В особняке Талейрана в гостиной первого этажа – "Салоне орла", окна которого выходят на угол улиц Сен-Флорантен и Риволи, начинается прием, на котором присутствуют государи России и Пруссии, Шварценберг, Талейран, герцог Дальберг, Нессельроде и Поццо ди Борго. Чуть позже приглашают к столу переговоров барона Луи, генерала Дессоля и аббата Прадта. Верный своим заявлениям, Александр готов выслушать и обсудить любое предложение о политическом будущем Франции, будь то регентство Марии Луизы, реставрация Бурбонов, возведение на трон Бернадотта или провозглашение республики. Барон Луи, имея в виду Наполеона, восклицает: "Этот человек уже труп, только он еще не смердит". Талейран, поддерживая, хотя и с оговорками, эту точку зрения, менторским тоном объясняет, что исключает мир с Наполеоном, что "республика невозможна, регентство Марии Луизы или Бернадотт на престоле – всего лишь случайности, одни только Бурбоны олицетворяют определенный принцип". Это удачное выражение поражает Александра: ему кажется, он слышит голос самой Франции, говорящей устами князя Беневентского. Однако у него есть и возражение: на реставрацию необходимо "согласие всех французов". Талейран берется добиться поддержки Сената. Действительно, на следующий день, 1 апреля, наскоро созванные шестьдесят четыре сенатора учреждают временное правительство во главе с Талейраном. Генеральный и муниципальный советы, собравшиеся в ратуше, вотируют низложение династии Наполеона и призвание на французский трон Людовика XVIII. Курс пятипроцентной ренты, упавший до сорока пяти франков, резко подскакивает.
Вечером Александр присутствует в Опере на представлении "Весталки" и видит из ложи у своих ног великолепно украшенный и пестрящий белыми кокардами зал. В перерыве актер Лаис выходит на просцениум, кланяется царю и на мелодию популярной песенки о короле Генрихе IV поет сочиненный им куплет:
Трижды славен Александр -
Август, рыцарь и герой!
Он, Агамемнон, Царь царей,
Ничего у нас не взял,
Свой закон не навязал -
Нам в короли Бурбона дал!
Гремят аплодисменты, роялисты обнимаются, взволнованный Александр слегка склоняется в величественном поклоне. Вспоминает ли он в эти мгновения другой театр – в Эрфурте, где шесть лет назад он вызвал такую же бурю оваций, на глазах у всех пожав руку Наполеону?
В Комеди Франсез публика заставляет Тальма прочесть поэму в честь Людовика XVIII. На следующий день на улицах разносчики раздают прохожим гравюру, выполненную Ж. Л. Бенуа, с такой подписью:
Победитель, величьем души наделенный,
Разум свой проявил и глубокую мудрость:
Мир возвратил он народам,
А законных монархов – французам.
На улицах мальчишки пристают к русским офицерам и, протягивая руку за милостыней, напевают:
Творец, храни царя России
И род его благослови,
Дабы и в будущем свершили
Деянья славные они!
В моду входят посредственные стишки, прославляющие оккупантов. Их читают, завидев в каком-нибудь общественном месте офицера или солдата в иностранном мундире:
Приятно мне встречать на наших берегах
России воинов суровых.
Грозны в сраженьи Севера сыны,
Но среди нас, как на родной земле,
Они добры, щедры, великодушны.
Каких друзей еще желать французам?
Сам Руже де Лилль, автор "Марсельезы", опускается до угодничества перед царем, превознося его в высокопарной и неуклюжей поэме:
Героем века будь, истории красой!
Изгнал ты с Запада зловредного тирана,
Утешь французов радостью победы,
Верни Бурбонам трон, а лилиям их блеск.
Эта лавина славословий едва не заставляет Александра поверить, что народ Франции соединяет Романовых и Бурбонов, с равной нежностью называя эти имена. Но что замышляет Наполеон, статую которого тщетно пытался сбросить с Вандомской колонны рьяный роялист Состен де Ларошфуко? Роялиста сменил какой-то наглый субъект. Этот забрался на вершину колонны и бил бронзовую статую по лицу, поощряемый криками собравшейся внизу черни. Побежденный и запертый в Фонтенбло император готовит, несомненно, ответный удар. Сенат, чтобы опередить его, объявляет его низложенным, вменив в вину "нарушение присяги, попрание прав народов, утрату богатств и населения страны…".
