Перед кончиной Петр преподал наглядный урок милосердия. Щедро раздав милостыню нищим, он не забыл и своих церковных людей. Созвав к себе на двор все московское духовенство, он наделил каждого каким-нибудь подарком. Так он роздал все свое имущество и ушел в иную жизнь бедняком (120, 25). Лучшей памятью о нем остались написанные им иконы, бережно хранившиеся в московских церквах.
Московское предание, навеки соединившее митрополита Петра с Иваном Калитой, особо выделяет милосердие и бескорыстие обоих основоположников "третьего Рима". И в этом есть не только глубокая мудрость возвышенного осмысления прошлого, но и зерно исторической истины.
Старец Пафнутий рассказывал ученикам и следующую поучительную историю из жизни митрополита Петра.
Однажды, когда святитель молился в храме "о некоих делах земских", его келейник инок Целада обратился к нему с таким упреком: "Ты молишися и хощеши услышан быти, а в казне у тебе три рубли". Митрополит велел келейнику тотчас пойти и раздать последние деньги нищим. После этого немедленно исполнилось то, о чем он просил Бога в своей молитве. "Вижь ми, каково нестяжание имяше блаженый сей, и сего ради наречен бысть новый чюдотворец", – завершает старец Пафнутий (3, 22).
Москва глубоко чтила умершего святителя. Среди москвичей ходили рассказы о его посмертных чудесах. Один иноверец, присутствовавший на его похоронах, клялся, что увидал своими глазами, как при перенесении тела Петра в гробницу умерший приподнялся на одре и благословил весь народ и князя Ивана. Некий сухорукий юноша исцелился у гробницы Петра уже через 20 дней после его кончины. Потом чудесным образом Петр исцелил слепого. Князь Иван велел записывать все эти происшествия, а также составить краткое "житие" – рассказ о жизни святого.
В первой половине 1327 года во Владимире на Клязьме состоялся поместный собор русской церкви. Исполнявший тогда обязанности митрополита ростовский епископ Прохор зачитал присланный из Москвы список чудес, случившихся у гробницы Петра. Для причисления к лику святых ("канонизации") требовались три условия: чудеса у гроба, наличие письменного "жития" и нетленность мощей. Впрочем, иногда обходились и двумя первыми.
На Владимирском соборе присутствовал и великий князь Александр Тверской. Едва ли он желал появления у Москвы собственного святого. Однако в тот момент князю нельзя было усложнять свое и без того крайне шаткое положение новыми распрями с москвичами, а также с иерархами, которые глубоко чтили Петра и желали его прославления. В итоге Владимирский собор утвердил местное, московское почитание Петра как святого. Это был первый шаг к его общерусской канонизации, состоявшейся в 1339 году. Тогда святость Петра была признана и константинопольским патриархом.
Люди уходили, но начатые ими дела продолжались уже независимо от их угасшей воли. Все лето 1327 года московские строители трудились не покладая рук, возводя собор. Стройный белокаменный красавец рос не по дням, а по часам. Вот уже заострились архивольты порталов и закомар; вот сведены по кружалам гулкие своды; вот поднялся над сводами могучий барабан, окруженный, словно языками пламени, венцом островерхих кокошников; вот уже круглится усыпанный золотистым осиновым лемехом шлем купола; и вот, наконец, возносится к синему летнему небу широко размахнувший тяжелые руки-перекладины дубовый крест.
Князь Иван часто приходил поглядеть на работу строителей, послушать бодрый стук молотков по железным зубилам в руках каменотесов. Порой встречал он здесь и ордынского баскака, чей двор располагался тут же, в Кремле, неподалеку от митрополичьих и княжеских хором. По своему степному обыкновению татарин не любил ходить пешком и подъезжал к собору на коренастой монгольской лошадке. Запахнувшись в стеганый шелковый халат, нахохлившись в высоком татарском седле, баскак молча глядел на сноровистую работу каменщиков. На его широком лице невозможно было прочесть ничего, кроме глубокого степного покоя. Почуяв на себе взгляд баскака, мастера ежились, отводили глаза и бранились сквозь зубы.
При встрече Иван первым приветствовал татарина на его родном наречии, почтительно прикладывал руку к груди. Он уже научился глядеть не моргая в узкие, как тетива, глаза ордынца. Уроки митрополита не прошли даром. Князю не требовалось притворяться радостным при виде баскака: он искренне радовался ему как знаку Божьему, ибо "Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет" (Даниил, 4, 14).
Летом 1327 года судьба улыбалась князю Ивану как никогда. Поднимался к небу долгожданный храм; Москва обрела своего первого святого – митрополита Петра; в княжеской семье родился еще один сын – Андрей. Будущий родоначальник серпуховских князей, Андрей появился на свет 4 июля, в день памяти святого Андрея Критского – знаменитого гимнографа, создателя Великого покаянного канона, читаемого в храмах в первую неделю Великого поста.
