Эта отстранённость Андрея вполне объяснима. То, как действовал его отец, утверждая свою власть над Русской землёй, то заключая союзы, то диктуя свою волю другим князьям, нисколько не устраивало его. Положение Юрия в Киеве лишь на первый взгляд казалось прочным. На самом деле удержать Киев он мог, только опираясь на союз с противостоящими друг другу княжескими группировками - прежде всего черниговскими князьями, с одной стороны, и князьями "Мстиславова племени" - с другой. До поры до времени ему это удавалось. Но князья, входившие в эти группировки, преследовали свои цели, отнюдь не совпадавшие с тем, что мог предложить им Юрий. Так, черниговский князь Изяслав Давыдович, однажды уже побывавший на "златом" киевском престоле, мечтал вернуться на него, считая себя ничуть не "младше" Юрия и не менее его достойным "старейшинства" в князьях; братья же Изяславичи, Мстислав и Ярослав, не могли удовольствоваться на двоих одним Луцком, стремясь к большему, и главное, к возвращению себе Волыни (которую Мстислав Изяславич и захватит летом 1156 года, изгнав оттуда своего дядю Владимира "Матешича", поддерживаемого на тот момент Юрием). Умиротворить Мстиславичей Юрий пытался за счёт князей Черниговского дома, а для того, чтобы заручиться поддержкой последних, ему приходилось ущемлять интересы племянников. Получался замкнутый круг, вырваться из которого Юрий не мог. Действуя не слишком продуманно, он добьётся лишь того, что его потенциальные противники - и черниговские князья, и братья Изяславичи, и даже миролюбивый Ростислав Смоленский - объединятся против него самого. Не удастся ему заключить прочный мир и с половцами, которые при смене князей в Киеве всегда проявляли особую агрессивность, считая себя свободными от прежних обязательств.
Хрупкий мир, установившийся в Русской земле после вокняжения Юрия, продержится чуть больше года и взорвётся весной - летом 1156 года, а к весне 1157-го противники Юрия договорятся о совместных действиях и изготовятся к новой большой войне. Впрочем, к тому времени Андрея рядом с отцом уже не будет.
* * *
Наделяя своего старшего сына Вышгородом - ближним к Киеву городом, Юрий, по всей вероятности, надеялся передать ему после смерти и Киев - как это сделал его отец Владимир Мономах, передавший Киев сыну Мстиславу. Но сам Андрей вовсе не горел желанием ввязываться в неизбежную войну за стольный город Руси. Слишком хорошо усвоил он уроки своего предыдущего пребывания здесь, на юге. Во многом Андрей оказался проницательнее отца и глубже, чем тот, понял суть происходящих на Руси изменений.
Владение Киевом сулило внешний блеск и великолепие, но было сопряжено с огромными трудностями, экономическими и политическими потерями, далеко не всегда оправданными. Для того чтобы удерживать этот город, требовались колоссальные средства, постоянная готовность к компромиссу, к отражению внезапного нападения того или иного князя, к удовлетворению чужих притязаний на тот или иной город. Причём с точки зрения традиционного княжеского права - на которое и опирался Юрий Долгорукий, - притязания эти были зачастую вполне обоснованными: слишком уж усложнились межкняжеские отношения за прошедшие десятилетия. Прежде всего, это явилось следствием естественных причин - разрастания самого княжеского семейства, увеличения числа дееспособных князей, не желавших прозябать в бедности и бесчестии. Уже в силу этого киевский князь физически не мог играть роль беспристрастного верховного судьи в межкняжеских конфликтах. Удовлетворяя притязания одних князей, он неизбежно должен был нарушать законные права других.
Ещё важнее то, что за прошедшие десятилетия произошло значительное усиление новых княжеских центров - таких как Смоленск, Чернигов, Галич, Владимир-Волынский или Суздаль. В отличие от Киева, они развивались последовательно и динамично, не испытывая (или испытывая в меньшей степени) столь резкую смену князей и проводимого ими политического курса, не становясь ареной борьбы противоборствующих княжеских династий. "Киевский центр… стал жертвой своего исключительного исторического положения, жертвой традиции старейшинства, - писал более ста лет назад один из самых проницательных исследователей древней Руси Александр Евгеньевич Пресняков. - В то время как другие земли перестраивали в своём обособлении местный быт на новых началах, Киевщине не было дано сложиться в особое политическое целое и выработать себе прочную внутреннюю организацию под управлением своей местной династии". И князь, поставивший на карту всё ради одного только княжения в Киеве, оказывался заложником этой ситуации, проигрывал соперникам в возможности совершения манёвра, в возможности свободно распоряжаться ресурсами своего собственного княжества. Взамен же он получал непосильный груз ответственности, которую по традиции нёс киевский князь за всё, что происходило в других русских землях.
