Проведав затем, что десять тысяч ногайских кибиток, принадлежавших султан-аульскому роду, стоят в верховьях реки Зеленчук, хан повернул в ту сторону. Но, не смея штурмовать ногайцев, засевших в тесном ущелье, он обложил их станом и тридцать семь дней держал в непрерывной осаде. Наконец на помощь к нему подошли казаки с Дона и Терека. Тогда ногайцы увидели невозможность дальнейшего сопротивления и, чтобы спасти себе жизнь, поспешили отдаться в русское подданство. Их немедленно выселили на Куму и Терек. Калмыки были весьма недовольны таким исходом осады, лишившись богатой добычи. Но так как делать было нечего и русских подданных вырезать не приходилось, то они переждали только осенние разливы рек и вскоре снова пошли на Кубань вместе с донцами и терцами. На этот раз в четырнадцать дней пройдено было ими все пространство от истоков этой реки до самого впадения ее в Черное море. Сильная крепость Копыл, резиденция турецких сераскиров, была взята приступом и уничтожена; остальные города, становища, аулы были истреблены, и вся страна, превращенная в пустыню, спалена огнем и покрыта развалинами, пеплом и трупами. Досталось мимоходом при этом и нашим некрасовским раскольникам. "Когда калмыки и казаки двинулись назад, – говорит очевидец, – то они оставили после себя больше пятнадцати тысяч трупов, которые валялись по полям, потому что прибирать их было некому". Столь совершенной победы и такой огромной добычи казаки никогда еще не приобретали.
Прошла зима, а весной 1737 года Дундук опять посетил Закубанье. Усиленными маршами, по сто и более верст в один переход, прошел он через выжженные татарами степи, где не было корма коням, и, достигнув устья Кубани, взял и уничтожил богатый город Темрюк, не отстоявший себя даже пушечным боем. Янычары, составлявшие его гарнизон, поголовно были вырезаны; некрасовские городки, находившиеся по соседству, разрушены, а сами некрасовцы загнаны в невылазные плавни. Одни только черкесские племена адыге избежали погрома, и то лишь потому, что ушли в неприступные горы, куда идти за ними не было никакой надобности. Азов в это время уже сдался, и так как на Кубани, за совершенным уничтожением всего живого, делать больше было решительно нечего, то казаки возвратились домой, а Дундук с частью калмыцкого войска присоединился к фельдмаршалу Ласси и с ним участвовал в крымских походах.
Не делая никаких сравнительных выводов, нельзя, однако, не сказать, что калмыцкий хан, человек полудикий, лучше наших фельдмаршалов понял, с кем он имеет дело, и потому-то без артиллерии и рогаток, без обоза и провианта, с одной только конницей, в два-три живых и быстрых набега он сделал более, нежели сделали в Крыму целые регулярные армии. В эту войну регулярные армии наши четыре раза занимали Крым и четыре раза его оставляли. Чтобы судить о наших потерях, довольно сказать, что в первом походе Миниха мы потеряли из пятидесяти тысяч людей тридцать тысяч, погибших исключительно от зноя и безводицы. Императрица была так довольна службой калмыцкого хана, что послала ему в дар соболью шубу и драгоценную саблю.
Но едва окончилась турецкая война, как боевая гроза стала надвигаться на нас со стороны Персидской линии, где мы имели только одно укрепление – Кизляр, построенный, как мы видели, генералом Левашовым вместо старого города Терки. Причиной тревоги был шах Надир, который, завладев персидским престолом, простер свои честолюбивые замыслы на все соседние страны. Внезапное появление его в Дагестане и слух о движении к нашим пределам породили в Петербурге серьезное опасение за возможность новой войны с персиянами. В Астрахани принялись строить флот, заброшенный со смерти Петра Великого; Кизляр укрепляли; войска двигались на Терек с Волги и Дона; приехал наконец и генерал Еропкин, назначенный комендантом Терской линии. Но когда приготовления были окончены и война казалась уже неизбежной, Надир-шах получил известие о восстании внутри самой Персии и повернул назад. Пять лет, однако же, Терская линия стояла в полной боевой готовности, и только смерть воинственного шаха, последовавшая в 1747 году, позволила России распустить войска и возложить защиту границы на одних линейных казаков.
