Один из ключевых моментов русской революции начала XX века был расстрел семьи последнего императора Николая Романова. На протяжении всего прошлого века гибель семьи Романовых обрастала самыми драматическими и фантастическими подробностями, включая теорию заговора. Каковы были предпосылки этого события, что произошло в подвале Ипатьевского дома на самом деле, кто виноват в том, что самые знаменитые узники революции были расстреляны без суда и следствия – рассказывает книга зарубежного исследователя Генриха Иоффе.
Содержание:
От автора 1
Глава I - В историческом тупике 1
Глава II - Крушение царизма 7
Глава III - Бонапартистская контрреволюция 25
Глава IV - "Романовские шуаны" 43
Глава V - Петроград – Москва – Тобольск 54
Глава VI - В огне гражданской войны 70
Послесловие 86
Приложения 87
"Неужели доброе сделалось мне смертоносным?" - Жизнь и смерть доктора Боткина 87
Претерпевшие до конца - Судьба немногих, оставшихся с семьей последнего царя 89
Примечания 90
Г. З. Иоффе
Революция и семья Романовых
От автора
Когда историк соприкасается с событиями, связанными с историей крушения царизма, с историей борьбы с теми силами контрреволюции, которые стремились к его реставрации, он не может уйти от темы личной судьбы последних Романовых. Между отречением Николая II в начале марта 1917 г. в Пскове и расстрелом Романовых в середине июля 1918 г. в Екатеринбурге прошло почти полтора года – срок по революционному времени огромный, наполненный ожесточенной классовой и политической борьбой. Как правило, зарубежная историография не находит в ней места свергнутым Романовым, вследствие чего их конец выглядит якобы ничем не оправданным актом "революционной мести", "жестокости большевизма". Сенсационность, с которой обычно подается эта тема, рассчитана на "массовое потребление". К сожалению, советская историческая литература после 20-х годов обходила историю Романовых после свержения царизма. Лишь в 70-х годах появились отдельные работы, в которых она затрагивалась прямо или косвенно. При всем том, что было в них содержательного, известным недостатком этих работ следует все же считать определенную узость подхода к теме, большее или меньшее "замыкание" на истории конца Романовых, рассмотрение ее без достаточно широкого фона тех драматических событий, которые переживала страна.
Конечно, последние Романовы в личном и политическом плане были серьезно скомпрометированы еще в канун Февраля, в чем особую роль сыграла "распутинщина". И это обстоятельство, в частности, в немалой степени тормозило переход белогвардейско-монархической контрреволюции к открытому монархизму, провозглашению лозунга реставрации Романовых. Один из участников белого движения в Сибири – полковник А. Степанов очень точно определил эту ситуацию: "Царская семья, как равно и монархические принципы, так заплеваны и загажены, что вряд ли встретят какой-либо отклик среди народа… Поэтому, как ни тяжело и ни больно признать, монархические лозунги, если их выбросить, потерпят полное фиаско…"
Исходя из понимания этого факта, идеологи и политики белого движения формировали его стратегию следующими словами А. В. Кривошеина: "Лучше, чтобы монархия пришла в Россию на 5 лет позже, чем на 5 минут раньше" . И, тем не менее, Романовы (особенно великий князь Михаил Александрович, наследник, сын Николая II Алексей, великий князь Николай Николаевич и др.) долго находились в политическом резерве белогвардейщины: никто в ее среде не мыслил реставрацию монархии без династии Романовых.
Это, конечно, не следует понимать как желание в полном объеме восстановить дофевральскую монархию. Даже в монархическом лагере многие сознавали, что после глубочайших перемен, вызванных двумя революциями 1917 г., такое попросту невозможно. Вместе с тем, как весной 1919 г. писал генералу А. И. Деникину бывший глава "правительства Северной области" энес Н. В. Чайковский, всем в контрреволюционном лагере было совершенно очевидно, что в случае победы белых начнется "угар реакции против свободы и демократии" .
Замысел книги обусловил специфику привлекаемого исторического материала (литературы, прессы, мемуаров, архивных документов) и характер его использования.
Существует хрестоматийный метод прикнижного историографического анализа: труды предшественников с большей или меньшей полнотой рассматриваются в специальном разделе, обычно предваряющем книгу. Этот метод вполне оправдан, особенно в том случае, когда избранная тема действительно имеет четкую исследовательскую традицию. Но у него есть и недостаток: известная затрудненность прямого сопоставления уже сделанного с авторской позицией.
