Гийом Аполлинер (1880–1918) - одно из самых значительных имен в истории европейской литературы. Ему выпала судьба завершить классический период французской поэзии и открыть горизонты "нового лирического сознания". Блестящий прозаик, теоретик искусства, историк литературы, критик, журналист, драматург - каждая область его творчества стала достоянием культуры XX века.
В составе первого в России Собрания сочинений Аполлинера впервые в таком объеме приводятся образцы его художественной и литературной критики, прежде всего отдельные работы о Пикассо, о художниках-кубистах, о поэтах-современниках.
В третий том Собрания сочинений вошли рассказы разных лет, критические очерки и статьи автора.
Содержание:
Гийом Аполлинер 1
НЕСОБРАННЫЕ РАССКАЗЫ (1907–1918) 1
О ХУДОЖНИКАХ И ПИСАТЕЛЯХ 14
ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОРТРЕТЫ И ЗАРИСОВКИ (1909–1917) 34
НОВОЕ СОЗНАНИЕ И ПОЭТЫ (1918) 42
Примечания 45
Гийом Аполлинер
НЕСОБРАННЫЕ РАССКАЗЫ (1907–1918)
ГРАФИНЯ ЭЙЗЕНБЕРГСКАЯ
© Перевод А. Смирнова
Граф Эйзенбергский очень любил свою первую жену.
Познакомились они в Бонне, когда он был еще студентом, и тогда же обручились, но поженились значительно позже. Проведя медовый месяц в морском путешествии в Норвегию и Италию, молодые супруги обосновались на собственной вилле на берегу Рейна у подножия Семи гор.
Местность была воистину восхитительна. Из парка, засаженного серебристыми елями, которые по праву составляют гордость рейнских садов, видна была река и горы, те самые, на которых, по преданию, Зигфрид убил дракона.
Однажды ранней осенью граф, собиравшийся на днях уехать в Кёльн, вернулся домой раньше обычного.
Войдя в ворота парка, он оцепенел от ужаса при виде картины, открывшейся его взору.
Графиня сидела на поросшей мхом каменной скамье, а перед ней на коленях стоял молодой садовник, ворот рубашки его был расстегнут.
Ослепленный ревностью, граф бросился к преступной парочке и, даже не взглянув на жену, схватил парня поперек туловища и сбросил его со стены ограды прямо на дорогу, что проходила вдоль их владения.
Тело садовника, умершего сразу, нашли прохожие. Порешили на том, что причиной этой таинственной смерти стало самоубийство, совершенное в порыве отчаяния.
Семейное счастье графа было разрушено. С этих самых пор он перестал разговаривать с женой и вынуждал ее жить затворницей.
Разрыв отношений между супругами был полным и окончательным, хотя даже слуги не догадывались ни о чем.
Гордость, присущая им обоим в равной мере, делала прощение и примирение невозможным. Графиня оправдываться не пожелала, но ее презрительное отношение к мужу лучше всяких слов показывало, что виновной она себя не считает и, возможно, случись между ними объяснение, все бы благополучно разрешилось. Любовь ее, однако, умерла, между тем как страсть графа разгоралась все сильнее, тем более что он не был до конца уверен в своих подозрениях и жестоко страдал.
Снедаемый любовью и гордостью, граф сделался груб и жесток. Казалось, не было на свете унижения, которому бы он не подверг свою супругу. Жизнь ее стала невыносимой, и графиня решилась бежать от того, кто сделался ей ненавистен.
В пасхальный понедельник граф ушел из дома рано. Графиня стояла, опершись на ограду, и смотрела, как по Рейну проплывают пароходы, а на палубах веселятся студенты и их юные подружки, они громко распевали хором, и эхо разносило голоса далеко-далеко.
А по дороге двигался табор. Живописные оборванцы цыгане гордо вышагивали рядом с кибитками, на которых восседали женщины и дети. Одни держали под уздцы лошадей, другие вели на веревках медведей, обезьян и собак. По пути они просили милостыню у прохожих, но все равно казались гордыми и благородными, как сама свобода.