Андрей, очевидно, хорошо понимал это - и тогда, когда звал отца уйти в Суздаль после поражения от Изяслава Мстиславича летом 1151 года, и позднее. А потому и не кажется удивительным его решение покинуть Южную Русь и вернуться в Суздальскую землю - даже вопреки воле и желанию отца. "Том же лете, - сообщает летописец, рассказывая о событиях осени 1155 года, - иде Андрей от отца своего из Вышегорода в Суждаль, без отне воле". "Отец же его негодоваша на него велми о том", - добавляет автор поздней Тверской летописи.
Это был, несомненно, переломный момент в биографии князя Андрея Юрьевича. Он сам - вопреки обстоятельствам, а не подчиняясь им, - избирал для себя тот путь, который считал единственно возможным и который впоследствии принесёт ему славу реформатора и устроителя Русского государства. Ради этого он готов был пойти даже на разрыв с отцом. Но - заметим особо - вновь, как и четыре года назад, он покидал отца тогда, когда тому ничего не угрожало, когда война за Киев была завершена, и на этот раз завершена бескровно, полной победой Юрия Долгорукого.
По свидетельству позднейшего московского книжника, автора Никоновской летописи, его уходу предшествовала встреча с отцом. Андрей будто бы пришёл к тому в Киев и "радостне бысть приат от отца своего". Однако самому Андрею пребывание здесь оказалось в тягость: "И пребыв у него в Киеве неколико время, и смущашеся о нестроении братии своея, и братаничев (двоюродных братьев. - А. К.), и сродников, и всего племяни своего, яко всегда в мятежи и в волнении вси бяху, и многи крови лиашеся, вси желающе и хотяще великого княжениа Киевскаго, и несть никому ни с кем мира, и от сего все княжениа опустеша… а от Поля половци выплениша и пусто сотвориша, и скорбяше много о сем, и болезноваше душею и сердцемь. И мышляше себе в тайне сердца своего, никако же поведая сего отцу своему великому князю Киевскому Юрью Долгорукому, и восхоте ити на великое княжение в Суждаль и Ростов, яко тамо, рече, покойнее есть…" Конечно же, эти сентенции принадлежат книжнику XVI, но отнюдь не XII века. И всё же думается, что общий смысл переживаний Андрея Боголюбского передан здесь верно. Его решение покинуть Южную Русь не было спонтанным, но было обусловлено всем ходом предшествующей борьбы за Киев его отца и характером его взаимоотношений с отцом в последние годы. Да и слова об опустошении и разорении южнорусских земель, как мы уже видели, отнюдь не вымышлены московским книжником. Многие южнорусские грады действительно опустели, и править в них порой было, по существу, некем. Может быть, это напрямую и не относилось к Вышгороду, в который был посажен отцом Андрей, но к другим, ближним к Вышгороду городам относилось точно. Несколько лет спустя бывший союзник Юрия Долгорукого князь Святослав Ольгович будет сетовать своему двоюродному брату Изяславу Давыдовичу, что тот дал ему во владение Чернигов "с 7-ю город пустых… а в нех седят псареве же и половци", то есть княжеские дворовые люди да бывшие кочевники, переселившиеся на Русь; остальное население, надо полагать, разбежалось. "К нашему удивлению, в числе этих запустелых городов Черниговской земли мы встречаем и один из самых старинных и богатых городов Поднепровья - Любеч", - комментировал эти слова князя историк Василий Осипович Ключевский. Подобная перспектива княжения над "псарями" да половцами Андрея не могла привлекать.
Подоплёку его ухода из Вышгорода проясняет известие новгородской статьи "А се князи русьстии", которая читается в том же списке XV века, что и Новгородская Первая летопись младшего извода (так называемом Комиссионном списке). Здесь об этом сообщается с рядом дополнительных по сравнению с древнейшими летописями подробностей. Князь покинул Вышгород "нощию", "с своею княгинею и с своим двором" (это, кстати сказать, одно из наиболее ранних упоминаний о княжеском "дворе" в новом, феодальном смысле этого слова). Но, главное, Андрея, оказывается, "лестию подъяша", то есть обманом призвали к себе, Кучковичи - его шурья, братья его жены. Мы уже говорили о том, что сыновья боярина Кучки принадлежали к местному боярству, но не суздальскому и не ростовскому, а, так сказать, провинциальному, ибо имели свои земельные владения на крайнем юго-западе Суздальской земли. Родство (или, точнее, свойствб) с Юрием Долгоруким - даже с учетом гибели от руки Юрия их отца, очевидно, способствовало упрочению их позиций. Естественно, что Кучковичи должны были делать ставку на своего зятя Андрея и его сыновей, своих племянников, а вовсе не на совершенно чужих им младших сыновей Юрия, которым отец завещал Суздальскую землю. (Что же касается слов о их "лести" по отношению к князю, то здесь, очевидно, имеется в виду их позднейшее участие в его злодейском убийстве.)
