Глава XIV
Тайные общества
После окончательной победы союзников над Наполеоном престиж России как могущественной военной державы так высок, что кое-кто из европейских дипломатов подозревает Александра в желании расширить границы Российской империи. Но Александр и не помышляет об увеличении своих владений. Он раздвинул географические пределы России, и его совесть чиста перед Петром Великим и Екатериной Великой, его знаменитыми предшественниками. Разве не он овладел Финляндией и Бессарабией, присоединил Кавказ в результате добровольного вхождения в состав России Грузии и Менгрелии? Разве не он получил по Гюлистанскому договору, подписанному с Персией, берега Каспийского моря с Дагестанской областью и городами Дербентом и Баку? Наконец, разве не он распространил протекцию России на Польшу? Чего ему еще желать? Отечественная война, благодаря его непреклонной решимости, закончилась блестящей победой над захватчиком и оздоровила нацию. С тех пор его мысли поглощены тем, как возродить страну из развалин и очистить сердца подданных. Его честолюбивые мечты устремлены не на военные, а на духовные победы. И он желал бы, чтобы его стремление к миру, порядку и духовному спасению разделяли правительства всего мира. Встречаясь с зарубежными дипломатами, он не устает повторять, что его цель – всеобщее умиротворение. "Вы не понимаете России, – говорит он графу Лебцельтерну, новому посланнику Австрии в Петербурге. – Раньше общее внимание было обращено на колосса, угрожавшего самому существованию других стран (Францию Наполеона. – А. Т.), теперь, когда этот колосс пал, все обратили свои взгляды на другого колосса (Россию. – А. Т.), не видя между ними разницы: первый был агрессивен, другой – консервативен и помышляет только об общем благе… Я слишком близко видел войну, я ее возненавидел, я от нее устал. Военная слава, которую приносят блестящие победы в войне, льстит самолюбию, тешит гордость, но не может перевесить все те ужасы, которые война несет с собой. Я стремлюсь к удовлетворению иного рода – к удовлетворению государя, посвятившего себя внутренним делам своей страны и благу своих подданных. Это мой первейший долг перед Богом как государя и как человека. Я никогда не начну войну первым, никогда не буду воевать из-за моих личных интересов, особенно если война может повредить интересам или задеть права государей, моих братьев". А министр Франции граф де Ноайль пишет герцогу де Ришелье после встречи с царем: "Было бы большой ошибкой видеть в увлечении императора военными маневрами и мелочами военной службы признак амбициозных намерений и военных планов. Следует полностью отделить вкус к военным теориям и средствам ведения войны от желания применить их на практике. Государь этой страны хочет, действительно, быть арбитром в делах Европы, но ему совершенно чужда мысль о ее завоевании".
Вместе с тем Александр полагает, что "арбитраж в европейских делах" должен осуществлять сильный орган международного контроля. В представлении Александра, Священный союз призван охранять мир между государствами и одновременно социальный порядок в каждой стране от угрозы, которую несет дух французской революции. Декларации прав человека, воодушевлявшей его в юности, он противопоставляет заповеди апостолов. Он не произносит и не пишет ни одной фразы без того, чтобы прежде не воззвать ко Всевышнему. Как во внешней, так и во внутренней политике он руководствуется не только интересами страны, но высшей моралью, носителем которой считает самого себя. Добро, в его понимании, – это концепция божественного происхождения монархической власти в том виде, каком она существовала до революции 1789 года, а Зло – все то, что борется с этой идеей. Меттерних поддерживает в нем это убеждение. Будучи канцлером государства, состоящего из разнородных частей, он отрицательно относится к доктрине, провозглашающей право народов самим распоряжаться своей судьбой. Он боится пробуждения духа независимости у наций, входящих в империю Габсбургов, что неизбежно приведет к ее распаду. Со свойственными ему лукавством и изворотливостью он внушает Александру, что всем самодержавным государствам, включая Россию, грозят происки революционеров, затаившихся в их владениях. Бороться с ними и значит выполнять Божью волю. Александр, предав забвению неприязнь к Меттерниху, которую питал к нему со времени их столкновений на Венском конгрессе, открывает в австрийском министре близкого ему по духу союзника – их точки зрения совпадают. Напрасно мудрый Каподистрия пытается умерить теократические тенденции своего государя на крупных международных собраниях – Александр уже вскочил на коня Апокалипсиса.
