Подведем итог: мужскую попу очень легко отличить от женской (хотя многие не раз попадали впросак). У мужчин задница, как правило, маленькая, узкая, крепкая и мускулистая, а у женщин - куда более объемистая, широкая и мягкая. Таков эстетический выбор. Излишек жировой ткани у женщин иногда называют "неприкосновенным запасом", наподобие верблюжьего горба. Однако избыток жира означает и большее количество выпуклостей и складок. Многие считают это плюсом, но только не Мишель Турнье: он находит крайне прискорбным то обстоятельство, что приходится выбирать между "богатой", но вялой задницей и поджарой, но маленькой. Удачным компромиссом кажется ему лошадиный зад: "Лошадь предлагает нам нечто изумительное: огромные крепкие ягодицы - это мечта для любителя. Кроме того, такой зад обеспечивает идеальную дефекацию - легкость, пластичность и запах выше всяких похвал. Конский навоз - одна из самых прекрасных вещей на свете". Эта идея очень долго занимала воображение Турнье. В "Лесном царе" у него есть герой - черный мерин-гигант по кличке Синяя Борода, "весь в буграх мышц, косматый и задастый, как женщина". Для Турнье все очень просто: "Лошадь - это круп плюс некоторые другие части тела, которые дополняют его спереди". Это Гений Дефекации или Анальный Ангел. "Наездник упрямо пытается водрузить свой маленький вялый стерильный задик поверх исполинского, пышного лошадиного крупа, втайне надеясь, что сияние Анального Ангела каким-то чудом перекинется на него, благословив его собственные выделения". Увы ему! Лишь полная тождественность его зада с лошадиным подарила бы ему те средства, что обеспечивают идеальную дефекацию. Потому-то истинный идеал человека - кентавр. Ибо кентавр олицетворяет собой "человека, телесно вплавленного в Анального Ангела, когда зад всадника, слившись воедино с крупом животного, весело роняет на землю пахучие золотые яблоки".
Точно так же восхищался грубыми, мощными выпуклостями человеческих и лошадиных тел Микеланджело (например, в "Обращении Савла"), но лучше всего выразил свою любовь к ягодицам французский художник Жерико - один из самых страстных почитателей творчества великого итальянца. "Я люблю большезадых людей", - говорил он. Думается, можно не напоминать, как часто Жерико писал мужские зады и крупы лошадей - он был постоянным посетителем императорских конюшен в Версале (и, безусловно, самым великим "лошадиным" художником Франции). Трудно не заметить, как много общего в творчестве Микеланджело и Жерико: физическая мощь, скульптурность форм, взрывная энергия, как если бы ягодичные мышцы лошади действительно питали своей силой мускулатуру всадника. Вес и размер у Жерико выражают силу чувств. "Именно животных, - пишет Лоренц Эйтнер ("Жерико", 1991), - он, как опытный наездник, пишет лучше всего, но как художник он порабощен ими".
Жерико написал невероятное количество задниц: массивные лошадиные крупы (1813), зады атлета и акробата и даже (но это редкий случай) женскую попу: в "Объятии любовников" ("Зевс и Алкмена") он так "выкрутил" тело женщины, что глазам зрителя открываются не лицо, не грудь, не живот Алкмены, а ее рассыпавшиеся по спине волосы и зад, напоминающий круп великолепной кобылы. Иногда Жерико изображает рядом человеческий зад и лошадиный круп, удивительно схожие друг с другом, достаточно вспомнить картины "Офицер императорской гвардии, идущий в атаку" (1812) и "Коленопреклоненный человек с поднятой правой рукой". На последнем полотне человек и лошадь написаны со спины: его ноги расставлены - одна напряжена, как пружина, другая стоит коленом на земле, между ними четко прорисованы анус, ягодичная щель и гениталии. Обнаженные силачи Жерико напрягают отставленный зад совсем как лошади. Еще более очевидным это сходство становится в изображении яростного противоборства, героической схватки человека с животным - лошадью, львом, быком или тигром. Поединок вставших на дыбы лошадей с обезумевшими от страха возничими, рабы, пытающиеся совладать с закусившими удила скакунами, укрощение диких лошадей: все мышцы напряжены, физическое усилие превращает задницу в величественный и грозный монолит.
Взгляните на полотна "Рабы, останавливающие лошадь" и "Бег свободных лошадей в Риме" (1817): человек пытается подчинить себе животное, как будто хочет напитаться его силой или слиться с ним воедино. У Жерико есть несколько рисунков, изображающих сатиров и кентавров: "Кентавр, похищающий нимфу", "Сатир и нимфа". Тела сплелись в чувственном поединке, который напоминает скорее танец, чем похищение. Такие счастливые моменты редки в творчестве Жерико, для него в страстном порыве тела всегда есть нечто неразделенное, жестокое, трагическое. Только на склоне лет, живя в Англии, он выразил обретенный наконец душевный покой в изображениях массивных и крепких тяжеловесов, этих силачей и пролетариев лошадиной породы. Они стали для Жерико олицетворением всех тех людей из народа - мясников, борцов, ломовых извозчиков, - которые всю жизнь были его излюбленными моделями наряду с величественными обитателями версальских конюшен. Но лошадь для Жерико, как и для Турнье, - это венец творения. Ее брюхо, шкура, сильное тело и налитой зад по-настоящему совершенны и полноценны. Жерико завораживает способность этого создания отражать свет, приглушая его блеск и сияние. Возможно, секрет художника именно в том, что он страстно, до безумия, желал наполнить человеческое тело животной мощью - нежной и поразительно мирной мощью превосходного лошадиного крупа.
ГЛАВА 10. Дитя
Что за манера впадать в неумеренный восторг при виде маленькой попы, крошечной детской попки, глупой незрелой попочки? Когда мать показывает нам свое чадо, она обязательно демонстрирует его чистенькие очаровательные ягодицы. И все вокруг охают и ахают, восхищаясь славным круглым задиком. Думаю, пришло время поговорить о матери и культе детской попки.
"Есть ли на земле и под жаркой небесной задницей, - пишет Витольд Гомбрович в "Фердидурке" (1937), - что- нибудь хуже этого загадочного женского пыла, этих восторгов и счастливых, доверчивых объятий?" Конечно, только в самом раннем возрасте у человеческого существа бывает такая нежная, свежая, сладостно-детская попка. Она похожа на маленькую теплую картофелину. У грудничков ткани настолько же эластичны, насколько неразвит мозг. И это идеальный момент, чтобы с идиотским смехом теребить и тискать, посасывать и поглаживать, обнюхивать и обхлопывать этот маленький, покрытый пушком нежный задик. Ох уж мне эти матери, жадно хватающие ребенка за попку, такую прелестную и такую невинную! Можно быть совершенно уверенным: попка ребенка нуждается в матери, стремится к ней. И ни к кому другому. Разве что к кормилице, но ведь та - молочная мать. Любые другие посягательства на попку считаются извращенными, постыдными, чудовищными. Попка ребенка для матери - что масло для сковородки: ежесекундная близость, нетерпеливое кипение, отношения, необходимые обеим сторонам. Мать, лишенная детской попки, сбивается с пути, перестает быть матерью. Следовательно, попка ребенка формирует мать - да и как бы та могла отречься от того, что взрастила в своем чреве? Мать бессильна против попки - остается воздавать ей почести.
Какая прелестная маленькая попка у ее драгоценного малыша! Ах, до чего он хорош в беззащитности сладкого полусна! Материнское сердце тает от нежности при виде пускающего слюни, описавшегося и обкакавшегося карапуза! Ведь все, что извергает из себя тело ребенка, невероятно ценно для его матери. Чем активнее ребенок срыгивает кашку, тем больше умиляется мать. В этот удивительный период вся жизнь маленького человечка состоит из выделений, истечений и извержений продуктов обмена. Из его какашек. Из его попки. О, эта маленькая попка ангелочка! Любимая мамочка обцеловывает детскую попку, и та растет на глазах. А мать растет с попкой своего ребенка. Она становится огромной. Попка - фундамент матери, основание ее величия. В обществе попки мать стремится к идеалу.
Становится мадонной. Именно поэтому она возводит попку своего чада в абсолют. Попка в ее глазах становится олицетворением ребенка. Своей милой незрелостью, трогательной неловкостью, полным непониманием жизни, невежеством и беспомощностью малыш обязан исключительно матери. Единственное ее призвание - ввергнуть весь мир в детство при помощи "попочной" педагогики. Она и сама в глубине души мечтает об одном: тоже впасть в детство. О, счастье всеобщего поклонения попке! Гармония сфер! О, эта попка, шепчет она, эта несравненная попка!
"Главная часть тела, - пишет Гомбрович, - задок, такой простой и безыскусный, - основа всего, с него начинается процесс роста. Лицо - вершина, оно подобно верхушке дерева... выросшей из попки: шея - естественное завершение". Она получает жизненные соки из своего "основания". Это естественный процесс. Шее не победить в этом поединке. Попка идет на прорыв и добивается успеха, как победоносная армия Цезаря, она проникает повсюду - в уши, икры, веки, колени, язык, глаза, руки, ноги. Ребенок превращается в необъятную попку, великолепную попку, которая стремится когда-нибудь подмять под себя весь мир.
