Наутро Вэс пришел рано и сказал, что миссис Райт прислала его, чтобы показать мне всю территорию Талиесина, а потом также и город Скоттсдэйл. Мы обошли весь кампус, спланированный Райтом посреди пустыни как причудливый оазис, построенный из здешнего камня. Массивные низкие постройки с плоскими крышами, везде - горизонтальные линии, тяжелая каменная кладка, толстые стены и очень маленькие окна и масса зелени. Райт боготворил Землю, ее цвета, традиции Пуэбло и Навахо - эстетику искусства американских индейцев. Он хотел славить индейскую адобу, противопоставляя ее белым домикам пуритан Восточного побережья.
"Белые дома выглядят неестественно среди зелени, как обрывки белой бумаги на траве", - говорил Райт своим ученикам. И его слова бесконечно здесь повторялись. Тут же поистине все органично сливалось с окружающей пустыней, и для тех, кто обожает пустыню и натуральные краски земли, почвы, это, должно быть, было совершенством. Я же соглашалась больше из вежливости. Белые домики стиля "Кейп Код" были очень дороги мне, так же как и традиции латинского Средиземноморья, отразившиеся в белых домах с черепичными крышами в Калифорнии. Мне не нравились эти низко сидящие здания с толстыми стенами, без яркого света внутри. "Как античные могилы", - подумалось мне. Было что-то угнетающее во всем, что я видела, включая огромного китайского железного дракона, который по вечерам выплевывал изо рта пламя горящего газа.
Мой гид был очень вежливым и знающим, там где дело касалось архитектуры. В особенности хороши были посадки вокруг зданий, выглядевшие здесь совершенно натурально. Невозможно было не восхищаться! Трудно было также не поддаться очарованию старомодной вежливости этого человека - мне всегда нравилось это качество в людях. По дороге в Скоттсдэйл, сидя рядом с ним в роскошном "кадиллаке" (принадлежавшем, как и все вокруг, Фонду Райта, чего я еще не знала), мягко катившемся по асфальтовому прямому, как стрела, шоссе через каменистую плоскую долину, я вдруг почувствовала надежность и покой рядом с этим человеком. Он был молчалив и спокоен, едва прикасаясь к рулю рукою. Я наблюдала его исподтишка и не находила ничего, что не понравилось бы мне. Хорошие манеры, хороший вкус. Это была долгая поездка без слов, около двадцати минут или получаса, но она значила многое.
В Скоттсдэйле он показывал мне лавки с ювелирными изделиями из серебра, работы индейцев Западного берега, многообразие бус, браслетов, колец с бирюзой и кораллами. Я хотела только маленькое колечко как память об этой поездке, и он выбрал мне хорошее кольцо с бирюзой. Когда я надевала его на палец, что-то пронзило меня, странный вопрос: "А не выйду ли я замуж за этого человека?", и я испугалась этой мысли. Ничто не было мне столь дорого и важно в то время, как моя только что обретенная независимость и свобода. Больше всего пугало отсутствие внутреннего сопротивления, твердого и решительного "нет!" Это была опасность. Я начала с нетерпением ждать отъезда.
Но настал вечер субботы, снова был официальный прием, богатые гости приехали из Скоттсдэйла. Была камерная музыка и танцы, исполненные архитекторами и их женами. Снова блеск "райских птиц", драгоценностей, яркость цветов и одежд. Театральность? - да, конечно. Но ведь здесь жили художники, свободные в выборе форм, красок и стилей. Иованна настояла, чтобы я надела ее голубое шифоновое платье-тунику, свободного классического покроя, с драгоценной брошью на плече.
Я никогда еще в своей жизни не носила ничего подобного, мне нравилась эта необычность, я развлекалась. Это был какой-то праздничный маскарад, но веселый. Вэс появился с громадных размеров кольцом на пальце, дизайн кольца он сам сделал для местного ювелира. На его высокой спокойной фигуре все эти смокинги и украшения выглядели как-то лучше и элегантнее, чем на остальных.
Блеск и парадность обедов и "парти" не соотносились с крошечными комнатами, почти монашескими кельями, в которых жили эти архитекторы. Крайне низкие потолки повсюду удручали, комнаты были темными. Вэс - главный архитектор фирмы в те дни - жил в небольшой квартирке-студии, состоявшей из одной комнаты и большой, длинной открытой террасы, куда светило прекрасное закатное солнце. Не было ни кухоньки, ни ванны, только душевая кабина и встроенные шкафы для одежды. Книжные полки, тоже встроенные, были заполнены отличными книгами по искусству.
Декоративные балки слишком низкого потолка не позволяли Вэсу выпрямить спину, и после долгих лет жизни в таких помещениях он сделался сутулым. Райт был очень маленького роста и не думал об удобствах для других: ему нравились низкие потолки, и он строил их повсюду, включая дома своих клиентов.
Вэс всегда работал как инженер-строитель у Райта, и только после смерти Мастера сделался сам архитектором-проектировщиком. Как старейшего и любимого ученика, его выбрали на должность главного архитектора фирмы Архитекторы Талиесин Инкорпорейтед. Но вскоре я поняла, что он не имеет здесь никакого авторитета. Никто ничего не значил здесь, кроме порфироносной вдовы, которая одна и принимала все решения, даже когда это касалось чисто архитектурных деталей.
