, старый полководец времен Екатерины II, храбрец, сотни раз доказывавший свое мужество на поле брани, ревностный христианин, начальник, который не любит шутить с дисциплиной, но заботится о солдатских нуждах. Они – сироты, он – их отец. И – о чудо! – их батюшка той же крови, той же веры, что и они. Он побьет Антихриста, когтями впившегося в плоть России. Кутузов, производя смотр войскам, говорит: "Я пришел посмотреть, хорошо ли вам, ребята. Солдату на войне ни к чему щегольство. Он должен отдыхать и готовиться к победе". В другой раз, обходя почетный караул, он произносит как бы про себя, но достаточно громко: "С этакими-то молодцами и отступать!"
В глубине души он убежден, что отступление неизбежно, и, когда он прибывает в армию, он уже предвидит, что ему предстоит отдать Москву. Но император и вся страна возлагают на него столько надежд, что он не может позволить себе уклониться от генерального сражения. Он вынужден отказаться от тактики отхода, стоившей Барклаю де Толли обвинения в неспособности командовать крупной армией, иначе и ему не избежать подобной участи. Хочет он или нет, но только решительная схватка у стен древней столицы, священного сердца России, поднимет, полагает он, моральный дух армии, оправдает веру в него и, если удастся, обескровит врага, подготовив его разгром в короткий срок. Однако, подсчитав бывшие в его распоряжении наличные силы, он не слишком надеется на успех. Конечно, у него около 120 тысяч человек против 130 тысяч Наполеона: силы двух армий примерно равны. Но, по его убеждению, только подавляющее численное превосходство позволило бы ему одержать верх над закаленным в боях противником. Его же полки измучены непрерывными маршами отхода, полуголодные пехотинцы живут мародерством, лошади истощены. Тем не менее все – от самого высокопоставленного офицера до самого последнего из рядовых – горят желанием сразиться с врагом во имя спасения Первопрестольной столицы. Скрепя сердце Кутузов решает дать Наполеону генеральное сражение под Москвой возле деревни Бородино, на берегах реки Колочи, впадающей в Москву-реку.
Битва происходит 26 августа/7 сентября 1812 года. Бой начинается на рассвете артиллерийским огнем. В течение всего дня французы яростно, раз за разом, атакуют русские позиции. Ценой огромных потерь им удается захватить линию укреплений – "Багратионовы флеши". В одной из атак смертельно ранен Багратион. Левое крыло русской армии смято. Сражение вступает во вторую фазу. Французские войска, ободренные успехом своего правого крыла, переносят главный удар на русский центр, а также предпринимают штурм "большого редута" – батареи Раевского и врываются в него после кровопролитной схватки. Но линия русской обороны не прорвана. Наполеон отказывается ввести в бой для решительно броска старую гвардию. Пушки замолкают. С наступлением ночи противники отходят на исходные рубежи. Казачьи разъезды под покровом темноты нападают на вражеские посты. Кутузов хочет утром возобновить сражение, но, узнав, сколь значительны потери, предпочитает отступить и спасти вверенную ему армию от полного уничтожения. Героическое побоище на Бородинском поле стоило русским 58 тысяч убитыми и ранеными – половины армии; Наполеону – более 50 тысяч человек, в том числе 47 генералов. Каждая сторона считает себя победившей. Наполеон сообщает Марии Луизе: "Мой добрый друг, я пишу тебе на поле Бородинской битвы. Я вчера разбил русских… всю их армию. Сражение было жаркое… У меня много убитых и раненых". В то же самое время Кутузов пишет жене: "Я, слава Богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонапартием".