Хочешь, расскажу немного о себе? Ведь благодаря таким, как ты, есть будущее у таких, как я. Сейчас я учусь в одиннадцатом классе. Очень много времени трачу на занятия, но у меня есть некоторые увлечения. Уже несколько лет я занимаюсь бас кетболом, немного играю на гитаре. Люблю пообщаться со своими друзьями. После школы хочу поступить в вуз. Знаешь, это очень сложно, но я буду стараться. Ведь вам было гораздо труднее. На ваши плечи лег груз в тысячи раз тяжелей, вы прошли через ужасные, страшные дни. Ради мирного неба над головой многие из вас не пожалели своей жизни. Так как же можем мы в наше время не задуматься над тем, как надо жить, учиться, работать, чтобы сделать жизнь нашу, отвоеванную вами, еще лучше, еще честнее и радостнее. Не можем, не имеем на это право! Я думаю, что если каждый человек на нашей огромной планете будет стараться жить честно и справедливо, то и сама жизнь станет ярче и легче. Все говорят о том, что сейчас у нас мирное время. Но разве в мирное время должны гибнуть тысячи невинных людей? Теракты, война в Чечне, тысячи преступлений – все это уносит жизни очень многих. Люди должны задуматься, должны остановиться. Потом станет поздно! Ведь не зря вы стоите насмерть, не отдаете ни пяди земли врагу, боретесь за будущее своих потомков. Значит, будущее у нас должно быть, мы не должны его поломать. И я верю – все будет хорошо.
Хочу рассказать, как красива стала наша Родина. Я верю, ты доживешь до победы и увидишь все своими глазами, но разреши мне опередить события. Ведь я хочу хоть немного порадовать тебя свои письмом. Много сил ушло у советского народа для того, чтобы восстановить разрушения, принесенные войной. Заново строились целые города, возводились новые заводы. Люди, хоть и с большим трудом, но старались жить мирной жизнью. И все у них получалось. Снова в стране открылись детские сады, школы, училища и институты. Полегче было тем, у кого родные вернулись с фронта. Поэтому прошу в очередной раз: береги себя, вернись живым.
Война коснулась каждой советской семьи, оставила свой след. У меня на фронте служил дед и прадед. Может быть, пересекались ваши военные дороги? Один из них, Шепетько Григорий, прадед мой, вернулся домой живым. А вот второй, бабушкин брат, Бабцев Тимофей Ефимович, не вернулся. Совсем молодым ушел он на фронт, наш с тобой ровесник был. Призвали его в сорок первом году в дальневосточный лыжный батальон. Затем он попал на первый Прибалтийский фронт. Был ранен. После проверки документов было обнаружено, что молод еще. Но, добавив себе два года, не поехал домой, остался на фронте. Погиб в Латвии.
Иногда я задумываюсь над тем, как поступили бы мы, оказавшись на вашем месте. Смогли бы, выдержали бы? Откуда взялась такая сила воли? Многие ушли на фронт прямо с выпускного бала, а некоторые даже не закончили школу.
И тут же сам себе отвечаю. Смогли бы! Думаю, у каждого русского человека есть огромная сила – любовь к своей Родине, и ничем ее не сломишь.
На этом я и хочу закончить свое письмо. Еще раз прошу: береги себя. Может быть, когда-нибудь я встречу тебя, но это произойдет не в нашем прошлом, а в твоем будущем. Так пусть оно у тебя будет. Я искренне желаю этого.
Удачи тебе. До свидания.
Твой ровесник из 2004 года, Поддубный Александр.
След Отечественной в моей семье
Дмитрий Москаленко
Мои родители родились после войны, деду в год окончания войны исполнилось только 17 лет, но мой прадедушка, Михаил Иванович Балабанов, воевал. О нем мне многое рассказала бабушка, Валентина Михайловна Киприна. Когда началась война, ей было всего семь лет. Ее отца провожали на фронт в 1941 году из сборного пункта, который находился в средней школе № 4 нашего города. Направили прадедушку на Киевское направление.
Он был офицером и служил в саперном полку. В 1944 году под городом Витебском шли сильные бои. Прадедушка разминировал железнодорожный путь, но вдруг налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Взрывной волной его сильно отбросило, и он оказался в глубокой воронке. Сколько он пролежал там, не помнит, был без сознания. Его контузило, выбило все зубы, он потерял много крови. Выбраться из воронки он не мог и уже потерял надежду, что его найдут. И вдруг, как рассказывал бабушке ее отец, в воронку заглянула собака, прадед подумал, что это волк и совсем пал духом.
Собака убежала, но через некоторое время вернулась в упряжке и стала спускаться к нему, таща за собой специальные носилки. Прадед назвал эти носилки лодкой.
Собака подползла к нему, начала скулить и облизывать его. Он пристегнул себя ремнями к лодке, и собака начала тянуть его вверх. Яма была крутой. Раза три они срывались вниз.
Но собака, наконец, вытащила его наверх. Впереди была еще длинная дорога до госпиталя. После излечения прадедушка целый месяц в товарных вагонах добирался до дома. В 1945 году прадед принимал участие в войне с Японией. От полученных ран на фронте прадед умер в 1947 году в возрасте сорока трех лет. Тогда моей бабушке было всего 12 лет. Когда прадедушка умирал, по его просьбе соседка прибежала за бабушкой в школу. Изо всех сил бабушка бежала, но не успела. Прадедушка умер, не дождавшись своей дочки.
Бабушка рассказывала мне о той войне, о своем отце, и в ее глазах я видел печаль и слезы. И подумал, хоть бы нам и нашим потомкам не пришлось пережить такое.
Харбин встретил радушно
Иван Игнатенко
Я расскажу вам про своего деда Игнатенко Ивана Семеновича.
Ему было 14 лет, когда началась Великая Отечественная война. Он воевал с японцами. Все жители села работали в поле, когда приехал адъютант и забрал всех мужиков на фронт.
В начале 1943 года дед поступил в военное училище. В конце 1944 года командир 5-го стрелкового полка направил его в школу младших командиров, она находилась в районе дислокации его будущей 59-й дивизии (отдельный учебный батальон). Здесь дед встретился с земляком Бродниковым Иваном Дмитриевичем из села Сергеевки Благовещенского района, учились в одном взводе. Служба в эти годы была трудной.
Дед вспоминает – к концу дня каждый из нас был выжат как лимон, плохое питание давало о себе знать. Да и война с Германией не окончена. Японцы часто нарушали границу, все это действовало на неокрепшие еще нервишки. И только моральная поддержка командиров, дружба и взаимовыручка не давали раскиснуть и пасть духом.
Наступил 1945 год. Победа и продвижение наших войск в Германии нас радовали, но прошли слухи, что по окончанию войны с немцами пойдем на Японию. Нас, конечно, это не очень обрадовало. И вот в апреле мы прервали учебу, нас перебросили в район Верблюд – горы. Это японский укреп – район, причем подземный.
