"Вся чудовищность идей Сада заключается в том, - продолжает Клоссовски, - что он в корне меняет специфические функции полов". Содомия по природе своей равнодушна к объекту соития. "Примем за данность, что нам очень легко насладиться женщиной тем или другим способом и что нам совершенно безразлично, кем наслаждаться-девушкой или юношей" ("Философия в будуаре"). Таково кредо распутника. Распутник поклоняется заду, вот почему ему так просто смешивать удовольствия, переходя от одного пола к другому. Как писал Панкук в своем "Большом словаре французского языка", содомия - это "преступление против природы, заключающееся в использовании мужчины, как если бы это была женщина, или женщины, как если бы она была мужчиной". Так в каком же случае преступление страшнее? Не имеет значения, совершается оно с мужчиной или с женщиной, хотя кое-кто скажет, что в последнем случае нарушение серьезнее, ибо только женщина предоставляет нам два отверстия для проникновения. Следовательно, мы сознательно грешим, выбирая "неправильное" (что позволяет заодно обесчестить девственницу, не дефлорируя ее, и, следовательно, лишний раз обмануть природу). Дольмансе поясняет, что юноша дарит распутнику двойное наслаждение, позволяя быть одновременно любовником и любовницей, тогда как с девицей тот может испытать всего одно. Кстати, закон различает два вида содомии: неполную (когда акт совершается с девушкой, но в "незаконный сосуд") и полную (при акте с юношей). В действительности, заявляет де Сад, любивший предаваться эротической казуистике, важен не столько объект, сколько власть над ним: главное, чтобы жертва была целиком и полностью подчинена. "Возбуждает лишь зло", - категорично заключает герцог в "120 днях Содома".
Ощущает ли себя распутник поочередно - а может быть, одновременно? - то мужем, то женой? Ответ прост: все дело в позе или в роли. Пол каждого участника превращается в непостоянную величину. "Полупьяный герцог упал в объятия Зефира и целый час сосал его губы, а Эркюль, воспользовавшись ситуацией, загонял свой огромный снаряд ему в анус. Бланжи не протестовал и, полностью отдавшись поцелую, сам того не заметив, переменил пол". Главное для Сада - оскорбить природу, какого бы пола она ни была. Нет больше ни высокого, ни низкого, ни души и ни тела, ни возвышенного, ни непристойного, ни чистого, ни грязного: тело - сосуд, который можно раскупорить со всех сторон сразу. Все связи дозволены, любое тело доступно всем и каждому. "Ничто не забавляет меня больше, - говорит Дольмансе, - чем начать в одной заднице, а закончить в другой". Подобный эротический изыск принимает порой самые неожиданные формы: можно выстроить в ряд четырех девиц и "прозондировать" - поочередно и стремительно - их зады. Такое упражнение называется ветряной мельницей. Содомия для Сада - поношение, оскорбление Бога, святотатство. Иногда развратники проталкивают языком облатку в задний проход партнера, а Жюльетта даже отдается папе Пию VI в алтаре базилики Святого Петра в Риме: "О, друзья мои, какое это наслаждение, когда папа уестествляет тебя сзади. Когда ощущаешь в заднице тело христово! Мне казалось, что я познала величайшее блаженство..."
Это еретическое восприятие содомии просуществовало недолго. В начале XVII века авторы многих научных трудов еще именовали ее "противоестественным пороком" (судебная медицина тогда уже появилась). После законодательной реформы 1791 года за содомию перестали привлекать к судебной ответственности, а определение "гнусное преступление" было забыто. Но только не судебными медиками, продолжавшими, подобно Касперу и Тардье, изучать то, что они отныне называли чудовищным отклонением от нормы. Если распутник всего лишь оскорблял природу, то грязный содомит, чей порок впечатывался в его плоть, опускался, по мнению врачей, до уровня животного. Судебные медики были уверены, что исступленные оргии и ненасытимая жажда удовольствий совершенно разрушали тело человека. Маркиз де Сад признавал, что мужчины со склонностью к содомии имеют особое сложение: ягодицы у них более белые и пухлые. "Ни один волосок, - говорит Дольмансе, - не затеняет алтарь наслаждений, чья внутренность, устланная нежнейшей, чувственной и чувствительной оболочкой, очень похожа на женскую вагину". Но маркиз не видит в подобном устройстве ничего чудовищного, для него оно не более чем врожденная особенность, в крайнем случае - ошибка, недосмотр природы. А вот Амбруаз Тардье ("Медико-судебное исследование покушений на нравы", 1857) полагал, что порок содомитов отпечатывался в этой части их тела и выражался в стремлении отдаваться на женский манер. По его мнению, ягодицы выдают всю гнусность таких особ. Подобно инквизитору, обнаружившему на коже ведьмы доказательство ее одержимости, непогрешимый доктор заявлял, что может предоставить анатомические свидетельства извращенных влечений.