ГЛАВА 11. Танец
Танец покончил с вялой, унылой задницей-неудачницей. Секрет прост: в танце с попой происходит нечто волшебное - она сотрясается. Резкое движение заставляет ее колыхаться, она вздрагивает и трепещет, это похоже на землетрясение. Короче говоря, танцующая задница - счастливая задница. В изображениях древних менад и в "Танце" Матисса (1910) она выставляет себя напоказ и - уж вы мне поверьте - ловит от этого кайф! В танце попа испытывает сладчайшее, пламенное, бурное волнение. Только в танце она входит во вкус, осознает собственные желания и желания окружающих, набухает и, кажется, готова вспыхнуть от одного прикосновения. В ритме танца задница становится необузданной, неистовой, отчаянной, ее охватывает дрожь. Церковь очень быстро поняла, какую опасность представляет для нее весь этот шум-тарарам, и на Парижском соборе 1212 года объявила, что танцевать в воскресенье - еще большее преступление, чем работать в поле. Ведь танец - это "спичка, разжигающая костер сладострастия".
Магия танца была известна уже в древности. На Дионисиях сатиры, менады, фавны и нереиды били в бубны и подпрыгивали, словно пытаясь преодолеть законы земного притяжения. Менады в струящихся одеждах, яростно встряхивая головами, отбрасывали за спину косы, их тела, казалось, качаются на морских волнах, ягодицы от этих дикарских прыжков напрягались в чувственном экстазе. В I веке н. э. мы встречаем задницу на Вилле Мистерий, в южной части Помпей. В этом доме совершались особые эротические церемонии, и более чем откровенные изображения задницы должны были вызывать у участников действа острое желание. Вот надменная величественная матрона - очевидно, хозяйка дома - бичует стоящую перед ней на коленях женщину с влажными от пота волосами, рядом, спиной к зрителям, изображена обнаженная вакханка - она кружится в бешеном ритме и бьет в кимвал. Она танцует босиком, ее волосы забраны в конский хвост, а ее попа потрясает воображение - это одна из самых прекрасных задниц на свете. Ягодицы волнуются, их сотрясает дрожь. Вакханка танцует, и покрывало, взмывая в воздух, образует вокруг тела женщины огромную арку, напоминающую щель между двумя полушариями ягодиц. Она танцует, и кажется, что ее зад, превратившийся в огромный лунный диск, вот-вот взмоет в небо.
По свидетельству Ювенала, в большой моде на пирах того времени было изысканное развлечение: габесская танцовщица быстро перебирала маленькими ножками, щелкала кастаньетами, издавала непристойные крики и яростно вращала бедрами. Зрители поддерживали артистку аплодисментами, и она опускалась на пол и замирала, выставив зад, готовый к бою. Ювенал исходит желчью. "Треск кастаньет, - пишет он, - слова, которых устыдилась бы голая рабыня, караулящая вход в публичный дом, непристойные вопли, искусство наслаждения - все это служит для развлечения сотрапезников, оскверняющих своей мерзкой блевотиной красоту лакедемонских мозаик".
В индийской игре попы с косой было нечто более утонченное, почти гипнотическое. Храмовая танцовщица в Индии во всем уподоблена апсаре - небесной деве, родившейся в волнах молочного моря и живущей на небесах рядом со священной коровой, райским древом, луной, которой Шива украсил свою прическу, и слоном. Апсары обитают в царстве Индры и услаждают своим танцем взор богов. Индийские ваятели изображают апсару в виде женщины с очень тонкой талией, круглыми грудями и большим задом. Сегодня, если физические параметры храмовой танцовщицы не отвечают строгим требованиям, она обязана пользоваться накладками. "Индийский танец, - пишет Менака де Махадайя, - подчеркивающий три главные округлости женского тела (плечи, ягодицы и ноги), не есть призыв к сексу (и в этом его коренное отличие от танца арабского). Он призван отразить расцвет женщины, ее сладострастную ауру". В индийском танце присутствуют обязательные аксессуары: ножные браслеты из колокольчиков (кинкини или гхунгуру) и коса с подвесками на конце - когда танцовщица извивается, коса подпрыгивает и бьет ее по заду. Эти подрагивания, удары и прыжки косы обладают мощной эротической силой.