Мы рыли окопы, разведовали местность, готовились к наступлению. Там мы проработали до августа, потом нас перебросили в район озера Ханки, оттуда начали наступать через заставу Сианхе. Когда перешли границу, встретились со многими проблемами района озера Ханки – большое количество почти непроходимых болот. Мы вырубали лес и складывали бревенчатую дорогу, бревнышко к бревнышку, кропотливая работа. В конечном итоге наша дивизия прошла через болота, оставив позади обозы, боеприпасы, технику. Впереди шла 300-я дивизия 5-й армии, эта дивизия в войне с японцами пострадала, наверно, больше всех. К концу войны от нее не осталось фактически ничего – всего семнадцать человек. Дальше дивизия двигалась на город Мулин. Обозы, боеприпасы и основные силы отстали от нас, мы чувствовали себя не в своей тарелке. Питались галетами и японской свининой. На нашем пути была высота, командование догадывалось, что там нас могут "встретить", и оно не ошиблось. Японцы расположили на этой высоте 3 укрепленные огневые точки, снабженные крупнокалиберными пулеметами, но при этом они находились на приличном расстоянии друг от друга. В нашей дивизии было 3 полка, в каждом полку 4 батальона (минометчики, стрелки, пулеметчики и ПТРовцы, снабженные противотанковыми ружьями). Я служил в спецполку при штабе, в минометной роте у нас были 82-х миллиметровые минометы. Эти минометы остались позади с основными силами. В нашей роте из 10 человек было 2 миномета, у двоих ППШ, у четверых СВТ и у всех было по одной гранате. У меня был ППШ, я старшина, у нашего лейтенанта Иванюты, командира взвода, был еще револьвер.
Японцы с высоты вели прицельный огонь, можно даже сказать косили траву. Нельзя голову поднять. Командиры дали команду на отступление. Штаб решил собрать небольшой отряд, чтобы зайти с тылу к объекту, нам нужно пройти 1,5 километра, а потом еще 2,5 километра проползти на брюхе Мы с трудом преодолели это расстояние, самое сложное было впереди. Меня оставили прикрывать тыл группы, поэтому я как таковой не участвовал в сражении. Я слышал резню, крик японцев, при взятии всех 3-х огневых точек не прозвучало ни одного выстрела. В лагерь нас вернулось 8 человек. Мы прошли через высоту. 124-й полк остался позади, чтобы дождаться подкрепления, а наш 5-й и 99-й полки двинулись дальше, на Мудазян.
Подходя к Мудазяну, наши полки увидели зрелище, которое нельзя описывать без скрипа в душе. Говорят, здесь, под Мудазяном, по ошибочной наводке на 300-ю дивизию налетела наша авиация, состоящая из тяжелых бомбардировщиков ИЛ-4Т, у них были по две 500 килограммовых и по две 100 килограммовых бомбы. Настоящий ужас. Наших погибших солдат было больше, чем японских. Так как японцы отступили за город после бомбежки, в город мы вошли практически без боя. Он был в развалинах. Не было нормального укрытия, мы разбили палаточный лагерь. Как назло ночью пошел дождь, было не очень приятно. На утро меня разбудил Иван Бродников, если бы он не разбудил меня, я бы захлебнулся дождевой водой. Ливень сильный, поэтому, когда я встал, воды было примерно сантиметров 20. Я заметил, много солдат скопилось у штаба. Наш командир Иванюта сказал нам, что ночью самураи убили кого-то. Я и Бродников пошли узнать, что случилось. Мы подошли к палатке. То, что я там увидел – переходило все границы. В штабе было 8 человек: генерал, полковник, 2 писаря, лейтенант и 3 адъютанта. У них у всех были отрезаны головы и вспороты животы, палатка вся залита кровью, а с наружной стороны были написаны какие-то японские каракули. Я выбежал из штаба и не смог сдержаться – меня вырвало.