"Как правило, - пишет он, - у тех, кто занимается гомосексуальной проституцией, зады чрезмерно развиты, широки, выпуклы, иногда просто огромны и имеют совершенно женскую форму". Он сообщает, что даже видел у одного педераста "очень странный и безусловно исключительный зад со сросшимися полушариями". Помимо описания этих чудовищных ягодиц, Тардье подробно останавливается на описании пениса - "очень тонкого и заостренного, как палец в перчатке", головки, "вытянутой, как собачья морда", и ануса в форме воронки (infudibulum), что является, по его мнению, "подлинным свидетельством педерастических наклонностей". Однажды Тардье осматривал арестованного - сорокалетнего сапожника с пенисом, как у собаки. Раздвинув его мясистые ягодицы, он обнаружил "длинную глубокую каверну, в центре которой находилось анальное отверстие - очень широкое и чашеобразное". Он пишет, что наблюдал у некоторых педерастов кривой рот, очень короткие зубы и пухлые, вывернутые, деформированные их мерзким пристрастием губы.
Содомит, по определению Жан-Поля Арона и Роже Кемпфа, есть не что иное, как "реинкарнация зверя в чистом виде".
Несмотря на всю тщательность и подробный характер исследований доктора Тардье, его выводы были очень скоро преданы забвению. Довольно долго судебную медицину волновали только физические последствия сексуальной активности, но уже в 1880-х годах медики обратились к психологической стороне извращений. Один венгр (Бен- керт) придумал термин "гомосексуалист", обозначавший особый вид человеческого существа. Гомосексуальность объявили симптомом психического заболевания и социальным злом. Фундаментальным справочным исследованием в этой новой науке стала "Сексуальная психопатия" фон Крафт-Эбинга. А педерастическая задница, пережив свой золотой век, превратилась в мало кому интересный маргинальный феномен. В начале XX века она предпочла с головой окунуться в светскую жизнь.
ГЛАВА 32. Отверстие
Ну что можно сказать о дырке? По правде говоря, эту тему долго предпочитали обходить стороной. Слово anus латинского происхождения, Плотий и Варрон используют его в значении "кольцо", но уже Цицерон считал, что речь идет об особом кольце на крупе человека и не нужно стыдиться так его называть. К счастью, благодаря жаргонным выражениям, мы узнаем о предмете гораздо больше. Сначала его называли задним проходом. "Двумя пальцами, большим и указательным, - советует Бероальд де Вервиль (1612), - раскройте проход, раздвинув ягодицы". Духовенство в те времена не чуралось подобных вольностей. А вот мольеровские жеманницы, презиравшие "грязные слоги, которые позорят самые прекрасные слова", изгнали из языка слово "зад", заменив его изящными эвфемизмами вроде "лицо великого турка" или "нижний хитрец". Кто их за это осудит? В конце концов, де Сад говорил о "недрах Ириды" (то есть о своде ягодиц), а Верлен - "о престоле бесстыдства" (Femmes). Отверстие, расположенное между полушариями, имеет круглую форму - в отличие от вытянутой вульвы. "Черт возьми! - говорит Дольмансе ("Философия в будуаре"). - Если бы она [природа] не хотела, чтобы мы посещали зады, разве сотворила бы отверстие круглым? Только противник здравого смысла может полагать, что овальное отверстие сотворено природой для круглых членов! Ее намерения ясно читаются в этом несовпадении форм".
В XVII веке проповедники называли анальное отверстие незаконным сосудом, противопоставляя его сосуду законному. Речь ведь действительно шла о сосуде, чаше, если хотите, или бонбоньерке, то есть о емкости. Проповедники называли сосуд проклятым, потому что он становился причиной гнусного греха - настолько гнусного, что его нельзя было даже называть вслух, такого ужасного, что дьявол, искусив человека, исчезал, чтобы не видеть, как тот совершит грех. Лишь в конце XIX века (нравы меняются!) идиоматические выражения несколько смягчились. Короче говоря, как писал в XVII веке "Сатирический Парнас":
Бог создал член, снаряд огромный,
Для христиан, для христиан...
Оставив зад, сей куль без формы,
Язычникам и дикарям.
У этого кольца, которое еще называли кружком, конфеткой и земляничкой, имелись и другие особенности. Оно могло быть слоистым, как лук-шарлот или репчатый лук, присборенным, как гвоздика или актиния (Гренвиль пишет о бронзовых складках ануса), и даже плиссированным. Жене в "Похоронном бюро" уточняет, что у ануса тридцать две складки - как тридцать два румба розы ветров, - и очень забавно видеть, как пугается Эрик, подумав, что складки не восстановятся, если анус случайно повредить.
