Уйти нельзя остаться
- Когда вы поняли, что это - черта и вам из Литвы нужно срочно уезжать?
В. Антонов:
- Когда в последний день августовского путча здание ЦК Компартии Литвы на платформе КПСС окружили боевики "Саюдиса".
Единственным человеком, который взял на себя ответственность за спасение людей, оставшихся в здании, оказался начальник политотдела дивизии. Он на свой страх и риск посадил людей в бэтээры, вывез в "Северный городок", а оттуда разъезжались как могли. Я был членом бюро ЦК КПЛ и членом Центральной контрольной комиссии ЦК КПСС, потому ждать возможного ареста не стал и немедленно уехал в Минск. До этого решил, что в националистической Литве моей семье делать нечего. В Минске у меня было несколько знакомых секретарей парткомов, они помогли мне и еще нескольким людям пожить несколько дней в бывшей гостинице обкома партии. А потом каждый спасался как мог - кто снял квартирку, а кто вообще уехал в российскую глубинку. Мы, например, формально развелись с женой. Почему? Накануне второй секретарь горкома партии Сергей Нагорный попытался приватизировать свою квартиру. Ему отказали, сказав, что есть решение о том, что коммунистам, занимавшим высокие посты, сделать этого не дадут. Я передал все права на квартиру жене, после чего мы купили квартиру в Минске. Это заняло примерно год. А в течение этого времени я тут скитался, а она сидела как на иголках в Вильнюсе.
- Когда вы переходили границу, сердце плакало от мысли о том, что это навсегда?
В. Антонов:
- Меня Литва особо не держала. Я сын военного, с детства привык к перемене мест. Южный Сахалин - Харьков - Паневежис - Вильнюс - Горький - Таллин - Минск - вот география моя и моей семьи. Единственное, чего мне было очень жалко, - это работу. Было понятно, что ни одно более-менее значимое предприятие в Литве сохранено не будет. Так и оказалось: рухнули заводы, НИИ союзного подчинения. Перестал существовать НИИ радиоизмерительных приборов, в котором я проработал 19 лет, и одноименный завод, на котором выпускались приборы, которые мы разрабатывали.
В. Шеин:
- Против меня в Литве возбудили уголовное дело как против международного преступника - хотя с 1 августа 1991 года я уже не был секретарем парткома МВД. Я ушел в отпуск, уехал в Донецкую область и вернулся только в последний день путча, поскольку была проблема оттуда выехать. А когда приехал - понял, что добром это дело не кончится и что оставаться здесь больше нельзя. 24 августа со мной встретился один из руководителей МВД, который стоял на наших позициях, сказав, что у "саюдистов" вроде бы решения арестовывать меня нет. Но поскольку я сам бывший оперативник и сам умею сочинять легенды, мне эти сказки были не нужны. Я сказал своим родным, что ухожу, и 25 августа перешел границу с Белоруссией, думая, что это продлится года два-три.
Пауки в банке
- Вас здесь, в Белоруссии, собралось тогда больше 20 человек: вы общались? У вас были подпольные встречи на квартирах?
В. Антонов:
- До того, как пришел к власти Лукашенко, нам было беспокойно, особенно когда в Минске арестовали Бурокявичюса и Ермалавичюса. Без помощи белорусов литовцы ничего бы сделать не смогли. Профессор Валентин Антонович Лазутка несколько раз советовал Миколасу Бурокявичюсу приготовить нам здесь базу для отступления. Но тот его не слушал, обвинял в пораженчестве.
В. Шеин:
- Им предлагали сделать липовые паспорта - не Бурокявичюс, а Буракевич, не Ермалавичюс, а Ермалович: нормальные белорусские фамилии. Нет, сказали они, - это уголовщина. Они могли стать гражданами Российской Федерации, но в тот момент не захотели. Один наш коллега предлагал им даже податься в Китай. Наотрез отказались, говорили: "Мы будем находиться рядом с событиями, которые вот-вот нагрянут". Они думали, что все еще вернется.