Первый конгресс из этой серии международных встреч состоялся в Экс-ла-Шапелль (сентябрь, ноябрь 1818 года). Второстепенные страны, участники Священного союза, не присутствуют на заседаниях, а довольствуются обсуждением решений, принимаемых великими державами. Англия в виде исключения присутствует на переговорах; Францию, по настоянию Александра, представляет герцог де Ришелье. Царь желал бы скрепить союз обязательствами, предполагающими взаимную помощь в случае внутренней угрозы режиму, существующему в странах-союзницах. Делегат Англии лорд Каслри резко возражает против вмешательства посторонней – пусть и дружественной – страны во внутренние дела соседей. "Нет ничего более аморального и вредного для репутации правительств, – заявляет он, – чем право сообща пускать в ход силу для поддержания установленного порядка в любой другой стране, ибо трудно предвидеть, к каким злоупотреблениям это может привести". Потерпев поражение в этом вопросе, Александр одерживает верх в деле восстановления роли Франции в Европе. По его мнению, продолжать оккупацию этой страны союзными войсками – значит "ранить самолюбие народов, углубить старые раны и побудить их отвернуться от правящей династии, которую они, вполне возможно, сочтут виновной в своих бедах". После долгих дебатов союзники в конечном счете принимают решение о немедленном выводе оккупационных войск с территории Франции и об аннулировании долга французского правительства, достигавшего 263 миллионов франков, из которых 42 причиталось России. Четыре великие, "вдохновляемые Богом" державы – Россия, Пруссия, Австрия и Англия – приглашают Францию как равного партнера присоединиться к их союзу. Это событие отмечено кратким визитом царя и короля Пруссии в Париж, смотром войск русского оккупационного корпуса в Валансьенне и Мележе и обедом у Людовика XVIII. Вернувшись в Экс-ла-Шапелль для завершения конгресса, Александр получает от своих шпионов донесения о существовании бонапартистского заговора. Заговорщики намерены захватить Александра по дороге в Брюссель, увезти его во Францию и принудить подписать декларацию об освобождении Наполеона и возведении на французский трон его сына при регентстве Марии Луизы. Грозящая ему опасность не пугает Александра: более чем когда-либо он вверяет свою судьбу воле Провидения. Как будто для того, чтобы похитителям легче было узнать его, он в эту поездку надевает треуголку, украшенную пышным султаном из белых перьев. Несмотря на этот отличительный знак, никто не осмеливается на него напасть. Правда, эскорт конных жандармов следует за его коляской, а жандармы, переодетые в крестьянское платье, держат под наблюдением расположенные на его пути деревни.
Уже в России его настигает весть о смерти любимой сестры экстравагантной Екатерины, ставшей в январе 1816 года королевой Вюртембергской. Она умерла от осложнившейся простуды 28 декабря 1818 года тридцати лет от роду. Скорбь царя глубока и молчалива. При дворе траур. "Эта смерть – один из тех непостижимых ударов судьбы, которые посылает нам Провидение и с которыми так трудно примириться", – пишет Елизавета матери.
Но вскоре политика отвлекает Александра от горестных мыслей. Если заговор французских бонапартистов оказался плодом воображения, то глухое брожение, охватившее Европу, представляет реальную опасность. В Германии продолжаются волнения молодежи; в Италии карбонарии ежедневно источают яд свободомыслия; в Испании Фердинанд VII вынужден восстановить конституцию 1812 года; в Неаполе разражается настоящая революция, под давлением народа король идет на уступки и также вводит конституцию; наконец, во Франции после убийства герцога Беррийского забурлила вся "интеллектуальная шпана".
Александр не забыл, что всегда выступал в роли защитника конституционного режима в других странах. Не он ли был инициатором введения Хартии во Франции? Но сегодня он, если хочет быть последовательным, должен отречься от юношеских мечтаний и как глава Священного союза защищать порядок, основанный на христианских истинах, от атеистов и разного рода либералов. "Те же самые принципы, которые дезорганизуют политическую систему и раскачивают троны, – пишет он Голицыну, – еще больше подрывают основы христианской религии: таков результат применения на практике теорий, проповедуемых Вольтером, Мирабо, Кондорсе и другими так называемыми философами, известными энциклопедистами… Не поддавайтесь иллюзиям: существует заговор всех этих обществ, они связаны между собой, они распространяют повсюду свое влияние, у меня есть доказательства этого, и все эти антихристианские секты, основанные на принципах ложной философии Вольтера, поклялись жестоко мстить всем законным правительствам".