Вагина, как известно, нема, рот - болтлив, а к заду - в соответствии с его акустическими особенностями - присовокупляют эпитет "звучный". Про зад говорят, что он пускает ветры, его называют свистуном и тромбоном. Уильям Берроуз в "Голом завтраке" рассказывает, что знал одного маленького араба, занимавшегося проституцией в Тимбукту и умевшего играть попкой на флейте, и не только на флейте: он мог сыграть мелодию на штучке клиента, пощипывая самые чувствительные, самые эрогенные струны, а они, как всем известно, у каждого свои. У каждого любовника была собственная, особая мелодия, завершавшаяся ферматой оргазма.
Воспринимая задний проход как нечто шумное и довольно развязное, не стоит забывать, что когда-то анус считали адскими вратами. Анри Этьен в "Апологии Геродота" (1566) рассказывает историю проповедника из лотарингской деревни, грозившего грешникам адом, если они не раскаются. "Что такое, по-вашему, ад? Видите эту дырку? Она воняет, но вход в ад воняет еще ужасней!" - кричал проповедник пастве, указывая на зад сельского звонаря, согласившегося поучаствовать в представлении. Впрочем, смешного тут было мало. Решив, что адские врата имеют форму ануса, люди принялись обследовать гроты, пещеры, пропасти и даже кратеры вулканов в поисках ануса Земли. К вящему недоумению исследователей, таковых было найдено немало. Пещеру в департаменте Верхняя Гаронна, в Гурге, куда можно добраться только на мулах, местные жители называют Goueil di her (Адское око), а в Сен-Геноле (Финистер) море выгрызло в скалах адскую дыру, которую окрестили пещерой Владычицы Ночи. Пейцер утверждал, что неподалеку от Геклы, вулкана в Исландии, почти всегда окутанного густым туманом, можно слышать стоны обреченных на вечные муки грешников.
Отвергнув идею инфернального ануса, Лотреамон в "Песнях Мальдорора" создал образ гигантского космического ануса - точную противоположность сферы Парменида. "О, если бы весь мир был не огромным адом, а гигантским задом, я знал бы, как мне поступить: я бы вонзил свой член в кровоточащее отверстие и исступленными рывками сокрушил все кости таза! И скорбь не ослепила бы меня, не застлала бы взор сыпучими дюнами, я отыскал бы в недрах земных убежище спящей истины, и реки скользкой спермы устремились бы в бездонный океан!"
Сартр - хвала Небесам! - имел другое представление об отношениях ануса и мира, отверстие очень его интриговало. Он неоднократно писал о нем, в том числе в своем главном философском труде "Бытие и ничто" (1943) и еще раньше, в "Дневниках странной войны" (1939).
Фрейд утверждал, что для ребенка все отверстия символизируют анус и именно это сходство его и привлекает, но Сартр задается вопросом, не является ли анус объектом вожделения для ребенка именно потому, что он- дырка. Что такое ягодичное отверстие, если не "самая живая из всех дырок, страстная дырка, которая хмурится, как бровь, корчится, как раненое животное, и в конце концов распахивается, признав поражение, готовая раскрыть все свои секреты"? Дальше следуют пространные рассуждения, в которых Сартр пытается доказать, что дыра привлекательнее ануса, что она универсальна и сопровождает нас повсюду. Мир - это царство дырок. Мы, как зачарованные, не можем оторвать взгляда от дыры, ибо она сулит уничтожение. Ничто дыры, добавляет Сартр, не бесцветно, оно окрашено в черный цвет, это небытие ночи. Вот что делает природу дырки темной, двусмысленной и сакральной одновременно.
Человек всегда сопротивлялся небытию. Проникнуть в дыру, взломав ее, - это насилие, но это же и возможность заткнуть ее снова. Если верить Сартру, все отверстия смут- но желают, чтобы их заполнили. Он описывает, какой жуткий страх испытала Симона де Бовуар, читая книгу "Бегущий по джунглям". Двое заключенных обнаруживают подземный ход, узкий и темный, и бегут, передвигаясь по нему на четвереньках. Вскоре галерея становится совсем узкой, и тот из беглецов, что полз первым - веселый симпатичный здоровяк, не может двинуться ни вперед, ни назад. Через некоторое время появляется огромный питон и пожирает несчастного, несмотря на его отчаянные вопли. Второй беглец - он-то и рассказывает эту историю - наблюдает за гибелью товарища, не в силах ничего предпринять. Весь ужас истории, говорит Сартр, был для Симоны связан именно с тем, что действие происходило в дыре. В конечном итоге, продолжает он, "я не уверен, что на самом дне ужаса моей жены не таилось смутное наслаждение: в том, как силы тьмы заглатывают и переваривают человека целиком, есть нечто неотразимое для ума и сердца".