После ужасного Мудазяна следующей отправной точкой был Харбин. Путь лежал через высокие горы, в которых был длинный туннель. Когда наша дивизия приблизилась к этому тоннелю, нас догнал пополненный 124 полк. Поезда с основными силами, неизвестно когда было ждать, 124 полк решил пройти его своими силами. Но они не учли, что пыль в тоннеле поднялась вверх, дышать невозможно, а тоннель метров 800. 124 полк ринулся как в бой. Через 10 минут солдаты 5-й и 99-го полков, взяв друг друга за руки, начали вытаскивать их оттуда, вытащили не всех, потому что многие бежали в надежде добежать до конца тоннеля и из-за этого были недоступны, да и тех, кого вытащили, 75 % были уже мертвы. Ночью пропал младший лейтенант, на утро его нашли в лесу. Говорили – когда он вышел по нужде, на него напали самураи, выкололи ему глаза, отрезали уши, язык, вырвали ноздри. На следующее утро прибыл поезд. Когда мы загрузились, мы думали только о тех, кто остался в тоннеле. Когда мы ехали через тоннель, поезд слегка шатался и немного подпрыгивал, мы ехали по телам наших солдат 124 полка. Возле Харбина поезд разгрузили, мы взяли город в осаду. Через четыре часа после взятия города в осаду высажен десант 120 дивизии, прямо в город. Нам объявили о капитуляции Японии, это всех обрадовало, но японцам оказалось все равно, у них была одна конечная цель – смерть в бою. В Харбине горожане встретили нас радушно. После этого еще два года я прослужил в Харбине вместе со своей дивизией, наводя порядки в городе и близ лежащих районах. А затем нашу дивизию заменили и отправили домой, потом расформировали. Когда 300-я возвращалась домой в спецпоезде, на бугре вагоны расцепились и покатились в разные стороны, а затем сошли с рельсов, всех, кто остался в живых, подобрали следующим составом. Короткая, но жестокая война.
Прадед. Я им горжусь
Киселева Настя
В мае 1941 года прадедушку моего Петра Прокофьевича призвали на переподготовку в летный полк под городом Берестовица, что на границе с Польшей. Прадеду тогда было тридцать восемь лет. Дома остались дочка и жена, которая ждала ребенка. В полку Петра Прокофьевича все уважительно звали "отец" не только за возраст, но и за житейскую смекалку и деревенскую сноровку.
Время – тревожное. Это понимали все. После отбоя молодые бойцы часто спрашивали: "Скажи, отец, а ты как думаешь?" Он понимал, что война будет, но в споры не вступал.
В части ходили слухи о перебежчиках, которые называли точную дату нападения. Чтобы опровергнуть слухи, сеющие страх, командование отдало приказ: в ночь с 21 на 22 июня слить горючее из самолетов.
Днем 21 июня прадедушка был в наряде по кухне. Когда бойцы поужинали и посуда была вымыта, к нему подошел молодой офицер и тихо шепнул: "Отец, ложись сегодня отдыхать в одежде Опять был перебежчик. Ночь, наверное, будет неспокойной". Прадед так и сделал. От усталости он уснул быстро. Спать пришлось недолго. Петр Прокофьевич проснулся от странного воя самолетов и свиста бомб. Было еще темно. Огромное зарево пожара объяло город. "Ну, вот и началось", – подумал прадед. Петр Прокофьевич из казармы выбежал раньше других. Первое, что он увидел, – смерть часового у знамени. Тело солдата разорвало взрывом на части. Это было первое и самое сильное впечатление о войне. Потом случалось много смертей друзей, однополчан, командира, но эта… Прадедушка первый ужас и запах крови запомнил на всю жизнь.
Противник предельно точно бомбил аэродром. Одна из бомб попала в казарму, из нее успел выскочить только мой прадедушка. Горючее-то слито, самолеты подняться в воздух не могли. Дать отпор невозможно. Противник недосягаем. Погиб командир и большая часть личного состава. Оставшиеся в живых вынуждены отступать. Дом прадедушки в ста километрах от части, но прежде, чем он вернулся к родным, ему пришлось пройти многие сотни километров.
Петр Прокофьевич отмерил все 4 года войны. Он познал горечь отступления, утрату друзей, боль ранений. Потом пришла радость первых побед и изгнания врага с родной земли. Война для прадедушки закончилась в Берлине, он оставил свою роспись на рейхстаге.
Моему прадедушке повезло. Он остался жив, а два ранения не в счет. Из сорока односельчан живыми с войны вернулись только шестеро. Ведь в Белоруссии погиб каждый четвертый житель. После Победы прадед лечился в польском госпитале и домой возвращался в августе 1945 года. Этот день – день возвращения домой – остался в его памяти навсегда.