В последние десятилетия в нашей исторической литературе утвердился другой историографический метод – рассмотрение предшествующей литературы или ее отдельных аспектов в органической связи с конкретно-историческим материалом, так сказать, по ходу его. Пожалуй, наиболее приемлем он в тех случаях, когда избирается тема, носящая комплексный характер, т. е. включающая в себя ряд сюжетов, каждый из которых имеет собственную историографию. Так, в нашем случае по старому "историографическому закону" пришлось бы давать обзор литературы по истории кануна крушения царизма, Февральской революции 1917 г., корниловщины, Великого Октября, начала гражданской войны и иностранной интервенции и др. Это было бы физически невозможно. Вместе с тем, без многих капитальных трудов по названным проблемам (В. С. Дякина, А. Я. Авреха, Е. Д. Черменского, Э. Н. Бурджалова, И. П. Лейберова, И. М. Пушкаревой, В. И. Старцева, А. В. Игнатьева, А. Я. Грунта, Г. Л. Соболева, Н. Г. Думовой, Н. Я. Иванова, И. И. Минца, X. М. Астрахана, Е. Н. Городецкого, В. Д. Поликарпова, Л. М. Спирина, К. В. Гусева, О. Ф. Соловьева, Д. Л. Голинкова и целого ряда других историков) эта книга попросту не могла быть написана. Их материалы (впрочем, как и некоторые собственные, уже изданные работы автора) использованы, как представляется, с необходимой полнотой в тексте самой книги.
Конечно, имеется литература, тематически более связанная с данной работой. Но она очень немногочисленна (книги П. Быкова, М. Касвинова, отдельные статьи), сосредоточена преимущественно на истории последних Романовых, и выделять ее в особый историографический раздел было бы необоснованно. Таковы основные соображения, по которым в этой книге применен хотя и не традиционный, но уже вполне апробированный метод: соединение историографического анализа с конкретно-историческим текстом. Существенную часть источниковой базы составляют материалы (архивные документы, пресса, мемуары, переписка), исходящие из контрреволюционного лагеря.
Глава I
В историческом тупике
В воскресенье, 19 февраля 1917 г., Николай II сообщил дворцовому коменданту генералу В. Н. Воейкову, что на среду, 22 февраля, назначает возвращение в Ставку, в Могилев (он уехал оттуда двумя месяцами ранее, отъезд царя ускорила паническая телеграмма Александры Федоровны об убийстве Г. Распутина). Воейков в осторожной форме решился возразить. Он заметил, что в Петрограде неспокойно. Из департамента полиции поступают весьма тревожные данные о возможных забастовках и демонстрациях рабочих, о новых противоправительственных выступлениях в Думе; в аристократических салонах беспрестанно болтают о каких-то невероятных заговорах против Вырубовой, самой императрицы, о готовящемся дворцовом перевороте. В столь тревожные дни не лучше ли еще задержаться в Царском Селе, как советует министр внутренних дел А. Д. Протопопов и просит императрица?
Все, о чем говорил Воейков, царь хорошо знал. Но сведения, которыми он располагал, были противоречивыми. Наряду с многочисленными предупреждениями о тяжелой, все обостряющейся обстановке, о необходимости пойти на конституционные уступки "общественности", думскому "Прогрессивному блоку" Николай и императрица получали немало верноподданнических заверений от приверженцев черносотенно-монархических организаций в том, что "простой русский народ" – с царем, что "бунтует" и подстрекает главным образом "гнилой" Петербург со своей пресыщенной аристократией и прозападнической интеллигенцией и что спасение не в либеральных уступках, а, напротив, в укреплении традиционной самодержавной власти. Какому из этих двух противоположных советов Николай II мог и должен был следовать? Чтобы ответить на этот непростой вопрос, мы должны несколько отвлечься. Как заметил один из лучших знатоков внутренней политики царизма периода перед его крушением – В. С. Дякин, "деятельность царского правительства по традиции, унаследованной от буржуазной прессы, часто изображается как лишенный внутренней логики поток случайных и противоречивых мероприятий" . Но можно было бы, пожалуй, сказать и определеннее. Внутренняя политика царизма перед крушением в широко укоренившемся представлении выглядит как результат бездарности царских министров и прежде всего глупости и безволия самого Николая II, оказавшегося во власти своей жены-фанатички и мракобеса Распутина. Где источник такого представления? В. С. Дякин точно указывает его: это буржуазная пресса – и уже одним этим вскрывает пропагандистскую подоплеку такой трактовки, ее прямую связь с классово-политическими целями буржуазно-либеральной оппозиции, а затем и Временного правительства.
Действительно, перед Февральской революцией элементарная и потому вполне доходчивая идея патологической бездарности правительства последнего царя, этой, по выражению А. И. Гучкова, "жалкой, дрянной, слякотной власти" , неплохо служила обоснованию необходимости замены ее другими лицами (естественно, связанными с буржуазной оппозицией). Было бы, конечно, упрощением объяснять все одним только "коварным" пропагандистско-политическим расчетом либерального и фрондирующего лагерей. Нельзя не учитывать общей атмосферы негодования, которое вызывалось тяжелыми поражениями русской армии, экономическими трудностями и неурядицами в стране. Интересно, что впоследствии, в эмиграции, многие из бывших либеральных "гонителей" правительства Николая II признавали, что поддались эмоциям, "переборщили" в своих нападках. Но это, доказывали они, стало ясно потом, спустя годы, а тогда, перед революцией, по словам кадета В. А. Оболенского, "ощущение, что Россия управляется в лучшем случае сумасшедшими, а в худшем – предателями, было всеобщим" .