Я тоже был одним из тех, кто был уверен в том, что через 2–3 года правительство в Москве поймет, что сделало большую ошибку. Потому что Вильнюсский край в 1940 году Сталин передал Литве без референдума, как и белорусские земли между Неманом и Польшей, чтобы задобрить литовцев. Согласно международным соглашениям Восточную Пруссию и Мемельский край получил Советский Союз, а не Литва.
В. Антонов:
- Для меня, наоборот, было ясно, что все это всерьез и надолго. После январских событий, в феврале или в марте, в Москве проходил пленум ЦК КПСС. Помимо Бурокявичюса, на этом пленуме предоставили слово и мне. Я выступил и огласил заявление нашего совета секретарей парткомов Вильнюса, где было перечислено по пунктам: потребовать от генерального секретаря ЦК КПСС предпринять меры к ликвидации вооруженных формирований и ввести президентское правление в республике и так далее. Раздались жиденькие аплодисменты. В перерыве ко мне подходит заместитель премьер-министра СССР Юрий Дмитриевич Маслюков и говорит: ты - молодец, но все это пустое, пока эти два паука в банке не разберутся, - имея в виду Горбачева с Ельциным, - ничего не изменится. Все всё понимали, но, как загипнотизированные, ничего не могли сделать. Ни одного волевого человека в той верхушке не было.
Чужой среди своих
Валентин Лазутка
Посмотришь на него - стопроцентный литовец, светлоглазый и белый как лунь. Послушаешь: типичный сибиряк - некоторые характерные слова из речи не смогли вытравить даже десятилетия жизни на исторической родине. Замес судьбы, конечно, получился крутым: сначала предков Валентина Антоновича в 80-е годы ХIX века перетянули в Сибирь баснями о бесплатной земле, затем родителей заманили в послевоенную Литву сказками о европейском уровне жизни. А потом оказалось, что новой Литовской Республике ни сибиряки, ни литовцы, ни умники не нужны, - в результате чего доктор философских наук, профессор Валентин Лазутка живет в Минске.
- Когда произошла ваша первая встреча с Литвой?
- 12 июня 1945 года, сразу после войны. К нам приезжали уполномоченные и агитировали за переезд. А поскольку у меня три брата служили в 16-й Литовской стрелковой дивизии, мы и записались всей семьей. И как только война кончилась, переехали на законных основаниях.
- И каковы были первые впечатления?
- Мы приехали сначала в Минск, нужно было несколько часов подождать поезда. Страшная картина: кругом развалины. А в Вильнюсе - лепота! Красивые дома, костелы. Единственная полностью разрушенная улица - Музейная, тогда она называлась Еврейской. Там было еврейское гетто, и немцы, уходя, все взорвали. Да, и еще деталь: Вильнюс был полностью польский. В больницу пойдешь - на польском языке, в магазин - на польском, в костел - на польском… Первые впечатления о стране были самые благоприятные. Никаких представлений о том, что может быть какая-то партизанская война, и в мыслях не было. Все открылось позже. Мы с братом жили в Вильнюсе, а родители в Тракае. И вот к брату приезжает родственница жены и говорит: на дом нашего батюшки напали бандиты, они с супругой стали отстреливаться, держали оборону, но его ранило. Это было первое столкновение с литовскими "партизанами". Второе произошло в Тракае, первым секретарем райкома партии там был такой Афонин, командир советского партизанского отряда. И его сына, который был старше меня всего на пару лет, застрелили на базаре на глазах у всей толпы. И никто этих бандитов не задержал, они на лошадях ускакали.
"Никакой "Саюдис" создавать не буду!"
- Как долго вам удавалось оставаться "своим"? Пока вы не начинаете высказывать свое отношение к событиям, вас невозможно отличить от типичного представителя литовского народа.