А вот в Сенегале эротизм носит куда менее завораживающий характер. В 80-х годах XX века здесь родился знойный танец под названием "вентилятор", или "танец ягодиц". Техника проста - нужно встать на колени, тесно сведя их вместе, приподнять голову, выгнуть спину и отдаться во власть тама- маленького барабана. Танцовщица вращает бедрами и ягодицами, подражая лопастям вентилятора. Некоторые бесстыдницы позволяют себе задирать покрывало, яростно крутят попой под крошечной набедренной повязкой и одновременно трясут джал-джали - жемчужными подвесками. Итак, в танце, каков бы он ни был, попа часто прибегает к помощи различных приспособлений: они подчеркивают ритмичность ее движения и издают звуки, возбуждающие желание.
ГЛАВА 12. Украшения
Больше всего на свете тореро боится рогов быка. Рог может ударить его в любое место, но главное - способен в мгновение ока проткнуть ягодицу. Жан Ко в книге "Уши и хвост" рассказывает, как матадор, надевая в раздевалке лосины (по-испански они называются taleguilla), демонстрирует мужской компании покрытые шрамами ягодицы. "Взгляните на его тело, пока не вошли поклонницы. Вот вмятина на бедре; шрам на правой ягодице; шрамы на ногах; шрам на шее до самого уха". Рог оставляет на теле раны, но это и любовные отметины. Клеймо. Нестираемая метка. Знак принадлежности. Лосины матадора так идеально подогнаны по фигуре (их невероятно трудно натягивать, ведь они должны облегать ягодицы, икры и ляжки, как вторая кожа!), что бык, в отдельные моменты схватки почти "обнимающийся" с человеком, просто не может не заметить бросающую ему вызов тугую плоть, одетую в розовое, черное или золотое. К счастью, рог не всегда вонзается в тело, уродуя зад. Он может зацепить лосины. Это выглядит забавно, но не смущает тореро. Рассказывают, что как-то Чинито, французский тореадор китайско-польского происхождения, выступал в блестящем синем костюме. Бык заинтересовался и поддел Чинито рогом. Лосины треснули, и Чинито сражался с голым задом, невозмутимый и величественный. Рог в лосинах - дело обычное. Вспоминаю снимок, появившийся в "Монд": разорванные, разошедшиеся в форме буквы Улосины с кокетливо выглядывающими оттуда ягодицами. Газета снабдила фотографию лаконичной подписью "Победный жест Пакири".
Итак, задница может проиграть сражение, не утратив блеска и щегольства, а потом горделиво демонстрировать порезы и шрамы. Рог может и продырявить ее, но такое случается редко. Нынешняя мода на пирсинг показывает, что легче всего проколоть крылья носа, пупок, ушную раковину, сосок, язык, верхнюю губу, крайнюю плоть или половые губы (по словам Франс Борель - самые дикарские части тела), а реже всего подвергаются "экзекуции" ягодицы и анальные отверстия. Выходит, тот участок тела, который называют "срамным", чаще других остается девственно нетронутым. Его не прокалывают и ничего к нему не цепляют. Между тем, как писал в XVII веке в "Человеке преобразованном" Джон Булвер, "среди других странных украшений я видел, как представители некоего народа в приступе нелепого воодушевления проделывали себе дырки в ягодицах и подвешивали к ним драгоценные камни, что, должно быть, крайне неудобно и весьма предосудительно при оседлом образе жизни". Бруно, один из самых знаменитых парижских татуировщиков, рассказывал, что у него была клиентка, пожелавшая, чтобы он вдел ей в соски золотые кольца, а на клиторе (тот был внушительных размеров) укрепил десятисантиметровую золотую цепочку с грузиком в форме оливки на конце. Довершали "экипировку" еще два кольца в половых губах и золотая спираль в заднем проходе, соединенная с цепочкой, которая свободно свисала из анального отверстия и оканчивалась карабином.
А вот татуируют попу очень часто - место укромное и довольно мясистое, так что операция менее болезненна, чем на ногах и руках. Само слово "татуировка" происходит от таитянского tatau, обозначающего многочисленные насечки, которые наносят на кожу многократно повторяемыми движениями. Татуировщик подобен скульптору с резцом, он метит кожу, прокалывая иглой тысячи крошечных дырочек. Во "Втором путешествии капитана Кука вокруг света в годы 1772, 1773, 1774 и 1775" описываются татуировки таитян: "Вариантов рисунков так много, что количество и места расположения зависят исключительно от личной фантазии каждого. Но все сходятся в одном - зад должен быть совершенно черным". Используют таитяне так называемый дымный черный пигмент. Смешанный с кокосовым маслом, он вводится под кожу уколами рыбьих костей или осколков ракушек. "Поскольку операция очень болезненна, особенно татуировка ягодиц, делают ее раз в жизни и не раньше, чем юноше исполнится двенадцать или даже четырнадцать лет".