Александр, принимая сенаторов, пришедших объявить о низвержении бывшего властелина, требует образовать французское правительство на принципах "прочных и либеральных". Он не испытывает к Бурбонам ни малейшей симпатии, но склоняется перед тем, что принимает за волю народа. Сразу после ухода сенаторов он принимает Коленкура, приехавшего из Фонтенбло с предложением вступить в переговоры лично с Наполеоном. Это предложение категорически отвергнуто. Пока Наполеон не подпишет отречение от престола, Александр не станет его слушать. И по обыкновению, просвещенный Провидением, повторяет, что не питает никакой личной ненависти к Наполеону, что от всего сердца жалеет его и прощает ему зло, причиненное России. Он предоставляет свергнутому суверену самому выбрать место ссылки при условии, что оно будет не во Франции и не в Италии. Более того, он предлагает ему приют в своих владениях. "Если он поедет в Россию, он будет принят, как подобает государю, – обещает он Коленкуру. – Если бы он доверился мне, то в России, а не в какой-нибудь другой стране, понял бы, какие права имеют надо мной несчастья и личность великого человека. Он неправильно судит обо мне: он сам погубил себя, против него обратилось все то зло, которое он принес Европе. Заботясь о благе наших народов, мы вынуждены принять предосторожности… но в тот день, когда все это утрясется, во мне не останется и следа злопамятства. Я открываю вам двери, выбор за вами". На деле он, увлекшись своим красноречием и предлагая Наполеону убежище в России, в мыслях держит совсем другое место ссылки – остров Эльба.
Наполеон, узнав о новом отказе вести переговоры лично с ним, решает идти ва-банк. В Фонтенбло у него 60 тысяч штыков – его гренадеры и старая гвардия, несгибаемые воины, поклявшиеся лечь костьми под стенами Парижа. Политическую поддержку он рассчитывает найти у Австрии, которая поддержит его при условии регентства Марии Луизы. Он делает попытку привлечь в свою свиту прежних соратников, но маршалам опротивела война, они не верят в победу и не желают вновь подвергать себя опасностям. 4 апреля под давлением Нея, Удино, Лефевра Наполеон пишет акт отречения в пользу сына при регентстве императрицы Марии Луизы и поручает Коленкуру, Нею и Макдональду передать Александру о своем отречении на этих условиях.
Ночью, под проливным дождем, они прибывают в Париж. Александр сразу их принимает и внимательно выслушивает предложения Наполеона. На его взгляд, преимущество регентства в том, что оно позволит, не прибегая к кровопролитию, устранить Наполеона и не оставит шанса роялистам, несмотря ни на какие их усилия, навязать ему Людовика XVIII. Здесь, в самом сердце Франции, раздираемой противоречиями, Александр снова во власти сомнений. Сколько партий в этой погрязшей в политических интригах стране: бонапартисты, легитимисты, республиканцы! Как спокойна, как едина и целостна Россия по сравнению с кипящим политическими страстями французским котлом! "Я не держусь за Бурбонов, я их не знаю, – отвечает царь посланцам. – Я передам ваши предложения союзникам и я их поддержу. Мне не терпится со всем этим покончить". И отпускает своих собеседников, которые удаляются с ощущением, что дело выиграно. Новая встреча назначена на следующий день, 5 апреля. Между тем корпус Мармона под командованием генерала Суама перешел австрийские аванпосты и построился на позициях союзников. Царь еще не уведомлен об этом, когда снова принимает Нея, Макдональда и Коленкура, уже оповещенных об измене Мармона. Переговоры возобновляются. Александр держится очень любезно. Вдруг в салон проскальзывает адъютант и что-то тихо говорит Его Величеству. Царь едва заметно вздрагивает. Новость меняет его планы. Как будто бы опять в момент, когда он колеблется и медлит принять решение, перст Божий указывает ему правильный путь. Покинув своего властелина, Суам и Мармон доказали, что вовсе не вся французская армия верна Наполеону. В таких обстоятельствах абсурдно было бы идти на уступки. "Это решает дело", – как бы про себя произносит Александр и обращается к Поццо ди Борго: "Вы видите, так угодно Провидению, – оно явило свою волю. Нет больше сомнений, нет колебаний!" Тем не менее он откладывает окончательное решение до завтра: пора посоветоваться с Фридрихом-Вильгельмом III и Шварценбергом. Их вердикт предельно ясен: союзники "не вступят в переговоры ни с Наполеоном, ни с членами его семьи", – это требование отречения без всяких условий.