- Меня, конечно, всегда считали человеком советским. Школу я окончил русскую, потом учился в Москве, и литовский язык у меня поначалу был таким, на каком говорят в деревне. Я был членом комитета комсомола Вильнюсского университета. Однажды приезжает секретарь ЦК и отчитывает нашего секретаря: почему вы ни одного русского не избрали, все - литовцы! А тот ему говорит: ну как же, есть у нас Лазутка! Так в первый раз меня открыто назвали русским… Но, если честно, я жалел, что уехал из Москвы. Русскому обществу я, конечно, больше подходил, чем литовскому.
Если бы профессор Валентинас Лазутка поехал в Вильнюс на похороны своей жены - его бы арестовали прямо на границе. Фото Г. Сапожниковой.
- Примерно на каком году жизни в Вильнюсе вы поняли, что идеологические противоречия у литовца с литовцами могут быть неразрешимыми?
- Практически сразу, как приехал. Но опасность осознал, к сожалению, только в 1986 году, когда начались демонстрации. Кроме того, что я был директором Института философии, социологии и права, я еще являлся первым секретарем парткома Академии наук Литовской ССР, потому вступил на позиции решительной борьбы с антикоммунизмом и антисоветизмом. В конечном итоге в парткоме Академии наук я оказался единственным, кто придерживался этих позиций.
Расскажу историю: 3 июня 1988 года мне вдруг звонит главный ученый секретарь и говорит, что во Дворце науки будет совещание.
Приезжаю, все знакомые - секретарь ЦК КПЛ по идеологии Ленгинас Шепетис, а также главный ученый секретарь Академии наук Литовской ССР академик Эдуардас Вилкас и ученый секретарь отделения общественных наук Раймондас Раяцкас. Я думал, речь пойдет о науке - а разговор пошел о том, что нужно создавать литовское движение в поддержку перестройки. Вынесли решение, что я и академик Вилкас будем отвечать за его создание, а Шепетис, который непосредственно курировал КГБ, - в этом деле нами руководить. Я решил - нет, никакой "Саюдис" создавать не буду! Тем более у меня была хорошая отговорка - в тот день у нас было назначено заседание ученого совета по присуждению докторских диссертаций, а я был председателем совета. В общем, никуда я не пошел. И меня после этого чуть не исключили из партии.
В тот год в коридорах госучреждений появилось много иностранцев - Литва вдруг стала представлять для всего мира повышенный интерес. Я спросил у нашего цековского кагэбиста - сколько их? - и он мне ответил: порядка 400 человек. Я еще подумал: ни один из них приехать сюда без согласования с КГБ не мог. Ну что они - перешли границу тайно, что ли? Значит, с разрешения КГБ и под его руководством эти пришельцы действуют здесь явно во враждебных целях. Никто им не препятствует, никто ими не занимается. Я тогда подал заявление об освобождении меня с поста директора Института философии и ушел из Академии наук в вильнюсскую партийную школу. Так я порвал окончательно с "Саюдисом".
Чертово ректорство
- Вы ушли в ту самую Высшую партийную школу, где работала нынешний президент Литвы Даля Грибаускайте?
- Она была связана с ректором партшколы Сигизмундасом Шимкусом, который носил на лацкане пиджака знак "Почетный чекист". Чтобы его получить, нужно было проработать в органах 25 лет. Поскольку мы с этим ректором были в хороших отношениях, он мне признавался, что чуть ли не со школьных лет сотрудничал с органами и выдавал своих друзей - "лесных братьев". Да он этого в принципе и не скрывал. У него были свои кадры, тоже связанные с КГБ. Один из них - Даля Грибаускайте - молодая девушка, приехавшая из Ленинграда. В Высшей партийной школе она была ученым секретарем. В отличие от Академии наук, где ученый секретарь - это практически второй человек, своеобразный "комиссар" при директоре, в партшколе это - чисто технический кадр, который только оформляет протоколы ученого совета. Ее и не видно было почти. Работала она на кафедре экономики народного хозяйства.