Были среди них и старики, и молодые, а один цыган с большими золотыми кольцами в ушах вдруг пристально взглянул на графиню, и сердце ее забилось сильнее. Она вздохнула. Эти цыгане, их животные, звуки цитры и цимбал, доносившиеся из кибиток, показались ей самою судьбой. Она взмахнула рукой и, перебравшись через ограду, упала прямо в объятия цыгана с серьгами в ушах.
- У меня нет ничего, - сказала она. - Хочешь увести меня такой, какая я есть, и любить до конца дней?
- Хочу, - серьезно ответил он. - Но тебе надо запомнить, что на нашем языке "жизнь" и "смерть" обозначаются одним словом, "вчера" и "сегодня" - тоже одним, и "любовь" и "ненависть" - одним.
…Поиски, проводившиеся по приказу графа, были долгими, но безуспешными, никаких следов его супруги так и не нашли.
Прошло сорок лет. Волосы графа поседели. Его любимая, убежавшая с цыганами, забрала с собой все счастье.
С той поры не было ему удачи ни в чем. В делах своих знал он лишь горести и беды. Повинуясь необходимости и настойчивым уговорам семейства, он женился вторично, на одной из своих кузин, которую совсем не любил и которая умерла родами, оставив ему дочь. Граф окончательно поселился на своей рейнской вилле у подножия Семи гор, намереваясь завершить там свои дни, воспитывая дочь.
Однажды утром он отправился по делам в Кобленц и по дороге на станцию встретил цыганский табор со всеми их кибитками и зверьем.
Старая цыганка подошла к графу с протянутой рукой. Взглянув на нее, он был поражен, обнаружив в чертах ее лица, уродливых и обезображенных, сходство с той, которая некогда звалась графиней Эйзенбергской.
Это сходство потрясло его, но он заставил себя не думать об этом: что общего могло быть между старухой цыганкой, грызущей молоденькую ветку орешника, и графиней, которая, вне всякого сомнения, давным-давно утонула в Рейне и чье тело так и не нашли, словно бы она до сих пор спала заколдованным сном в хрустальном гробу в таинственной пещере, где рейнские гномы охраняли ее сон.
…Вместо того чтобы взять протянутую ей милостыню, цыганка резко отдернула руку, и монеты покатились по земле.
- Мое имя, - воскликнула старуха, - на нашем языке означает одновременно "счастье" и "горе". Счастье - для меня, горе - для тебя.
Граф продолжал свой путь. Он, конечно, расслышал эти поразившие его слова, но он очень спешил и рассердился на себя за то, что обращает внимание на болтовню какой-то сумасшедшей цыганки.
Он пошел быстрее и, поднимаясь в вагон поезда, отправлявшегося в Кобленц, позабыл об этой встрече.
Вечером по возвращении он обнаружил сгоревшую виллу. Огонь разрушил ее всю - от подвала до чердака, и развалины еще дымились.
Застигнутая огнем и испуганная дочь его, пытаясь спастись от пожара, выпрыгнула из окна. Она погибла на месте.
В толпе говорили, что неподалеку от виллы бродил цыганский табор и кто-то будто бы видел, как на пепелище, среди руин, какая-то старая цыганка плясала яростный танец, звонко тряся бубном.
Ее хотели схватить, но она проворно исчезла и скрылась в сумерках.
АЛБАНЕЦ
© Перевод А. Петрова
Албанцы - красивые, благородные и храбрые мужи, но от природы склонные к самоубийству, поэтому не плодись они с такой скоростью, всеобщая хандра поставила бы под угрозу само существование нации.
* * *
Пока я жил в Брюсселе, мне удалось неплохо изучить одного албанца, он поразил меня своим характером и дал мне довольно четкое представление о самом, наверное, древнем, наряду с шотландцами, народе Европы.
У моего албанца была подруга, англичанка, из любви к которой он изводил себя так, как умеют лишь самые возвышенные натуры.
