Вэс был ужасно рад, что Ольгу будут крестить перед алтарем, расписанными его другом Масселинком, где лица Девы Марии и младенца Иисуса напоминали первую Светлану и ее сына Брандока. Все это было совсем, как в романе или в кино: столько невероятных совпадений и странных обстоятельств…
Все были очень довольны. Ольга орала своим громким, сильным голосом на всю церковь, когда ее окунули три раза в глубокую купель - по-гречески. Облаченные в черные рясы священники пели молитвы. Крестил ее сам архиепископ, а судья - крестный - принял ее в церковное махровое полотенце. (Поскольку все было решено в последнюю минуту, мы не смогли приобрести соответствующее крестильное платьице, что очень огорчало крестную. Но я, наоборот, считала, что все было прекрасно!) Даже имя Ольга, данное в честь моей бабушки Ольги Аллилуевой, маминой матери, не могло быть лучше! Это одно из самых популярных имен в Греции, где все еще помнят царицу Ольгу, очень любимую в Греции в 20-30-х годах. Даже день рождения ребенка всех обрадовал: 21 мая, день святых Константина и Елены, основателей христианства в Греции. Вся церковь была наполнена глубоким чувством святости после обновления, и наша дочь получила, наверное, самое прекрасное крещение, которое только можно было получить…
Она благоухала маслами и благовониями несколько дней, но, намучившись долгой церемонией, спала несколько часов кряду. Страх воды остался у нее, однако, на несколько лет.
…Когда в размягченном, счастливом состоянии духа мы возвратились наконец в Талиесин, нас встретила буря. Хотя было уже поздно, Вэс был вызван немедленно же к миссис Райт. Он возвратился от нее с потемневшим лицом, сел в кресло и закрыл лицо руками.
"Мы совершили тяжелую ошибку, - сказал он в отчаянии. - Но не волнуйся, я все взял на себя. Мне следовало бы это знать! Мне следовало бы подумать лучше!" Все его радостное настроение исчезло. Что за грех такой мы совершили на этот раз, - я не могла догадаться.
"Миссис Райт ужасно огорчена. Все заметили, что она даже не осталась на обед с архиепископом. Она говорит, что уехала, так как не могла более вынести весь спектакль. Она чувствует, что мистер Райт был совершенно забыт всеми и что наш ребенок был в центре внимания не только публики, но и прессы. Но самое худшее состоит в том, что она считает, что мы это все сознательно планировали! Мне удалось, по крайней мере, разубедить ее хоть в этом, и она поверила, что ты хотела все устроить очень тихо и частным порядком, без прессы. Это греки превзошли все на свете, думая только о собственном удовольствии!"
Так, значит, она украла всю его радость опять! Она разрушила наш праздник, наше ликование. Я не могла удерживаться больше и высказала Вэсу все, что я думала об этой мрачной ревнивой женщине. Но он был изнеможен. Ведь он в самом деле хотел, чтобы всем было весело и все были бы довольны. Он почти плакал.
* * *
Той осенью, поздним октябрем, мы возвратились в Аризону самолетом. Снова были празднества, сначала день Благодарения, с множеством гостей; и уже приближалось Рождество. Из Висконсина с нами приехала наша молодая бэбиситтерша Памела (хотя я бы предпочла спокойную Лиз, опытную мать четырех детей). Она остановилась у родственников, но приходила к нам в Талиесин сидеть с Ольгой. Миссис Райт снова настаивала, чтобы я приглашала "девочек" из Товарищества, а не "посторонних". Но я хотела оставлять ребенка только с тем, кого я знала. Я боялась оставить Ольгу с теми, близкими к самой миссис Райт, женщинами.