В княжеских семьях того времени сыновьям давали два имени: славянское, обиходное – на 7-й день после рождения, а греческое, церковное – при крещении. Обычно церковно-княжеские имена брали от святых-воинов (Георгий Победоносец, Дмитрий Солунский, Федор Стратилат, Андрей Стра-тилат, Александр – аналогия Александру Македонскому). Иногда в княжеских семьях давали сыновьям имена знаменитых правителей древности – Константина Великого, царя Давида, князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. Князь Иван Данилович – сам носивший только одно, церковное имя, причем весьма редкое для князей – окончательно порвал с древней традицией. Он не только не стал давать своим сыновьям славянских имен, напоминавших о язычестве, – но и по-новому подошел к подбору христианских, крестильных имен. Все четыре сына князя Ивана получили свои имена в честь святых монахов – Симеона Столпника, Даниила Столпника, Иоанна Лествичника и Андрея Критского. В этом подходе к наречению имен проявилась глубокая религиозность московского князя, его любовь к иночеству.
Лет через сорок после кончины князя Ивана митрополит Киприан в послании к Дмитрию Донскому назвал Калиту не только "благочестивым и приснопамятным", но и "святым" (114, 203). А этим словом в ту пору даром не разбрасывались...
14 августа 1327 года, в канун праздника Успения Божией Матери, Успенский собор московского Кремля был торжественно освящен. Обряд "великого священья" совершил ростовский епископ Прохор, управлявший митрополичьей епархией после кончины Петра. Согласно киевской традиции, которой на Северо-Востоке Руси особенно твердо придерживались именно в ростовской епархии, день освящения становился как бы "днем рождения", ежегодным праздником этого храма (68, 397). Отсюда и выбору этого дня придавали особое значение.
День, избранный Иваном Калитой для освящения его любимого детища – Успенского собора, имел глубоко символическое значение. Из летописей и преданий было известно, что великий князь Владимирский Всеволод Большое Гнездо (родоначальник всех князей, правивших в Северо-Восточной Руси во времена Ивана Калиты) освятил отстроенный им Успенский собор во Владимире 14 августа 1189 года (25, 34). В московском соборе был устроен Димитриевский придел – напоминание о Димитриевском соборе Всеволода.
Владимирская традиция, определившая столь многое в строительстве Ивана Калиты, в свою очередь, восходила к традициям Киевской Руси. Согласно "Киево-Печерскому патерику" (книге, знакомой в ту пору каждому благочестивому человеку) 14 августа 1089 года был освящен каменный собор во имя Успения Божией Матери в Киево-Печерском монастыре. Через два года в тот же самый день было совершено перенесение мощей преподобного Феодосия Печерского в новый собор.
Колыбель русского монашества, Киево-Печерский монастырь пользовался огромным авторитетом по всей Руси. Его устав был взят за образец другими обителями. Собор монастыря вызвал многочисленные подражания, наиболее известным из которых был Успенский собор в Ростове, построенный как точная копия древнего храма. Да и сама ростовская кафедра была создана в XI веке мужественными монахами-миссионерами, выходцами из Киево-Печерской обители.
Но не только ростовский владыка питал особое почтение к киево-печерской традиции. Князь Иван Данилович также имел основания поклоняться киевским святыням. В то время Москва наполнялась беженцами не только из Северо-Восточной, но и из Юго-Западной Руси. Для того, чтобы завоевать доверие южных переселенцев, московскому князю важно было показать преемственность духовных традиций Москвы не только от Ростова, Суздаля и Владимира, но так же и от Киева. Символика посвящений, календарные сближения событий как нельзя лучше служили этой цели. Такие прозрачные намеки были в ту пору понятны и самым незатейливым головам.
14 августа 1327 года протянута была невидимая, но прочная духовная нить от древних киевских святынь через владимирские – к новым святыням поднимающейся Москвы. Полтора века спустя, в 1479 году, в те же дни перед праздником Успения Божией Матери митрополит Геронтий совершил освящение нового Успенского собора московского Кремля.
Сам обряд освящения храма был прост, но торжествен. Вечером накануне и утром в самый день освящения в церкви пели молебен тому святому или празднику, во имя которого она освящалась. Во время литургии духовенство совершало крестный ход вокруг храма, а вернувшись в него, творило ектению. Освящение нового храма самим епархиальным архиереем называлось "великим священьем". "Малым свяще-ньем", в котором участвовали только местные клирики, освящались рядовые приходские храмы. Священник возлагал на престол освященный владыкой антиминс – особый прямоугольный плат с зашитыми в уголки частицами святых мощей.