Ожидание вторжения шаха было последним актом персидской войны, начатой за двадцать пять лет перед этим Петром на берегах Каспийского моря. Как ни был блистателен сам по себе Петровский поход, он не достиг той важной цели, к которой стремился император. Как быстро приобретены были им земли вдоль по Каспийскому морю, так быстро они и отпали от нас в последующие царствования.
Таким образом, несмотря на беспрерывный ряд битв и на ряд геройских побед русских войск, положение России на Кавказе ко временам славного царствования Екатерины Великой было еще не упрочено. Стоял по-прежнему ряд крепостей и казацких поселений по реке Тереку от бывших Терков до Кизляра – Терская линия. А на запад, на обширном протяжении Кубанских степей от Дона и Маныча до подножия Кавказских гор, еще свободно кочевали, производя постоянные нападения на донские села и держа их в беспрерывном напряжении, дикие орды. И русским предстояло прежде всего связать крепкой линией свои терекские поселения с донскими и азовскими. Эта задача и была выполнена в царствование Екатерины.
"Достигнут был, – говорит Зиссерман об этой эпохе Кавказской войны, – только один, немаловажный, впрочем, нравственный успех: мы утвердили на Кавказе высокое мнение о непоколебимом мужестве русских войск, об их непобедимости, о высоких качествах начальствовавших над ними генералов. Из этой школы вышли такие полки, как Кабардинский, Куринский, Ширванский и Апшеронский; явились такие начальники, какими были Матюшкин, Левашов, Еропкин и некоторые другие, умевшие с незначительными силами бороться на громадном пространстве с воинственными и многочисленными племенами".
IV. ГЕНЕРАЛ МЕДЕМ
(Кавказская линия с 1762-го по 1775 год)
Со времени кончины Анны Иоанновны до вступления на престол Екатерины Великой все действия русских на Кавказе ограничивались исключительно защитой Терской линии. Впрочем, в Петербурге едва ли даже знали, что происходило на этой отдаленной линии, оберегаемой тогда гребенскими, кизлярскими и терско-семейными казаками, а между тем нужна была безумная отвага и нечеловеческие силы, чтобы трем слабым казачьим войскам бороться против соединенных усилий тавлинцев, чеченцев, кумыков и кабардинцев. Каждый шаг надо было занимать и отстаивать кровью, и немало этой казацкой крови было пролито тогда на защите родного рубежа в неравных боях, под ударами тавлинских и чеченских шашек.
Екатерина скоро обратила внимание на эту горсть находившихся в постоянной и отчаянной войне казаков и для усиления их оборонительных средств приказала генерал-майору Потапову, бывшему тогда комендантом в Кизляре, укрепить на Тереке урочище Моздок.
Основание Моздока тесно связано с именем князей Черкасских-Кончокиных. Когда созревала мысль русского правительства о заселении левого берега Терека, находившийся в Петербурге один из кабардинских депутатов, владелец Малой Кабарды Каргоко-Кончокин, изъявил желание переселиться с частью своих подданных, до сорока дворов, на левый берег Терека, обещая уговаривать к тому же осетин, кистов и других горцев. Каргоко тогда же крестился и назван был Андреем Ивановичем. Его наградили чином подполковника с приличным жалованьем, золотой медалью и титулом князя Черкасского-Кончокина. Кончокину предоставлено было право выбрать для поселения место, какое пожелает, с тем чтобы избранное место было удобно и для построения крепости. Постройка поселения и на первый случай небольшого форпоста поручена была подполковнику Гаку. Князь Андрей Иванович Черкасский-Кончокин выбрал урочище Моздок. По каким-то причинам осуществление его мысли несколько замедлилось; однако же в 1763 году мы видим уже построенными форпост и при нем селение с небольшой церковью, которой суждено было впоследствии играть такую важную роль в нашей миссионерской деятельности на Кавказе.