Александру, несомненно, мерещится разветвленная международная организация, протягивающая свои щупальца по всей Европе. Ее центральный комитет заседает, само собой, в Париже. Так считает Меттерних, и царь разделяет его мнение. Переворот, который французы совершили в 1789 году в своей стране, они хотят теперь совершить во всем мире. Характеризуя политический климат во Франции, каким он представляется царю, видный французский дипломат граф де Лаферронэ пишет в июне 1821 года: "Острота наших дискуссий, дерзкие принципы, которые у нас нередко осмеливаются провозглашать с трибуны, преступления и заговоры, происшедшие на политической сцене Франции за последние восемнадцать месяцев, и особенно глубоко укоренившееся убеждение, что революции в Италии и Испании были подготовлены в Париже и из Парижа руководимы, – все это в руках Меттерниха стало мощным оружием для того, чтобы держать в страхе русского императора". Тем не менее Александр не собирается вмешиваться в политическую жизнь Франции. До тех пор, пока Людовик XVIII будет прочно сидеть на троне, опираясь на реакционных министров, союзники будут терпимо относиться к общественному недовольству, нужно только бдительно следить за уровнем брожения умов. Царя очень огорчила инициатива зятя, герцога Вюртембергского: этот неразумный принц отменил в своем герцогстве крепостное право и ввел обещанную в 1813 году конституцию. Разочаровал Александра и другой зять, по слабости характера не устоявший перед требованиями плебса: принц Оранский, будущий король Голландии, супруг великой княгини Анны, необдуманно согласился на введение свободы печати, которую его подданные, разумеется, не замедлили употребить во зло. В октябре 1816 года энергичное вмешательство царя положило конец "злоупотреблениям" свободой.
Но эти небольшие прорехи в мантии Священного союза ничто по сравнению с дерзкими проявлениями сатанинского "зла" в Италии и Испании. Союзники, напуганные угрозой революций, 20 октября 1820 года собираются на конгресс в Троппау в Силезии. Александра сопровождает Каподистрия. Несколькими неделями раньше Александр высказал свои задушевные мысли в речи, произнесенной на открытии второго Сейма в Варшаве: "Дух зла пытается восстановить свое пагубное владычество; он уже парит над частью Европы, производит опустошения, творит злодейства и повсюду насылает катастрофы". При новой встрече Меттерних одобряет его, и Александр говорит, что обрел "старого товарища по оружию". Александр убежден, что в настоящий момент один только канцлер Австрии способен помочь ему обезглавить гидру революции. Почему в прошлом он всегда боролся с политикой такого замечательного человека? Они будут шагать с ним рука об руку под знаменами Священного союза. В приливе симпатии он откровенно говорит внимательно слушающему его собеседнику: "Вы не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде; я вам объясню. Между 1813 и 1820 годами протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не поступлю так, как поступил бы в 1813. Не вы изменились, а я. Вам не в чем раскаиваться; не могу сказать того же о себе".
Точно для того, чтобы поддержать в нем дух карателя, в разгар конгресса приходит донесение о восстании Семеновского полка. Это новое проявление "сатанинского зла", да еще в его собственной империи, теснее сближает его с Меттернихом. Усмирив бунтовщиков в России, он обращает свой праведный гнев на бунтовщиков в Европе. Один лишь рассудительный Каподистрия сдерживает его деспотические порывы. Меттерних догадывается, что этот опытный советник, к которому прислушивается Александр, может сорвать его собственные планы. Он хотел бы удалить Каподистрию от царя, но Александр дорожит своим министром, смутно сознавая, что имеет в его лице возле себя некий барьер, стесняющий, но необходимый, который ограждает его от нарастающего давления австрийского кабинета.