Как бы то ни было, лучший способ закрыть дыру ануса - это зашить его. Подобную операцию неоднократно проделывают в сочинениях де Сада. Дюкло в "120 днях Содома" рассказывает историю одного распутника, который целых пять лет надоедал ей просьбой "зашить ему дырку. Он ложился на живот, я садилась у него между ног и, вооружившись иглой и толстой навощенной нитью, зашивала ему анус по кругу". Эта деликатная работа не имеет ничего общего с грубым замуровыванием по Сартру. Речь, кстати, не всегда идет об удовольствии. В "Философии в будуаре" де Сада госпожа де Мистиваль вряд ли сильно радуется, когда дочь старательно зашивает ей задницу и влагалище, чтобы жестокий сифилис, которым намеренно заразил ее лакей, не мог вырваться наружу и не разъел бы ей все кости.
Кое-кто скажет, что подобная процедура сродни освящению. "Обряд" совершают, перестав воспринимать ягодицы как монастырских привратниц или сфинксов, сторожащих пирамиды (они ведь всего лишь прячут от всего света анус, как волосы на лобке - вход во влагалище), и вспоминая об их роскошном целомудрии, беломраморной чистоте и безмолвном сиянии. Многим идея штопки не нравится - она кажется им попросту глупой. Потому что попа без дырки - это уже не попа, а стена. Патрик Гренвиль категоричен. "Именно анус, - пишет он, - наделяет самый чистый зад тайной жизненной силой, от него веет загадкой, он наделен рассудком, он источает мускус, в нем заключена дьявольская притягательность. Храни нас Господь от задов без дырки!"
ГЛАВА 33. Наблюдатель
Человек может увидеть собственную спину, ягодицы и бедра, поставив позади себя зеркало: для этого достаточно просто вывернуть голову как можно дальше назад. А вот лицезреть свой затылок человеку не дано - разве что с помощью двух зеркал. Эта часть тела недоступна для самосозерцания, зато открыта взглядам окружающих. Затылок - самая независимая часть нашего тела. В фильме "Жюль и Джим" (1962) Франсуа Трюффо Джим садится на кровать рядом с Катрин и говорит ей: "Мне всегда нравился твой затылок". Катрин приподнимает волосы, Джим целует ее в шею и добавляет: "Единственный кусочек тебя, на который я мог смотреть, оставаясь незамеченным". Примерно то же самое можно сказать о попе: потрогать свою - легко, как и затылок, а вот увидеть можно только в зеркале (я говорю про общий вид, про "архитектурный ансамбль", так сказать). Ягодицы - только наши собственные, конечно, - недоступны для взгляда наших глаз, как и ягодицы тех, кого мы целуем: обнимаясь, мы действуем осторожно, ощупью, словно в темноте, ладони разведывают территорию, подчиняясь инстинкту. Короче говоря - попа вечно играет с нами в прятки. Взгляд все время натыкается на какие-то чужие, никому не нужные зады.
Возможно, в этом и заключается главное предназначение попы - привлекать любопытствующие взгляды, которым только того и надо, что похитить, поймать на лету, нагло заграбастать. Невидимая часть себя самого становится излюбленной мишенью. "Вчера, перед сном, - записывает Стендаль в своем дневнике в Шампаньоле 2 сентября 1811 года, - я долго караулил дверь дамы, которая за ужином сидела со мной за одним столом и показалась мне весьма благосклонной. Дверь была слегка приоткрыта, и я надеялся разглядеть ляжку или шею. Подобная женщина в постели была бы мне неинтересна, зато подглядывание доставило массу удовольствия. Она естественна, я не занят исполнением своей роли и полностью отдаюсь созерцанию". На картине Эдварда Хоппера "Ночное окно" (1928) женщина в красной комбинации (а может, в красном банном полотенце) стоит наклонившись и как будто невзначай показывает нам кусочек своей попки. Все говорит о том, что невидимый зритель подкарауливает ее. А вот у Пикассо в "Минотавре" (1933) и особенно у Пуссена на полотне "Влюбленная пара и подглядывающий" главной является именно фигура наблюдателя: он стоит к нам боком, прислонившись плечом к скале, в его лице есть что-то неистовое и мрачное, у него грива белокурых волос и поджарые ягодицы. Именно сияющая красота этого наблюдателя вдыхает жизнь в банальный сюжет картины. Впрочем, наблюдатель тоже не знает, что за ним самим наблюдают.