После Февраля муссирование антиромановской версии еще больше усилилось. Но теперь она "работала" на доказательство завершенности революции и ненужности ее дальнейшего углубления: "бездарное правительство" и "темные силы" устранены, у власти, наконец, "цвет общественных сил" и потому отныне требуется одно: "единодушие", "классовый мир".
Романовско-распутинская тема разрасталась, как снежный ком. К ее нагнетанию подключились бульварные газеты, многочисленные борзописцы, быстро учуявшие возможность погреть руки на "сенсациях", потрафлявших мещанскому вкусу. Полился поток невероятных разоблачений "тайн дома Романовых" (сочинения различных Ковылей-бобылей, Труфановых и др.), из которых каждому (даже самому "несознательному") должно было стать ясно, что именно породило революцию в России. Обыватель впитывал их с жадностью, как губка воду: они освобождали его от самостоятельной умственной работы, удовлетворяли жадное любопытство. В. Шкловский, активно участвовавший в политической жизни летом 1917 г., довольно тонко подметил, что распространение литературы с распутинско-романовскими "разоблачениями", этот настоящий пропагандистский психоз, свидетельствовало о "духовном гниении" не только тех, кто этот психоз вызывал, но не в меньшей мере и тех, кто становился его жертвой . Стремление буржуазной пропаганды свести всю борьбу с царизмом только к разоблачению "гнили и маразма" последних Романовых и Распутина было, несомненно, политическим шулерством.
После Октября советская историография, и это закономерно, основное внимание сконцентрировала на истории революции и революционных сил; вместе с тем политические "верхи" (правительство и придворная камарилья) практически ушли из поля зрения исследователей. Между тем в 20-х годах сменовеховские публицисты и близкие к ним популяризаторы продолжали трактовать деятельность царского правительства, Николая II и его окружения "в ключе" предфевральской и послефевральской буржуазной пропаганды .
В последующие годы беллетристика, драматургия, кино закрепили эту традицию (фильм "Конец Романовых", пьеса "Заговор императрицы" и др.). Пожалуй, в крайнем, доведенном до вульгаризации варианте это нашло выражение в "сенсационной" публикации "интимных дневников" А. Вырубовой . Журнал "Историк-марксист" писал тогда, что "опубликование этой литературной подделки… заслуживает самого строгого осуждения не только потому, что "дневник" может посеять заблуждения научного характера, а потому, что пользование этой фальшивкой компрометирует нас в борьбе с уцелевшими сподвижниками и защищаемым ими строем" .
Практически лишь в 60-х годах советские историки приступили к фронтальному изучению проблемы крушения царизма. Именно к этому времени относится уже цитированное нами замечание В. С. Дякина о безосновательности трактовки деятельности царского правительства как некоего потока мероприятий, лишенного внутренней логики. Эту точку зрения разделяли и другие историки, занимавшиеся проблемой истории крушения царизма (Е. Д. Черменский, А. Я. Аврех, В. И. Старцев и др.).
В частности, в советской печати отмечалось, что автор романа-хроники "У последней черты" В. Пикуль сместил акценты в оценке исторического процесса, утратил чувство меры и "отступил от единственно верного принципа – классового подхода в оценке прошлого" . Отсутствие специальных исследовательских работ о правящих кругах перед свержением царизма, точнее, о соотношении в системе власти официального правительства и камарильи мешает изживанию искаженных представлений .
Великому материалисту Б. Спинозе принадлежит афористическая фраза, обращенная к историкам: "не плакать, не смеяться, а понимать". Упор на деградацию последних Романовых как на фактор, чуть ли не определивший крушение монархии, есть, в сущности, не что иное, как оборотная сторона той части современной литературы, которая изображает Романовых невинной жертвой "разнузданных политических страстей". В одном случае смеются, в другом плачут, но в обоих случаях не хотят даже попытаться понять истоки, масштаб и мощь того исторического вихря, в котором исчезли и царизм, и последние Романовы.
Царствование Николая II совпало с таким периодом, когда историческая судьба России оказалась на перепутье. Две тенденции все явственнее, все напряженнее вели борьбу между собой: тенденция перемен, т. е. тенденция буржуазно-демократического развития, и тенденция "стабильности", т. е. тенденция удержания и сохранения самодержавия. От развязки этой борьбы зависело будущее страны, ее внутреннее и международное положение. У. Черчилль образно и точно определил суть альтернативы. На Николая II, писал он, "легла функция стрелки компаса. Война или нет? Наступление или отступление? Вправо или влево? Демократизировать или не уступать? Изменять или сохранять? Таковы были поля сражений Николая II" .
И невозможно понять позицию царизма, позицию последнего царя, оказавшихся перед труднейшей исторической проблемой, без учета, по крайней мере, трех определяющих факторов: монархической идеологии, сложившейся политической ситуации и в значительной степени личных качеств самого Николая II.