Миссис Райт искала случая снова остаться со мной наедине, но я как раз этого избегала под всякими предлогами. Я не забыла неприятной сцены в Висконсине. От ее приглашений "на чашку чая" я под разными причинами отказывалась. Конечно, она знала, чего я боялась; она была очень умна и проницательна, истинный чтец мыслей других людей, - этого нельзя было не признать. Она была властной, умела маневрировать и интриговать и прекрасно знала, что такое бизнес, деньги и, как оперировать прессой в свою пользу. Ее можно было уважать за все это. И часто я чувствовала, что она симпатизировала мне - но именно поэтому она желала целиком взять меня в свои руки, подчинить меня всем своим капризам - как это она сделала с Вэсом. И поэтому я сопротивлялась ей. Она, безусловно, знала эту игру, - она была слишком умна.
Измученная всем этим, уставшая от одиночества, пока Вэс находился в долгой поездке в Иране, я однажды, потеряв самообладание, расплакалась в кабинете моего врача - того самого, который имел неприятный опыт с Талиесином. Он посмотрел на меня и сказал: "Слушайте, у вас только одна жизнь. Я наблюдаю вас с первых месяцев беременности. Вы постоянно озабочены и огорчены. Я отпустил вас в Калифорнию к вашей золовке и позволил вам даже рожать там, потому что я понимал ваше положение в Товариществе. Но по закону мне не следовало этого делать, так как я был вашим врачом и обязан был наблюдать вас здесь и обязать вашего мужа быть возле вас! Но я хорошо знаю Талиесин и даму, которая руководит всем там. …Почему бы вам не попытаться найти некий компромисс? Снимите маленький дом неподалеку оттуда, переезжайте туда, и мистер Питере, возможно, даже будет доволен таким оборотом дела".
Я совсем не была уверена, что моему мужу понравится эта идея, но по его возвращении из Ирана я предложила купить - сообща - маленький дом недалеко от Талиесина и пользоваться им как нашей совместной резиденцией. Он сначала согласился с этим планом. Совместная покупка дома не была разъединением.
Мы нашли небольшой домик и купили его вместе со всей мебелью и оборудованием, с посудой, с ножами и вилками. Владельцы его, родом из Чикаго, так хотели уехать из пустыни, что буквально бросили дом… Нельзя было и придумать лучше, у меня ничего не было, кроме одежды и книг, - мое старое хозяйство в Принстоне было все давно распродано.
После Рождества 1971 года Ольга и я въехали в наш новый дом, зарегистрированный на имя мистера и миссис В. В. Питерс. Памела продолжала приходить и сидеть с Ольгой. Здесь было так спокойно! Я сразу успокоилась, как только исчезли эти вечные посетители вокруг, туристы и принудительная "общность" в сущности очень разных людей, собранных как в какой-то детский сад для взрослых. Но Вэс остался в Талиесине. Он был глубоко уязвлен моим желанием выехать, и после того как мы переехали, он дал волю своим горьким чувствам и словам. Он знал, что его всегда ждали, что двери были открыты для него в любое время дня и ночи, но он бывал очень редко с нами…
Местная пресса, конечно, узнала "новость" (не от Талиесина ли?), что мы купили дом и живем в разных местах. Через несколько месяцев нашего мирного житья в Тенях Горы - как романтично назывался наш поселок в Скоттсдэйле - у моих дверей появился утром местный журналист. Несмотря на ранний час, я была чрезвычайно вежлива, хотя и осталась босиком в кухонном утреннем балахоне. В те времена я все еще верила, что если говорить с журналистом просто и искренне, он все так и расскажет публике. (Роковое заблуждение!) Я не пустила, однако, его в дом, и мы разговаривали через сетчатую дверь. Заглядывая в дом через мое плечо и пытаясь разглядеть, кто там и что там, он с поддельным изумлением спросил: "Но почему вы здесь?" Я ответила ему, что "это наша с мистером Питерсом частная резиденция".
Но он уже слышал что-то иное. "Вы живете раздельно? Вы подаете на развод?" - тараторил он. - "Конечно, нет! Я только отделилась от коммунальной жизни в Талиесине".