Ее вызывающая красота сводила мужчин с ума до такой степени, что они тут же теряли голову, поэтому она изменяла моему другу направо и налево, да и я сам, кстати, долго выбирал между дружбой и влечением.
Ее бесстыдство не могло не восхищать обиженных судьбой бедолаг, которых тяжелая жизнь превратила в слепых душой и глухих сердцем инвалидов. Дни напролет обнаженная Мо развлекалась в квартире моего друга. Когда он уходил, она закрывала за ним дверь, чтобы распахнуть ее навстречу разврату.
Каким низким созданием была эта Мо!
Она не владела ни одним языком, но изъяснялась на гибридообразном диалекте - смеси английского и французского, щедро приправленных бельгизмами и германизмами.
Филолог бы ее обожал - грамматист бы ненавидел, невзирая на красоту.
Ее отцом был английский офицер жестокого нрава, приговоренный к смертной казни за расправу над коренным населением Индии. От матери Мо унаследовала мальтийскую кровь.
* * *
Однажды мой друг сказал:
- Завтра я покончу с собой. И стану свободным.
Зная о склонности албанцев к самоубийству, я понимал, что это не пустые слова.
Сказал - значит, покончит.
Я не отходил от него ни на шаг, и благодаря моей дружеской поддержке на следующий день он все-таки удержался от самоубийства.
* * *
Мой албанец сам нашел лекарство от боли.
- Эта женщина, - сказал он, - не для меня. Я действительно ее люблю, но выйди она за меня, любви конец.
- Не понимаю! - воскликнул я. - О чем вы?
Он улыбнулся и продолжил:
- По традиции, у жителей Балкан и Адриатики было принято, чтобы мужчины похищали женщин, на которых собирались жениться.
В действительности нам принадлежит лишь та женщина, которую мы взяли силой и подчинили.
Брак без похищения сплошной брак.
Я ухаживал за Мо.
Но меня подчинили.
А свободной осталась она, теперь и я хочу отвоевать свою свободу.
- Как? - удивленно спросил я.
- Похитить! - произнес он со спокойствием и гордостью, которые меня впечатлили.
Следующие несколько дней прошли в дороге.
Мой албанец предложил поехать в путешествие, и мы отправились в Германию. Долгое время он оставался задумчивым.
Я уважал его страдание и, напрочь забыв о похищении, мысленно хвалил друга за попытку изгнать из своего сознания образ этой Мо, страсть к которой чуть его не погубила.
* * *
Однажды утром, на Хохштрассе, мой албанец показал мне дочь бургомистра Кёльна - она шла подле своей гувернантки, а в руках держала свернутые трубочкой ноты.
В десяти шагах от дам следовал лакей в изысканной ливрее.
Девушка выглядела лет на семнадцать. У нее было две косички, и она казалась такой беззаботной, какой может быть лишь жительница города волхвов в Пруссии.
- За мной! - вдруг воскликнул албанец.
Он помчался вперед, обогнал лакея, поравнялся с девушкой, обхватил ее за талию, поднял на руки и бросился бежать.
Я в смятении пустился следом.
И хотя я ни разу не обернулся, представляю себе, как остолбенели от неожиданности лакей с гувернанткой - они даже не звали на помощь!
* * *
Мы миновали собор и оказались на вокзале.
Девушка, плененная невероятным мужеством своего похитителя, восхищенно улыбалась, и в вагоне поезда, мчавшегося к пограничной станции Эрбешталь, албанец самозабвенно сжимал в объятиях покорнейшую из невест.
АНГЛИЙСКАЯ НОЧЬ
© Перевод А. Петрова
Тот август я проводил в Вилькье и как-то раз бессонной ночью, прогуливаясь по набережной, случайно разговорился с лоцманом из корпорации Кийбёф, который, перекинув свой дождевик через плечо, ждал английское нефтеналивное судно из Руана.