Андрей сумел найти общий язык и с собственно суздальским и ростовским боярством, которое тоже готово было поддержать его. Нельзя не вспомнить о том, что всего несколькими месяцами раньше Суздаль покинули супруга Юрия и её малолетние сыновья - те самые, которым отец, по завещанию, оставлял Суздальскую землю. Получалось, что Суздальская земля фактически оказывалась без князя. Это едва ли могло прийтись по душе местной знати, ибо заметно ущемляло их права, - как ни парадоксально это звучит для нас сегодня. Дело в том, что наличие собственного князя всегда повышало статус той или иной волости; отсутствие же оного, напротив, превращало её в неизбежный объект притязаний со стороны других князей. Утверждение Юрия Долгорукого в Киеве грозило восстановлением экономической и политической зависимости Северо-восточной Руси от Киева, которую в своё время уничтожил сам Юрий. Если бы осуществился его замысел и в Суздале сели на княжение его младшие сыновья (или, тем более, его посадники), а в Киеве - кто-то из старших, поток "залесской" дани неизбежно вновь устремился бы на юг - как это и было во времена молодости Юрия Долгорукого. Андрей же изначально проявил себя решительным противником любой зависимости Суздальской земли от Киева.
Ну и, конечно, выдающиеся личные качества Андрея не могли не импонировать жителям Суздаля, Ростова или Владимира. болыпую часть жизни он провёл именно в Суздальской земле, где давно уже снискал любовь и уважение всего населения, выказал себя более чем достойным княжеского звания. Речь идёт не об одной только его личной храбрости, но и о его исключительных нравственных достоинствах. Позднее, уже после его вокняжения здесь, суздальский летописец восторженно будет писать о том, что Андрей был "любим всеми за премногую его добродетель", которую он явил "преже к Богу и ко всем сущим под ним". У него была возможность проявить эти качества - и прежде, когда отец давал ему разные поручения по управлению княжеством, и особенно в отсутствие отца. Увы, но впоследствии, ближе к концу долгого семнадцатилетнего княжения Андрея, эта всеобщая любовь к нему сменится столь же всеобщей неприязнью и даже открытой враждой…
В представлениях русских историописателей последующих веков уход Андрея Боголюбского из Вышгорода приобрёл совершенно особое звучание, стал восприниматься как поворотное событие, символическим образом предопределившее изменение дальнейших путей развития русской государственности, смещение центра политической и духовной жизни Руси из Киева во Владимир, а впоследствии и в Москву. Не в последнюю очередь это связано с тем, что, покидая Вышгород, Андрей взял с собой почитаемую в Вышгороде икону Божией Матери - ту самую, которая впоследствии получит название Владимирской и станет главной святыней, "палладиумом" (то есть хранительницей и заступницей) Владимиро-Суздальской, а затем и Московской Руси. Об истории этой святыни, равно как и о самом путешествии князя Андрея из Вышгорода во Владимир на Клязьме, речь пойдёт в следующей части книги. Ибо этот его исход на север, в Суздальскую землю, открывает новую главу и в его собственной биографии. С этого момента он выступает на страницах истории уже не как подручный своего отца, но как самостоятельный князь, пока, правда, признающий власть отца над собой.
Часть вторая.