В Троппау еще меньше, чем в Экс-ла-Шапелль, скрипок и женщин. Не развлекаются, не танцуют – работают. Погода отвратительная. Городок утопает в грязи. "Почва в Троппау жирная и мягкая, как масло, – пишет Меттерних. – Мы увязаем в грязи, точно в шоколадном мороженом. Так как нельзя пройти по улице, не провалившись по колено, муниципальные власти приказали уложить на земле настил, сколоченный из подогнанных одна к другой досок. Он образует узенькую, но удобную тропинку… Император Александр ежедневно прогуливается по этой тропинке. Мужчинам, которые идут ему навстречу, приходится, естественно, отступать в это месиво, а дам он, шагнув в грязь, учтиво пропускает, если только они, жертвуя собой, не опередят его".
Наконец, уполномоченные союзников подписывают протокол, определяющий их позицию по отношению к любому революционному выступлению. "Союзные державы, – читаем в протоколе, – обладают неоспоримым правом сообща принимать предупредительные меры против государств, в которых изменение политических институтов произошло в результате революции, особенно когда эта революция явно противозаконна и является угрозой для безопасности других государств".
Несмотря на отказ Франции и Англии подписать этот угрожающий документ, союзники приглашают Неаполитанского короля Фердинанда I приехать в Лайбах, где продолжится работа конгресса, для совещания с союзными государствами и выработки карательных мер против его взбунтовавшегося королевства. Очень довольный этим первым реальным результатом совместных действий союзников, Александр пишет 4 ноября 1820 года княгине Софье Мещерской: "Мы занимаемся здесь делом столь же важным, сколь и трудным. Мы ищем способы борьбы с империей Зла. Она быстро расширяется, используя все тайные средства, которые способен изобрести управляющий ею сатанинский гений. Найти противоядие – не в жалких человеческих возможностях. Справиться со Злом может лишь Спаситель силой Своего Божественного Глагола. Воззовем же к Нему со всем жаром наших сердец, дабы Он простер над нами Свою Божественную длань".
На следующем конгрессе, открывшемся через несколько недель, 8 января 1821 года, в Лайбахе, союзники обсуждают конкретные меры подавления революционных движений. Этот поворот в политике Александра ослабляет роль Каподистрии на театре дипломатических переговоров. Царь, настроенный Меттернихом, подозревает в малодушии советника, вечно удерживающего его за фалды и мешающего ему двигаться вперед. Для восстановления порядка в Европе Австрия выставляет армию в 90 тысяч человек. Александр обещает прислать 90 тысяч русских солдат. В Лайбах вызван генерал Ермолов, чтобы принять командование этой полицейской армией интервентов. Но русским не приходится пускать в ход оружие. Австрийцы одни справляются с делом. Перейдя через реку По, они приводят Неаполь к повиновению, а чуть позже подавляют восстание в Пьемонте. Ермолов с облегчением пишет: "Конечно, не было доселе примера, чтобы начальник, предназначенный к командованию армией, был столько, как я, доволен, что война не имела места". Хотя русские штыки не понадобились, Меттерних удовлетворен: он больше не сомневается – в случае необходимости на них можно рассчитывать. "Не Россия нас ведет, – пишет Меттерних, – а мы ведем за собой императора Александра, воздействуя на него простейшими доводами. Он нуждается в советах и растерял всех своих советников. В Каподистрии видит вождя карбонариев. Не доверяет ни своей армии, ни министрам, ни дворянству, не доверяет своему народу. А в таком положении никем руководить нельзя".
В следующем, 1822 году союзники, собравшись на конгресс в Вероне, обсуждают испанские дела. Устами Шатобриана, нового представителя Людовика XVIII, Франция заявляет, что готова перейти Пиренеи и подавить мятеж силой оружия. Такая решительность по вкусу царю. Он открывает в писателе-романтике душу, издающую звук столь же кристально чистый, как и его собственная. Не сомневаясь, что будет понят собеседником, он с пафосом произносит: "Не может быть больше политики английской, французской, прусской, австрийской; есть одна общая политика – политика всеобщего спасения, которую должны проводить вместе народы и короли. Я первый выказываю верность принципам, на которых основал Союз… Да и что иное могло бы соблазнить меня?.. Провидение отдало в мою власть 800 тысяч солдат не для того, чтобы я удовлетворял свое честолюбие, а для того, чтобы я защищал религию, мораль и справедливость, чтобы я способствовал торжеству порядка, на котором зиждется человеческое общество". И в подкрепление этих деклараций снова предлагает предоставить русские войска для любой репрессивной акции против зачинщиков беспорядков. К счастью, и на этот раз это пустые слова, и русские полки не покидают казармы.