Этот мой ответ был немедленно сообщен в местных газетах, и начались звонки без перерыва. Талиесин уже выдал свою версию: "Они разделились, и ее муж желает теперь только развода". Не знаю, чьи слова это были, но мне было пока что неизвестно о таком желании моего мужа.
Я настаивала, что мы вместе купили этот дом, цитируя купчую на эту недвижимость. Тогда Вэс вступился и заявил, также в печати, что он отказывается от всяких прав на дом и что, действительно, он желает - либо, чтобы я немедленно вернулась в Талиесин, либо подавала бы на развод. Я отказывалась от обоих вариантов и искала компромисса. Но Вэс настаивал на том, что он "не годился ни для каких компромиссов". Я чувствовала, что миссис Райт диктовала ему. Без нее он не делал никогда ни шагу.
Я искала помощи у всех друзей в Аризоне, зная, что я имела таковых. Наш налоговый инспектор, толстый добродушный человек, валил всю вину на ферму, где мы быстро прогорали с нашим выращиванием мясного скота. Он настаивал, чтобы я немедленно же прекратила там все операции, "потому что ваши мужчины не знают даже, как вести отчетные книги!" Он соглашался со мною, что мы должны были взять управляющего с самого начала. Но я не собиралась "закрывать операцию" в это время, так как я все еще продолжала надеяться на некое компромиссное решение, на возможность сохранить семью, отдельный дом, и на то, что Вэс придет к какому-то разумному соглашению и уступкам. Он знал, что мне было не место в Товариществе Талиесин.
Наш старый адвокат в Финиксе соглашался со мною, что Вэс был недостаточно внимателен к моей потребности покоя и семейной жизни, особенно когда появился ребенок; что я не была, как те молодые студенты, прибывшие в Талиесин в поисках приключений - чем экзотичнее, тем лучше. Миссис Райт прислала мне приглашение возвратиться "домой". Я мучилась от невозможности решить, как мне быть, а журналисты не переставали звонить и даже приходить к моим дверям.
Опять вмешался мой доктор, которого я рассматривала теперь как друга. Он так искренне хотел помочь. Он предложил, чтобы Вэс и я пошли к специалисту по проблемам брака - объективному профессиональному психологу, - чтобы он побеседовал с каждым из нас отдельно, выяснил бы наши желания и обиды и помог бы найти рациональное разрешение конфликта. "Пойдите к доктору X., - настаивал он. - Я знаю его как порядочного человека, он мой друг. Он поможет вам внести ясность в ваши отношения, иначе - эта пресса просто сведет вас с ума".
И я отправилась к доктору X. в Финиксе, - впервые в жизни разговаривать с психиатром. Я была так рада, что кто-то, незаинтересованный и честный, выслушает нашу историю! Я больше совсем не понимала своего мужа и его действий. Я была уверена, что теперь, без меня, он был полностью в руках своей бывшей тещи, во всем, что он делал, думал или предлагал…
Доктор X., известный в Финиксе специалист по проблемам брака, был пожилым человеком с приятными спокойными манерами. Он выслушал мою долгую историю полностью, начиная с самого детства. Он был тактичен, внимателен и умел слушать. Потом он вызвал Вэса, ожидая такой же искренности. Потом - опять меня. И таким образом, несколько раз. Каждый раз он беседовал с каждым из нас в отдельности, и мы не общались между собой в это время.
Затем он изложил передо мною свои заключения. Они были неутешительны ничуть. Он сказал, что он убедился в следующем: в то время как жена ищет компромисса, чтобы сохранить семью, муж заинтересован только в том, чтобы скорее "выбраться" из этого брака. "Мне жаль это говорить, - сказал он, - но я не смог уловить ни тени сомнения в нем - он хочет освободиться. Я думаю, он был вполне искренен со мною, вполне честен насчет своих чувств".
Ну, что ж, теперь все было ясно. Он считает свою женитьбу ошибкой. Ребенок не интересует его, он к нему безразличен.