Как выглядел Успенский собор 1327 года снаружи и внутри – можно только догадываться. Он был разобран по указу Ивана III, и на его месте Аристотель Фиораванти в 1475 – 1479 годах построил тот храм, который и поныне украшает кремлевский холм. По мнению Н. Н. Воронина, собор Калиты был небольшим, но стройным и нарядным четырехстолгшым одноглавым храмом. Он повторял архитектурные формы Георгиевского собора в Юрьеве-Польском (1231 – 1234) – последнего каменного храма в Северо-Восточной Руси, построенного до Батыева нашествия (66, 152).
Однако последующие археологические работы в московском Кремле дали основание для совершенно иной реконструкции. По мнению новейших исследователей, "Успенский собор Ивана Калиты (1326) вовсе не был своего рода копией Георгиевского собора в Юрьеве-Польском, а представлял весьма внушительное сооружение. Его подкупольные столбы имели в сечении примерно 240x240 см. Эта величина может показаться невероятной, но почти такими же мощными (233x233 см) были столбы другого собора Ивана Калиты – Архангельского. Иначе говоря, оба собора мало чем уступали по размерам современному Архангельскому собору, построенному Алевизом в 1508 году. Дмитровская же церковь конца XIII века, наоборот, была почти копией небольшого собора в Юрьеве-Польском. Сечение ее подкупольного столба составляет 136x136 см." (59, 149).
О внутреннем убранстве Успенского собора 1326 – 1327 годов также можно лишь строить предположения. В одном из списков Жития митрополита Петра сообщается, что князь Иван Данилович украсил храм "святыми иконами, а святитель святыми книгами" (120, 19). Стенописи собора были выполнены греческими мастерами митрополита Феогноста уже после кончины Калиты, в 1344 году.
Убранство Успенского собора Ивана Калиты предопределило убранство Успенского собора 1475 – 1479 годов. Преемственность образов, идей и настроений была в высшей степени характерна для московской княжеской династии. Отличительной чертой собора Ивана III стала необычайно обширная галерея образов основателей христианского монашества (на каменной алтарной преграде, в нижнем ярусе иконостаса). Первоначально она состояла из 26 фигур, ныне можно насчитать лишь 23. По мнению некоторых исследователей, появление этой галереи связано с идейной борьбой в эпоху Ивана III. Однако именно в эпоху Калиты возрождение монашества представлялось важнейшей общенациональной задачей: только праведники могли спасти Русь от гнева Божьего, от "вавилонского плена". Тема прославления отцов монашества с особой силой прозвучала уже в убранстве Успенского собора Ивана Калиты. Отсюда она перешла в иконостасы и стенописи московских и подмосковных монастырских храмов конца XIV – начала XV века. В росписях второго Успенского собора она возродилась прежде всего как дань уважения древней московской традиции, у истоков которой стоял Иван Калита.
К первому Успенскому собору, несомненно, восходят и композиции "Три отрока в пещи огненной", "Семь спящих отроков эфесских", "Сорок мучеников севастийских", изображенные в стенописях восточной части второго Успенского собора.
Падение Твери
И если какой народ и царство не захочет служить ему, Навуходоносору, царю Вавилонскому, и не подклонит выи своей под ярмо царя Вавилонского, – этот народ Я накажу мечом, голодом и моровою язвою, говорит Господь, доколе не истреблю их рукою его.
Иеремия, 27, 8
В то время как в Москве готовились к торжественному освящению нового Успенского собора, в Твери назревали события совсем иного рода. Их общий ход можно восстановить путем внимательного изучения весьма противоречивых сообщений различных летописей.
Отряд под началом ханского племянника Чолхана разместился прямо в городе. Сам Чолхан со свитой поселился в княжеском дворце. Татары всячески оскорбляли и притесняли горожан. Терпение тверичей иссякло. Достаточно было искры, чтобы в городе полыхнул мятеж.
Как это часто случается в истории, великие события начались с мелких, незначительных происшествий, которые, непостижимым образом цепляясь друг за друга, превращались в грозную лавину. 15 августа рано утром, когда еще только собирался праздничный торг Успеньева дня, некий дьякон по прозвищу Дудко повел лошадь к Волге, чтобы напоить ее. Случившиеся на его пути татары, завидев "кобылицу младу и зело тучну", без лишних слов отняли лошадь. Дьякон стал вопить: "Люди тверские, не выдайте!" Между тверичами и татарами началась драка. Степняки схватились за сабли. Схватка переросла в побоище. Загудели тревожно городские колокола. Толпы народа собрались на вече. Предводителями здесь были братья Борисовичи: тверской тысяцкий и его брат. На вече было решено всем городом выступить против татар. Вооружившись чем попало, тверичи кинулись на врагов. Весь отряд Чолхана был уничтожен. Последние его бойцы укрылись в княжеском дворце, но были сожжены вместе с ним. Татарские пастухи, сторожившие свои табуны в окрестностях города, успели бежать в Москву, а оттуда в Орду.