- Она была убежденной коммунисткой?
- Не знаю. У меня было ощущение, что она меня страшно боится, как какого-то зверя. Я про себя подумал, что она вообще боится мужчин, и меня за компанию. Дружила она только с женщинами, от мужчин убегала. Мысль о выдаче ее замуж в голову почему-то никому не приходила. Потом, когда по решению правительства вильнюсскую Высшую партийную школу передали пединституту и, чтобы защитить союзную собственность, здание заняли солдаты дивизии Внутренних войск, Шимкус срочно лег в больницу. А Даля исчезла.
Когда бюро ЦК КПЛ решило вильнюсскую Высшую партийную школу вообще закрыть и освободить Шимкуса от ректорства, мне вдруг звонит первый секретарь компартии на платформе КПСС Миколас Бурокявичюс и говорит, что меня решено назначить… ректором! И началось мое чертово ректорство, страшная борьба внутри партийной школы. Преподавательский коллектив раскололся, бухгалтерия тоже. Часть коллектива меня признавала, часть нет. Это было в 1990 году.
- А что в этот момент делала Даля?
- Она исчезла, как и все кагэбистские кадры, все они ушли к "Саюдису". Потом всплыла в Академии наук. Я так понял, что она к своим пошла… Позже она стала активно играть роль - литовской националистки, поехала в Америку - якобы в посольство СССР. Насколько знаю, пробыла там недолго, потому что против нее началась кампания как против бывшей кагэбистки. Стала персоной нон грата. Но буквально через несколько месяцев снова появилась на курсах в одном американском университете, где готовились литовские кадры. И когда вернулась, сразу активно включилась в "Саюдис", перешла работать в министерство финансов и вскоре стала министром.
Страха за жизнь нет
- Есть ли у вас какое-то объяснение причины ее столь агрессивного отношения к России? По сути, центр европейской русофобии в данный момент находится именно в Вильнюсе.
- Вы хотите рассматривать Грибаускайте как самостоятельного политика, который проводит свои взгляды в жизнь, а это не так: у нее есть начальство, она получает команды, за ней стоит дядя, который ее всегда защитит. И она очень старается выполнить эту роль до конца. А куда ей деваться? Что у нее в душе при этом делается, трудно представить, потому что такой перелом для любого человека - травма. Я для себя решил: даже если меня будут расстреливать, я останусь на той позиции, на которой стою. Никакого другого выбора нет. И страха за жизнь нет, хотя у меня были основания, потому что на мою жизнь покушались, правда, вместо меня погиб мой шофер.
- Когда?
- Осенью 1990 года. Я был секретарем ЦК КПЛ на платформе КПСС и одновременно первым секретарем Вильнюсского горкома партии на общественных началах. Все члены бюро собрались ехать в Москву поездом. За мной выехал мой шофер. Вдруг звонок. Незнакомый голос: "А вы что, дома?" И повесили трубку. Кто звонил - непонятно. Я думаю - странно, тем более что я был не в своей квартире, а у тещи. Прошло, наверное, пять минут, и опять звонок - звонят из ГАИ: произошла авария, шофер погиб. На последнем семафоре у вокзала на него налетела пожарная машина. Все ищут Лазутку, а Лазутки в автомобиле нет… Звоню помощнику Горбачева Рымаренко, рассказываю - тот говорит: никуда не выходи, сиди дома, никакой поездки в Москву быть не может. Назавтра перезванивает: все в порядке, никто тебя больше не тронет…
- Кому могла быть выгодна ваша смерть?
- Говорили, что у Ландсбергиса на совещании было решено, что нужна жертва провокации. И в качестве жертвы была избрана фигура секретаря ЦК КПЛ на платформе КПСС. Кого конкретно? В книжке одного литовского журналиста уже позже я прочитал, что таким кандидатом был избран я.