Дальнейшая постройка Моздока, однако же, замедлилась опять по непредвиденным затруднениям. Дело в том, что русское правительство считало Моздокское урочище вне кабардинских владений, основываясь на белградском договоре с Турцией, а кабардинцы присваивали его себе. В свою очередь, Турция была встревожена слухом, что в Моздоке заложена новая крепость, и дело доходило даже до дипломатической переписки. Коллегия иностранных дел, употребляя все способы, чтобы успокоить Турцию, в то же время секретно предписывала кизлярскому коменданту, генерал-майору Потапову, укреплять Моздок как можно скорее и, производя работы с большой осторожностью, откладывать ненужные до удобнейшего времени. Подполковник Гак принялся за дело с такой ревностью, что к 1765 году успел перестроить Моздокский форпост в значительное по тому времени для Кавказа укрепление, а самый форштадт, где жили крещеные горцы, окопать валом.
Таким образом, мы видим, что Екатерина с самых первых дней своего царствования начинает уже серьезно заниматься кавказскими делами, и то, что было сделано ею в Моздоке, было только началом той великой программы, на выполнение которой потребовалось целое столетие и миллионы материальных жертв и нравственных усилий. Первоначальная идея, так счастливо и вовремя подсказанная Кончокиным, с течением времени развилась до колоссальных размеров, и при основании Моздока едва ли кто подозревал, что мы кладем краеугольный камень завоеванию Кавказа.
Кабардинцы, со своей стороны, видели в Моздокском укреплении посягательство на их свободу и усиленно домогались отмены сделанных на этот счет распоряжений. В 1764 году они отправили в Петербург своих депутатов – владельца Кайтука Кайсымова и почетнейшего узденя Шабаз-Гирея. Депутаты жаловались на стеснения, выявленные постройкой Моздока, основывая права свои на Моздокское урочище тем, что они издавна пользовались там лесом и пастбищами. Им отвечали категорически, что это доказывает только снисходительность русского правительства, дозволявшего кабардинцам пасти свой скот не только в этом урочище, но и по Куме. Однако же, желая смягчить хоть немного резкость такого отказа и вместе с тем задобрить кабардинцев, депутатам вручили в знак императорской милости три тысячи рублей для раздачи их на общем собрании народа всем владельцам и узденям в награду за помощь, оказанную при усмирении чеченцев в 1757 году. Отказ, объявленный депутатами на собрании народа, так раздражил кабардинцев, что они, не приняв трех тысяч рублей, удалились в верховья Кумы и, соединившись с закубанцами, до конца 1779 года производили набеги на всем протяжении наших границ. И первый набег их в июне 1765 года отличался таким необычайным упорством и дерзостью, которые только и можно объяснить себе еще не остывшим раздражением, вызванным неудачей ходатайства.
Вместе с черкесами нагрянули они тогда на линию и шесть недель стояли под стенами Кизляра, грабя и опустошая его окрестности. Наконец предводитель партии Росламбек Карамурзин, известный под именем Сокур, то есть Кривой, отважился на приступ, но был отбит с громадной потерей и, чтобы поправить свою репутацию, кинулся в кочевья астраханских татар, у которых угнал такое громадное число лошадей, что, по словам одного современника, в целой степи, кроме небольшого количества овец да быков, не осталось ни одной животины.
Так как подобные попытки могли повториться, то Екатерина приказала перевести на Терек еще часть волжских казаков, живших около Дубовки, и поселить их под именем Моздокского полка между самой крепостью и гребенскими городками. Казаки прибыли с Волги в 1769 году и были водворены на Тереке в станицах Галюгаевской, Наурской, Ищорской, Мекенской и Калиновской своим походным атаманом, полковником, впоследствии генералом Савельевым, имя которого в свое время было так популярно между казаками, что сады в Наурской станице и поныне называются еще Савельевскими. Таким образом Терская линия была значительно усилена.
Справедливость требует сказать, однако, что казаки, пришедшие с Волги и Дона, не сразу сделались хозяевами края, а должны были еще долго присматриваться к обычаям совсем не знакомой и чуждой им страны. Весь правый берег Терека, поросший тогда непроходимыми лесами, скрывал враждебные племена кабардинцев и, казалось, дышал войной и гибелью. Оттуда выходили партии, которые не раз орошали русской кровью первые борозды, проводимые казацкой сохой. Места для засад были удобные, потому что и левый берег реки – теперь обнаженный или занятый садами и огородами – тогда еще был покрыт вековыми дремучими лесами.