КНЯЗЬ
1155–1166
Исход
Длинная вереница всадников, княжеских повозок и возков продвигалась к Суздалю по раскисшим от осенних дождей дорогам. Это был не военный отряд, не княжеский поезд, а нечто иное, не виданное ещё в здешних краях. Помимо самого князя и его семьи - жены и детей, помимо дружины и членов княжеского двора - многочисленной челяди, слуг и домочадцев, мужчин и женщин, здесь были и вышгородские клирики - попы, диаконы, церковные служки, и тоже с жёнами и детьми. Едва ли не целый город - как некогда народ израильский - переселялся на новую обетованную землю: с разорённого киевского юга в суровый, но не тронутый дикими кочевыми разбойниками Залесский край. Их путь лежал сперва вверх по Днепру, почти до самых его верховий, а затем прямо на восток, причём по дороге им предстояло переправиться через многочисленные разбухшие от дождей реки - волжские и окские притоки Вазузу, Москву, Клязьму… Это был кружной, дальний и многотрудный путь. Почему князь Андрей Юрьевич выбрал именно его, а не более короткий, прямой путь к Суздалю через область вятичей, "Лесную землю", остаётся только гадать. Впрочем, путь по Днепру и волжским притокам, через Смоленск, в обход Вятичской земли, в XII веке избирали многие, так что князь не был в этом отношении оригинален. Наверное, этот путь показался ему более надёжным.
Не было это и бегством от отца, как иногда полагают. Даже если отец и негодовал на сына (о чём пишут некоторые поздние летописцы), устраивать за ним погоню он вряд ли имел желание или возможность. Более всего путешествие князя Андрея напоминало, пожалуй, крестный ход. Ибо впереди всего его отряда шествовали вышгородские священники, приставленные князем к иконе Божией Матери, взятой им перед самым своим уходом в Суздаль из вышгородского Девичьего монастыря.
То была не простая икона. За время своего двукратного княжения в Вышгороде Андрей Юрьевич смог в полной мере оценить, какая великая святыня, какое сокровище волею Провидения оказалось в его городе. По преданию, икона была написана самим евангелистом Лукой ещё при жизни Пресвятой Богородицы. Её привезли на Русь из Царьграда, столицы Византийской империи и всего православного мира, за несколько десятилетий до описываемых событий. Привезли на одном корабле с другой чтимой греческой иконой Божией Матери, получившей на Руси название "Пирогощей". Это случилось немногим ранее 1131 года, ибо в тот год в Клеве была заложена каменная церковь во имя второй из привезённых икон - "Святая Богородица Пирогощая". Скорее всего, обе иконы прибыли на Русь вместе с митрополитом-греком Михаилом, явившимся в Киев из Константинополя весной или летом 1130 года. (Позднейшие московские книжники ошибочно полагали, будто Владимирская икона Божией Матери была поднесена самому Юрию Долгорукому во время его киевского княжения неким купцом Пирогощею, приняв название второй из царьградских икон за личное имя, - но это несомненная ошибка.)
По утверждению современных искусствоведов, вышгородская икона с самого начала была двусторонней, то есть выносной, предназначенной для изнесения из храма. На её оборотной стороне помещено изображение престола с орудиями Страстей Господних, в том числе Животворящим крестом. Но главной конечно же была лицевая сторона - с изображениями Божией Матери и Спасителя. "…Богомудрый апостол и евангелист Лука… яко истинный самовидец и неложный описатель образ Ея живописа: святое лице Ея мало окружено вообрази, ни кругло, ни остро, но мало продолжено (слегка вытянуто. - А. К.), нос не краток, но продолженный, доброгладостне лежащ; на десней стране близ лица Ея написа Превечнаго Младенца Господа нашего Иисуса Христа; персты же богоприемных Ея рук тонкостию продолговаты написа" - в таких выражениях передавал свои чувства от лицезрения иконы владимирский книжник XVIII столетия. И далее: "И преукрашенно пречестную и святую икону совершив, к самой Богоматери благоговейно принесе. Она же милостивне богозрачнии Свои очи на образ той возведши, пречистыма Своима глаголаше усты: "С сим образом благодать Моя и сила да будет, и с сим образом с вами есмь"".
Понятно, что на Русь привезли не сам древний подлинник, но копию, список с него. (Владимирская икона датируется началом XII века.) Однако в представлениях людей того времени список с иконы полностью повторял оригинал, вбирая в себя и всё его сакральное содержание, всю его святость. А потому не будет преувеличением сказать, что вышгородская икона оказалась едва ли не самым древним и авторитетным памятником Православия на территории Руси. Её перенесение из Киева в Северо-восточную Русь должно было свидетельствовать о перенесении в новые владения князя Андрея Юрьевича святости и сакральной истории не только стольного Киева и его округи, но и самого Царствующего града, в котором икона пребывала ранее. Более того, в глазах современников Андрея путешествие совершал не просто список чтимой иконы, но сам образ Пречистой, или, лучше сказать, сама Пречистая Богородица, к которой с мольбой о помощи и небесном предстательстве будут обращаться отныне и сам князь Андрей, и те люди, что окружали его. "С сим образом с вами есмь" - теперь эти слова Пречистой были адресованы жителям Суздальской земли.