* * *
- Всякий раз, поднимаясь на борт английского корабля, - сказал мне моряк, - я вспоминаю своего деда, корсара, - он здорово напакостил англичанишкам. И Антанта тут бессильна, потому что ненависть к британцам у меня в крови, ничего не поделаешь…
Вы, конечно, слышали о корсаре по имени Жан-Луи Мясник? Он выиграл то самое знаменитое морское сражение, которое зовется "Английской ночью". Все старые моряки его помнят.
- Кроме меня, - ответил я. - Может, вы о нем расскажете, раз уж корабля еще нет?
* * *
- Слушайте внимательно, - сказал лоцман, выбивая трубку о парапет, - история того стоит.
24 декабря 1812 года корсарское судно "Красавица из Сен-Мало" в поисках приключений бороздило волны близ Антильских островов.
Суровые были времена.
Франция все еще пыталась отвоевать у Англии свои заморские владения. Наши фрегаты и корветы появлялись то тут, то там, но флага не поднимали - боялись англичан: у тех были мощные трехпалубные корабли, не чета французским. Зато наши корсары были храбрее и ловчее, они нападали на противника внезапно и часто одерживали победу, хотя, казалось бы, уступали ему в численности и силе.
Жан-Луи Мясник, капитан "Красавицы из Сен-Мало", утопил три британских военных судна и захватил десяток торговых кораблей, поэтому англичане боялись его больше, чем огня. Однако сам капитан равнодушно относился к своим многочисленным подвигам. "Немного размялись", - говаривал он и гордился лишь теми боями, которые окрестил "тремя перестрелками".
На самом деле это были самые настоящие морские сражения, в которых он одолел английские фрегаты, по размеру в десять раз превосходившие "Красавицу из Сен-Мало".
* * *
Было время, когда Жан-Луи Мясник слыл одним из самых богатых судовладельцев Сен-Мало. Но все его корабли, один за другим, были захвачены англичанами. В Трафальгарском сражении они убили жениха его дочери, которую, кстати, все называли не иначе как красавицей из Сен-Мало - она была несказанно хороша собой. Горе свело в могилу сперва ее, а вскоре и ее отчаявшуюся мать.
Капитан с ожесточением воспринял гибель семьи и крах своего дела, он стиснул зубы, но не проронил ни одной жалобы.
- Я все решил, - сказал он друзьям несколько дней спустя, - англичане потопили мои корабли, погубили мою жену и дочь, забрали все, что приносило мне счастье. А Господь наш с Богородицей им это позволили! Так что теперь я не пощажу ни одного британца, уничтожу каждого, кто попадется мне живым, и пусть Иисус Христос и Святая Дева тоже позволят мне это сделать!
* * *
Прошло несколько дней, капитан привел в порядок дела, продал все, чем владел, купил бриг, который в память о дочери назвал "Красавица из Сен-Мало", вооружил его на славу и пустился в плавание.
С этих пор Жан-Луи Мясник стал, как никогда прежде, оправдывать своё имя. Он сдержал слово, и англичане действительно сильно пострадали по его вине.
Капитану Мяснику было около пятидесяти лет, держался он, как правило, кротко и любезно, знал грамоту, писал стихи, с удовольствием читал некоторые вслух, и особенно часто цитировал знаменитую строчку Лемьера:
Трезубец твой, Нептун, - великий скипетр мира.
Он печально повторял эти слова, думая о Франции, которая, как он утверждал, потеряла скипетр, отступившись от трезубца.
В остальном же его высказывания о политике обычно бывали не слишком точными. Он в равной степени уважал белый, королевский, флаг и трехцветный, республиканский. И если ему случалось плавать под белым, то во время сражений на бизань-мачте он порой поднимал и тот и другой.
"Они оба французские. Признавать из них лишь один - все равно что гордиться Францией наполовину".
Стоило капитану Мяснику завидеть англичан, как он становился безжалостным. Поэтому на море он был известен как бич всех британцев.
О его кровожадности ходили легенды, впрочем, весьма далекие от истины, потому что благородство его характера совсем не сочеталось с жестокостью; ну а безжалостность на войне - это уж дело случая, иногда можно быть безжалостным, не теряя достоинства.