В позднейшее время Кавказской войны станицам угрожала опасность только из-за Терека, где жили чеченцы. Но сто лет назад казак боязливо смотрел и в другую сторону, где бродили толпы дикарей, не менее воинственных, но еще более кровожадных, чем горцы. Когда между буграми, покрывавшими Моздокскую степь, показывались бесчисленные табуны коней, войлочные кибитки и из-под косматых остроконечных шапок сверкали узкие глаза калмыков, казак брался за винтовку и сторожил станицу уже на все стороны. Обезоруженные впоследствии калмыки быстро потеряли воинственность, но старожилы линии еще помнят калмыцкие разбои и стычки с непримиримыми врагами – киргиз-кайсаками. Податливая русская натура скоро, однако, освоилась с опасностями. Молодецки стал отбиваться казак, не уступая ни пяди из занятой им земли, и много совершил подвигов, которые, живо сохраняясь в народных устах, нам, их потомкам, кажутся почти баснословными. И лишь одни немые могилы, разбросанные по старым городищам, говорят нам о тех давно минувших временах, которые в истории Кавказа справедливо могут быть названы героической эпохой.
Еще не успели моздокские казаки вполне устроиться и укрепиться на Тереке, как началась турецкая война.
В это время впервые появляется у нас мысль о возможности включить Кавказ в общий план военных действий против турок с целью отвлечь турецкие силы от Европейского театра войны. Насколько эта мера оказалась целесообразной, доказал Кучук-Кайнарджийский мир 1774 года, освятивший, так сказать, применение подобного образа действий на будущие времена.
И с тех пор все наши войны с турками постоянно сопровождались действиями и со стороны кавказских границ. Эти действия, оказывая более или менее решительное влияние на общий ход военных событий, являлись настоятельной необходимостью как единственное средство противодействия враждебной нам турецкой агитации, для которой мусульманские племена Кавказа всегда представляли вполне подготовленную почву.
Участие кавказских войск в войне 1769 года выразилось тем, что отдельный отряд, под начальством генерал-майора Медема, прибыл в Моздок и отсюда должен был действовать против кабардинцев и закубанских черкесов, оказавшихся на этот раз особенно восприимчивыми к турецкой пропаганде. В то же время другой отряд, под начальством графа Тотлебена, прошел через Дарьяльское ущелье на помощь к имеретинскому царю Соломону и, овладев Кутаисом, очистил от турок всю Имеретию.
Так как действия Медема были ближе к русским границам и касались собственно северной части Кавказа, то мы прежде всего и остановим на них внимание читателей.
Война началась весной 1769 года нападением кубанских черкесов и татар на наших калмыков. Слух о том, что большая часть калмыцкого войска ушла на Дунай, так соблазнительно подействовал на горцев, что они решились воспользоваться случаем и напасть на их улусы. Но между тем как крымские султаны Максют и Арслан-Гирей вели шесть тысяч отборных всадников к нашим пределам, калмыцкий хан Убаша, со всей своей двадцатитысячной конницей, стоял уже на берегах Калауса и зорко следил за противником. Бой произошел 29 апреля. Небольшого роста, черномазые, безобразные, но ловкие, "как черти", калмыки превосходили своей воинственностью все азиатские народы и представляли противников опасных и грозных. Ламберти, путешествуя по Кавказу за сто лет перед тем, рассказывает об амазонках, сражавшихся с войсками Дадиана Менгрельского. Эти амазонки были калмыцкие женщины, принимавшие участие в битвах наравне со своими мужьями. Однажды несколько тел подобных героинь попало в руки менгрельцев, и Дадиан назначил большую награду тому, кто приведет к нему одну из таких амазонок живой. Современники, упоминая об этом, не говорят, однако же, чтобы кто-нибудь получил подобную награду.
Само собой разумеется, что бой при таких условиях должен был скоро решиться. Черкесы дали тыл, и калмыки насели на них, как дикие звери: они их рубили, резали, загоняли в болота, топили в Калаусе. Все пять знамен, множество оружия и панцирей, пять тысяч лошадей, обозы и вьюки – все это осталось в руках победителей. Пленных взято было немного, немногие же успели бежать, а все остальные пали на поле сражения. На самом месте побоища Убаша велел тогда же насыпать курган и назвал его курганом Победы, а на той стороне Калауса, где кончилась битва, – другой курган, который был назван им курганом Пиршества. Оба эти кургана – памятники битвы – существуют в ставропольских степях и поныне.