Наполеон, оставшийся в полном одиночестве, покоряется и 6 апреля подписывает акт безоговорочного отречения: "Поскольку союзные державы заявили, что император Наполеон – единственное препятствие к восстановлению мира в Европе, император Наполеон, верный своей присяге, объявляет, что от своего имени и от имени своих наследников отказывается от престолов Франции и Италии, ибо нет такой жертвы, вплоть до жертвы собственной жизнью, которую бы он ни принес ради интересов Франции".
В тот же день на совместном заседании Сената и законодательного собрания принято решение: "Французский народ свободно призывает на трон Людовика-Станислава-Ксавье Французского, брата последнего короля". О новом монархе, после революции бежавшем в Англию, народ знает одно – он тучный добродушный подагрик. Важно другое: Людовик XVIII – это конец войне, а для большинства французов главное – мир. Что до Наполеона, то Александр проявляет глубокое сострадание к судьбе побежденного и предлагает ему в пожизненное владение остров Эльба и два миллиона франков содержания, которое обязан выплачивать Людовик XVIII.
Пока длятся переговоры, царь постоянно ощущает присутствие Господа. В том, что столь знаменательные события происходят на Страстной неделе, он усматривает новое подтверждение божественного вмешательства в его судьбу, а совпадение в тот год дня православной и католической Пасхи воспринимает как знак божественной милости к примирившимся народам. Глубоко взволнованный, он строго соблюдает пост и ежедневно молится в устроенной специально для него часовне. Стоит ему появиться на улице, как парижане обступают его, дотрагиваются до него, выкрикивают приветствия. В конце концов он спрашивает сам себя: не его ли хотели бы видеть своим королем французы. Для присмотра за своими дорогими парижанами он назначает генерала Остен-Сакена генерал-губернатором города и дает ему трех помощников, один из них – граф Рошешуар, французский эмигрант на русской службе. Александр хочет, чтобы русские войска прониклись таким же религиозным настроением, как и их повелитель, и приказывает Остен-Сакену отдать от его имени следующее распоряжение: "Государь император надеется и уверен, что ни один из русских офицеров, в противность церковного постановления, во все время продолжения Страстной недели спектаклями пользоваться не будет, о чем даю знать войскам. А кто явится из русских в спектакль, о том будет известно Его Императорскому Величеству".
На Пасху, 10 апреля, к изумлению парижан Александр велит отправлять православную службу на площади Людовика XVI. Алтарь установлен на помосте, сооруженном на месте эшафота, где скатилась под ножом гильотины голова Людовика XVI. Проведя смотр войск, царь и прусский король поднимаются по ступеням на возвышение, где уже собрались православные священники. Вокруг площади выстроены войска. Пехотинцы обнажают головы и преклоняют колени, кавалеристы остаются верхом, но обнажают головы и опускают сабли острием вниз. На протяжении всей церемонии Александр упивается диковинным зрелищем: в самом сердце Парижа, в двух шагах от Сены, бородатые священники, облаченные в расшитые золотом ризы, с митрами на головах, держа в руках хоругви, иконы, кадильницы, совершают торжественное богослужение, и под небом Парижа звучат русское пение и молитвы на церковно-славянском языке. Огромное стечение народа, привлеченного невиданным зрелищем, убеждает Александра, что Франции приятно все, что он предпринимает. Вспоминая этот Te Deum, он пишет Голицыну: "Торжественной была эта минута для моего сердца; умилителен, но и страшен был для меня момент этот. Вот, думал я, по неисповедимой воле Провидения из холодной отчизны Севера привел я православное мое русское воинство для того, чтобы в земле иноплеменников, столь недавно еще нагло наступавших на Россию, в их знаменитой столице, на том самом месте, где пала царственная жертва от буйства народного, принести соборную, очистительную и вместе торжественную молитву Господу. Сыны Севера совершали как бы тризну по королю французском Людовику XVI. Русский царь по ритуалу православному всенародно молился вместе со своим народом и тем как бы очищал окровавленное место растерзанной царственной жертвы. Духовное наше торжество в полноте достигло своей цели… Мне даже было забавно тогда видеть, как французские маршалы, как многочисленная фаланга генералов французских теснилась возле русского православного креста и друг друга толкала, чтобы иметь возможность скорее к нему приложиться".