Когда Петр Прокофьевич зашел в родную деревню, первым ему навстречу выбежал мальчик и строго спросил:
– Солдат, ты отца моего на войне не встречал? Что-то он задержался там.
– Мальчик, а ты чей будешь? Кто твой отец?
– Да, Ленькой меня зовут. Фамилия моя Купач. А вообще Леонидом Петровичем величают.
Солдат взял мальчика на руки и крепко прижал к себе. Это был его сын, который родился в первый год войны и которого он видел впервые.
– Солдат, какой ты колючий! – возмутился мальчик.
От волнения прадедушка ничего не смог ответить, только еще крепче прижал к груди босоногого мальчишку. По его щекам впервые за все четыре года войны текли слезы, и он твердой походкой с сыном на руках зашагал к родному дому.
В феврале 1952 года прадедушку арестовали. Допрос вел молодой следователь, не нюхавший пороха. Прадедушка понимал, что из тысячи вопросов будет задан один, главный. И на четырнадцатом часе допроса он прозвучал: "Наверно, плохо воевал, отец? Как можно, пройдя всю войну, остаться в живых?…"
И память долгая…
Крайнов Илья
Мой дед Николай Иванович Ходырев умер три года назад. У него прихватило сердце, и он пошел в свою комнату, лег на диван. Через несколько минут его не стало. После смерти дедушки хранятся военные награды и мемуары, он оставил их своей дочери, моей маме. Я перечитал мемуары, из них мне больше всего нравится один отрывок. Сегодня рассказ о войне со мной пишет мой дед, двадцатитрехлетний старший лейтенант, командир артиллерийской батареи, состоявшей из четырех 76-миллиметровых пушек.
…Ночь темная, тревожная тишина. Отдав необходимые распоряжения, я в одном из пустующих домов прилег отдохнуть. И, видимо, заснул крепким сном.
Вдруг среди ночи – орудийная стрельба, взрывы снарядов, треск пулеметов. Меня подбросило на моем ложе. Я выскочил из дома, кругом светло, как днем, несколько домов и построек ярко пылают, рвутся снаряды. Совсем рядом (в сорока-пятидесяти метрах) мимо по дороге движутся немецкие танки. Наши танки и две пушки в упор ведут огонь по немцам. Еще не сообразив вполне, что происходит, побежал у пушке. Тут же оказался и старшина Сыров. От проходящих по дороге немецких танков нас отделяло не более пятидесяти метров и горящий сарай. Впереди немецкие танки и самоходки, они хорошо освещаются горящим в стороне домом. Мы вдвоем с Колей Сыровым открыли из пушки огонь по танкам. Он за заряжающего, я за наводчика.
Меня и Сырова охватило ожесточение, мы не переставали стрелять, пока пушка не откатилась от горящего сарая и не прибежали ребята из расчета, которые сменили нас. Потом командир орудия Фатахов рассказывал, что дежурившие у пушки ребята были напуганы внезапным появлением немецких танков, которые открыли огонь по деревне с близкого расстояния.
Вдруг немецкая колонна остановилась, замерла. Мы продолжали расстреливать танки в упор. Немцы стали бросать свою технику и разбегаться в темноте.
Признаться, в пылу боя я на какое-то время потерял управление батареей, а когда бой стал утихать, немного успокоился и прежде подумал: а как ведут себя в этом аду другие расчеты? Целы ли люди? Стал осматриваться кругом: ближние расчеты на местах и продолжают вести огонь. В суматохе боя один наш танк, разворачиваясь возле горящего дома, зацепил "Студебеккер" и, помяв ему переднюю часть, вывел его из строя. Но мне в это время было не до него. Хотя бой и утихал и немецкие танки были брошены, а многие подбиты, но немцы были рядом и опасность существовала.