Доктор X. видел, что я была потрясена. "Послушайте, моя дорогая, не вздумайте вернуться в Талиесин! - предупредил он. - У вас будет искушение сделать именно это! Вы вернетесь туда только для того, чтобы снова бежать оттуда, и вы просто разрушите себя этим. Это место не для вас. Вам нужна обыкновенная, традиционная семья. Вы хотите жить так, как живут обычные люди. Вы хотите быть такой, как все. Вэс верит в свою философию! Как печально, что вы вообще туда попали! Я помню сообщения в газетах о вашем скоропалительном романе и свадьбе. Зрелые взаимоотношения требуют взаимного понимания с самого начала: только на этих основаниях возможно построить устойчивую семью взрослых людей. Вы оба едва знали друг друга. Это было все безумием, я должен сказать. Вашему мужу следовало бы знать, что очень редко кто может разделить его образ жизни: ему ведь было пятьдесят восемь лет, не школьник. Я не чувствую большой жалости к нему. Мне кажется, что он просто пошел на риск, и это было плохо".
Я пообещала доктору X., что не попытаюсь вернуться в Талиесин, не посоветовавшись прежде с ним. Он велел мне приходить раз в неделю к нему, что бы там ни было. "Вы глубоко потрясены всем этим и вам очень нужен разговор с беспристрастным лицом. Приходите и говорите со мною. Это трудная ситуация для вас".
Он был, конечно, прав. Я приходила к нему еженедельно, страдая от искушения вернуться, раскаяться, и согласиться на все что угодно. Без помощи доктора X. я наверняка так бы и сделала!
Однажды поздно вечером я просто не могла больше сопротивляться, села в машину и поехала к Талиесину. Было уже темно, и я остановилась вдалеке от входа. Я знала, как пройти задами к нашей комнате и террасе, смотревшей на дорогу, и никто не увидел бы меня. В это время все обычно находились в своих комнатах, уставшие от долгого дня работы. Я тихо прокралась из сада по нашей террасе и приблизилась к стеклянной двери, ведущей в дом.
Мое сердце упало. Все было в том же порядке, как я оставила, все здесь - старинное оружие на стене, иранская средневековая сабля, подвешенные растения; книги, друзы и другие минералы - все, что Вэс любил видеть вокруг себя. Я тихо прошла по гостиной и увидела Вэса, сидевшего в шелковом халате, босиком, спиной ко мне. Он смотрел телевизор и не шевелился, совсем, как камень. Тогда я подошла ближе, коснулась его плеча рукой, и слезы полились из моих глаз.
Он встал с таким же точно лицом, как когда я увидела его в первый раз: печальным, с глубокими вертикальными складками вдоль щек. Он был бледен, уставший, и не мог найти слов. "Ты должна уйти, - сказал он, боясь, что кто-нибудь увидит меня там. - Ты должна… Ты должна…" Больше он ничего не мог сказать, и я тоже. Он направился к двери, все еще босиком, и я последовала за ним. Он знал путь, которым я пришла сюда, и пошел со мной к моей машине, стоявшей среди кактусов и крупных камней пустыни. Вокруг никого не было. Только яркие звезды мерцали на черном небе. Мы молчали.
И я поехала обратно, все еще не в состоянии сдерживать слезы. В зеркальце машины я могла видеть его, все еще стоявшего у дороги. Я ехала через пустыню, среди кактусов, по той же дороге, по которой меня привезла сюда впервые Иованна. Каменистой, пыльной дороге, ведущей к асфальтовому шоссе невдалеке. Я была здесь в последний раз.
* * *
Пресса писала по всему миру о нашей раздельной жизни. Я получала письма от различных друзей, предлагавших совет или помощь. Греческая крестная моей Ольги из Милуоки приехала повидать крестницу в ее первый день рождения. Тетка и дядюшка Хайакава приехали из Калифорнии. Вэс прислал цветы и остановился в этот день ненадолго, чтобы посмотреть Ольгу. Она пригубила свое первое шампанское, сидя у него на коленях.