Однако Меттерних, прибывший в Париж в тот же день, не замечает в Александре никаких признаков религиозной экзальтации. "Я нахожу, что русский император настроен весьма благоразумно, – докладывает он императору Францу. – Он фантазирует гораздо менее, чем я предполагал… Впрочем, он с трудом скрывает свою радость от того оборота, который приняли события, но, надо признать, и успех превзошел все ожидания". Единственный пункт в соглашении с Наполеоном вызывает возражение Меттерниха – предоставление Наполеону во владение острова Эльба. Вряд ли тиран будет там смирно сидеть. Александр клянется, что будет. Он верит, что Наполеон никогда не нарушит обязательств, взятых им на себя перед лицом всего мира. "Сомневаться в слове солдата и государя, – вступается он за Наполеона, – значит нанести ему оскорбление!" Меттерних уступает, но, подписывая договор, говорит с иронической улыбкой наблюдающему за ним Александру: "Не пройдет и двух лет, как этот договор снова приведет союзников на поле битвы".
20 апреля в Фонтенбло происходит душераздирающее прощание Наполеона со старой гвардией; после этого он отправляется в ссылку. Великая княгиня Екатерина пишет брату из Лондона: "Примите, мой друг, поздравления по случаю великой новости – отречения Наполеона. Воображение с трудом осваивается с такой переменой. В истории нет примера столь внезапного перехода от ужасной и кровавой войны ко всеобщему миру. Здесь радость доходит до исступления, ваше имя благословляют, как оно того заслуживает: иллюминация города в вашу честь длилась три дня". Александру льстит, что его слава дошла до берегов Англии. Он отвечает любимой сестре, в 1812 году потерявшей мужа, герцога Ольденбургского, и разъезжавшей по Европе, светской суетой заглушая свое горе: "Будь благословен Всевышний за все бесчисленные благодеяния, которые Ему угодно было излить на нас. Они превзошли самые смелые расчеты. Наконец-то великая цель достигнута, и Наполеон не тиранствует больше ни в Европе, ни во Франции. Он на пути на остров Эльба".
Тем временем жизнь русских в Париже налаживается. В тенистых аллеях Елисейских Полей казаки разбивают свой лагерь, и парижане целыми семьями ходят поглазеть на этих "азиатских дикарей", толпятся вокруг бивуачных огней, разглядывают шалаши, сооруженные из связок соломы, закрепленных на воткнутых в землю копьях. Пришельцы сушат свои пожитки на веревках, протянутых между ветвями деревьев, а их привязанные к стволам малорослые лошади глодают древесную кору. От стоянки исходит запах шерсти, сала и лошадиного навоза. Не обращая внимания на гуляющих, мужчины вычесывают вшей, играют в карты или спят, подложив под голову седло. У них бородатые, смуглые и обветренные лица с высокими скулами. Прилети они с Луны, они не возбудили бы большего любопытства. После отречения Наполеона Елисейские Поля пустеют. Отборные русские полки, оставшиеся в Париже, размещены по казармам на улицах Бабилон, Рюэйль, Гренель… Остальные расквартированы в близлежащих предместьях. Для солдат начинается суровая и однообразная жизнь. Александр, опасаясь, как бы его войска не предались бесчинствам в городе, полном разного рода соблазнов, вводит жесткую дисциплину. Большую часть времени солдаты проводят в казармах, словно победители стали пленниками побежденных. Их плохо кормят (да и как готовить в Париже привычную русскую еду?), заставляют приводить в порядок обмундирование и изнуряют смотрами, дабы произвести впечатление на парижан. "Государь, – пишет генерал Н. Муравьев, – был пристрастен к французам и до такой степени, что приказал Парижской национальной гвардии брать наших солдат под арест, когда их на улицах встречали, от чего происходило много драк, в которых большею частью наши оставались победителями. Но такое обращение с солдатами отчасти склонило их к побегам".
Солдаты ограждены от контактов с парижанами. Иное дело офицеры. Большинство из них имеют билеты на постой и приняты на пансион в частные дома. Поначалу их встречают прохладно, но вскоре настороженность сменяется взаимной симпатией. Завязываются дружбы, намечаются любовные интрижки. Русский мундир пользуется успехом у дам высшего общества, и двери салонов Сен-Жерменского предместья широко распахиваются перед русской знатью. На одном из приемов, устроенном графом Рошешуар, хор охотников императорской гвардии исполняет народные песни, приводя в восторг гостей-французов. Они, не вставая со стульев и не прилагая к тому никаких усилий, на мгновение словно перенеслись в чужую страну. В конце ужина хозяин дома произносит тост за возвращение Людовика XVIII. Расходятся в четыре часа утра, и великий князь Константин, присутствовавший на празднике, заявляет, что ни на одном придворном балу в России так не веселился.