Узнав о тверском мятеже, хан велел собирать большое войско для карательной экспедиции. К участию в походе на Тверь он решил привлечь и сильнейших русских князей, которые срочно прибыли в ханскую ставку.
Источники по-разному описывают эти события, украшая их множеством дополнений баснословного характера. Один из наиболее интересных рассказов содержится в Никоновской летописи. Несмотря на его фольклорную окраску, он вполне реалистичен и словно обжигает жарким дыханием обезумевшей, жаждущей крови толпы. Очень точно схвачены характерные подробности мятежа: длившаяся целый день резня на узких улочках Твери; отчаянное сопротивление обреченных татар; убийства мирных ордынских купцов и разграбление их имущества; дикая стихия огня, опьяняющая взбунтовавшийся народ...
"Прииде во Тверь посол силен зело царевич Щелкан Дюденевич изо Орды, от царя Азбяка; бе же сей братаничь царю Азбяку, хотя князей тверских избити, а сам сести на княжении во Твери, а своих князей татарских хотя посажати по руским градом, а христиан хотяше привести в татарскую веру. И мало дней пребывшу ему во Твери много зла сотво-рися от него христианом; и приспевшу дню тръжествену, а ему хотящу своя творити в собрании людей; уведев же сиа князь велики Александр Михайлович, внук Ярославль, и созва тверичь, и вооружився поиде на него; а Щелкан Дюденевич с татары противу его изыде, и съступишася обои въсходящу солнцу, и бишася весь день, и едва к вечеру одоле Александр, и побежа Щелкан Дюденевичь на сени, и зажгоша под ним сени и двор весь княже Михайлов, отца Александрова, и ту згоре Щелкан и с прочими татары. А гостей ординских старых и новопришедших, иже с Щелканом Дю-деневичем пришли, аще и не бишася, но всех их изсекоша, а иных изстопиша, а иных в костры дров складше сожгоша.
Слышав же сиа царь Азбяк Ординский, и разгореся ярос-тию велиею зело, и во мнозе скорби и печали бысть о братаниче своем Щелкане, и рыкаше аки лев на тверских князей, хотя всех потребити, и прочее всю землю Русскую пленити, и посла на Русь по князя Ивана Даниловича Мос-ковьскаго" (22, 194).
Был ли князь Александр Тверской предводителем мятежа, как говорят одни летописи, или же он, напротив, успокаивал людей, отговаривал их от мятежа, как сообщают другие? Вероятно, наибольшего доверия заслуживает ранняя версия рассказа, содержащаяся в Рогожском летописце. Согласно ей, князь Александр "видя озлобление людии своих и не могы их оборонити, трьпети им веляше" (23, 43). Однако, когда, несмотря на уговоры князя, горожане все же восстали, он не смог остаться в стороне. Вероятно, именно он впустил ордынцев, преследуемых разъяренной толпой, в ворота княжеского дворца, а затем, уступив требованиям мятежников, позволил поджечь его.
Тверские книжники, отражая взгляды своих князей и общее настроение тверичей, уже в начале XIV века называли татар "безбожными" и "беззаконными" (86, 16). Эти эпитеты говорили о многом. Их можно было использовать, только отвергнув первоначальную идею о том, что татары приведены Богом и служат "божьим батогом". Несомненно, тверские философы нашли какое-то иное истолкование ордынского господства, допускавшее и предполагавшее возможность борьбы с ним. Между тем москвичи до времен Дмитрия Донского прочно держались за старую идею Серапиона Владимирского ("приимем покаянье от сердца, да Бог оставит гнев свой"), которая позволяла им оправдывать и свое верно-подданничество по отношению к "поганой" Орде и свою борьбу с мятежными тверскими князьями.
В то время как тверские книжники изображали своих князей горячими патриотами, благородными рыцарями и мучениками за веру, – московские, напротив, видели в них безумных богоборцев, которые своими безрассудными действиями навлекли на себя и свою землю гнев Божий. Однако со временем сама Москва встала на путь Твери: путь мятежа и неповиновения. В конце концов иго чужеземцев было свергнуто, а Тверь завоевана Иваном III и включена в состав Московского государства. Все эти перемены изменяли и отношение московских книжников к тверскому мятежу 1327 года. Редактируя старые летописи при составлении новых сводов, они изымали те факты, оценки и суждения, которые казались им неуместными, и прибавляли свои собственные комментарии, соответствовавшие взглядам их времени. Менялось со временем и отношение тверских летописцев к деяниям их прежних князей.