Острая боль как-то улеглась. В другой раз Вэс привез своих двух старых друзей из Германии, они хотели видеть Ольгу. Затем пара из Швейцарии (муж - американец), также пришли с ним вместе - их мальчик родился всего на неделю раньше Ольги. Мы посадили детей в общий манежик, напялили им на головы ковбойские шляпы и снимали смешные фотографии. Все смеялись, но несчастье молчаливо присутствовало.
Так как пресса, конечно, все переврала и много раз уже упомянула "развод", я обратилась к мужу своей старой приятельницы, молодому адвокату: что мне было делать? Я не хотела развода, но Вэс желал такового немедленно же, оставляя за мной "привилегию" подавать в суд. Адвокат приехал в Аризону, и мы уселись обсудить положение дел. "Разделили ли вы ваши объединенные банковские счета?" - последовал его первый вопрос. - "Нет, а зачем?" - ответила я, удивленная. - "Послушайте! - сказал он, - вы уже несколько месяцев не живете вместе, а Вэс продолжает реализовывать чеки в банке за ваш счет! А что с вашей фермой? Вы, наверное, платите по всем их счетам?"
Молодой энергичный адвокат понял, что терять время нельзя. Он отправился в банк и разделил наш объединенный счет. Затем он поехал в Висконсин, пошел в местный банк, осмотрел ферму и нашел там все работы в полном разгаре. Возвратившись в Аризону, он явился ко мне в негодовании и стал учить меня "практической жизни в Америке" - которой я все еще не научилась… Его слова казались тогда циничными, но я терпела, так как он был мужем моей подруги. Но мне ужасно было слушать то, что он говорил.
"Этот человек не любит вас больше. Он хочет освободиться от уз. Вы думаете, вы удержите его вашими деньгами? Купить любовь невозможно. Я не знаю почему вы поженились, но для вас именно сейчас самое лучшее время подать на развод. Поверьте мне, сейчас все на вашей стороне, абсолютно все! Вы получите ферму, потому что вы уже вложили в нее в несколько раз больший капитал, чем была ее первоначальная цена. И вы должны взять ферму у него и у этого его сына, который не имеет никакого права тратить ваши деньги подобным образом! Вы и ваша дочь получите все. Мы подадим в суд в Висконсине, где все вокруг знают, какой большой вклад вы сделали в эту недвижимость. Вы сможете сохранить ферму для себя, или же продать ее, или сдавать землю; земля - очень хороший вклад денег. Вам предстоит дать образование вашей дочери. Вы знаете, скольких денег это стоит!? Знаете ли вы сколько вы потеряли уже с вашим браком? У вас сейчас только одна треть всего того капитала, который вы принесли ему в день вашей свадьбы! И вы еще выплатили все его старые долги и спасли его от банкротства. Известно ли вам, что вы также уплатили налог на дарственную? Специальный налог, так как ваш заем был ему представлен как дар! Он боялся взять заем у вас, потому что тогда ему пришлось бы вернуть вам эти деньги! О, у меня нет слов для этого человека".
Негодование медленно поднималось во мне, пока я слушала его темпераментную речь. Этот молодой парень ничего не понимает. Все только и говорят здесь о деньгах, о деньгах и о деньгах. "Но я уже сказала, что не хочу развода. Я сделала все это из любви к нему. Я любила его, понимаете ли".
"А он - нет! - выпалил адвокат с бессердечностью. - Он хочет развода, и, если вы дадите возможность ему подать в суд, он уйдет от вас, обобрав вас, и вы будете в проигрыше! Я лечу назад в мою контору приготовить все документы. Это просто невероятный случай. И мы выиграем дело!" С этими словами он отбыл, и моя подруга звонила мне потом, чтобы сказать, как он глубоко вошел в мое положение и как хотел помочь.