Во всяком случае, я считала, что уже видела достаточно и что мне пора уезжать. Я боялась увлечься этим высоким молчаливым человеком. Твердо заявив моей хозяйке, что, хотя быть ее гостьей - для меня сплошное удовольствие, - теперь я должна продолжить ранее запланированную поездку.
"Почему вы так торопитесь? - спросила она, пронзая меня взглядом своих быстрых, молодых глаз. - Останьтесь хотя бы на Пасху! Мы празднуем с традиционным куличом и пасхой. Вы сможете вместе со всеми раскрашивать пасхальные яйца, мы всегда раздаем их гостям. Будут пикники в пустыне. Это самое прекрасное время года!"
Я все еще сопротивлялась, но она была очень сильной, и ее напор был продуманным: она хотела, чтобы я осталась.
"А как вам понравился Вэс?" - спросила она неожиданно, и, захваченная врасплох, я сказала, что да, конечно, он мне очень понравился, - не глядя ей в глаза. Но ее взгляд теперь стремился проникнуть в самую мою душу, ища там правду. У моего отца была привычка так задавать неожиданные вопросы, и это пугало. Люди пятились задом из комнаты, под этим его взглядом в упор, парализованные. Так же они вели себя здесь. Все - но только не Вэс, ее бывший зять, которому она покровительствовала. Между ними была связь, созданная общей Утратой, печаль о молодой женщине, погибшей столь трагично, и он относился к ней почти как к матери, а она к нему - как к сыну.
Я чувствовала, что не в состоянии сопротивляться ей, а, кроме того, сказать по-правде, что-то внутри меня хотело, чтобы я осталась. "Ну, разве что на Пасху!" - наконец сказала я, зная, что потерпела полное поражение и что, по-видимому, потеряла контроль над положением вещей.
Мы раскрашивали огромные гусиные пасхальные яйца, сидя все вместе с архитекторами и их женами. Здесь это было возведено на уровень искусства: изобретательность и воображение создавали шедевры, которые потом дарили патронам и знатным гостям. Среди гостей никогда не было видно "бедных художников", только богачи. Но когда же все эти архитекторы работают за своими чертежными досками? - изумлялась я. Бесконечные празднования, обеды и ленчи, пикники в пустыне, казалось, занимали все время. Вэс возил или водил меня везде в свои рабочие часы. Что все это значило?
Как-то мы пошли вдвоем в ресторан, и в тот вечер я задала ему немало вопросов. На этот раз он заговорил. Он хотел рассказать мне все сразу - о женитьбе на шестнадцатилетней девушке, об их детях, об их счастливой жизни вместе. Он говорил о той ужасной автомобильной катастрофе, в которой погибла его жена, беременная третьим ребенком, и о том, как их двухлетний сын погиб тоже. Боль и ужас были все еще живы, как будто с того дня не прошло двадцати пяти лет. Мы оба рассказывали друг другу о своих жизнях, как старые друзья. Ресторан закрывали, мы были последними его посетителями. Это был чудесный вечер.
Я вдруг как-то сдалась, полностью попав во власть неизбежного, что и было тайным желанием моей хозяйки и всех этих людей вокруг. Брак, самый обыкновенный брак, семья, дети, все то, чего я всегда так желала с юности, и что никогда не получалось. Теперь, в возрасте сорока четырех лет, я даже боялась мечтать об этом, не то что сделать еще одну попытку. Но что-то было в этом человеке такое печальное, такое порядочное, что сострадание к нему перевешивало все остальные разумные соображения. И с этим состраданием пришло чувство готовности сделать все что угодно для него - а это и есть любовь. Он не хотел легкой связи, он хотел брака, и эта серьезность привлекала меня еще больше.
Через неделю мы поженились, - всего лишь три недели спустя после моего приезда сюда, - и не скрывали своего счастья. Множество гостей съехалось на свадьбу, друзья миссис Райт и Вэса. С моей стороны я позвала только Алана Шварца, младшего партнера фирмы "Гринбаум, Вольф и Эрнст" (который был лучше, чем все остальные, и долгое время поддерживал со мной дружбу, я была долгое время откровенна с ним и с его женой). Сначала он был поражен, но потом присоединился ко всеобщему ликованию.
"Моя дочь - Светлана!" - так представляла меня каждому из своих гостей миссис Райт. Я чувствовала, что было что-то искусственное в этом отождествлении двух совершенно разных характеров, к тому же погибшую мою тезку все помнили такой молодой. Я боялась, что не смогу повторить ее образ - то, чего все от меня здесь так хотели. Но теперь уже было поздно думать и сомневаться. Я просто старалась быть естественной, радоваться со всеми и следовать желаниям этого человека.
Нас засыпали цветами, письмами, пожеланиями счастья, подарками всех видов и возможностей. Что-то было от волшебной сказки в нашей встрече. Те дни никогда не забудутся, даже если позже пришли иные чувства и другие события. Но что бы ни было позже, я не могу стереть из памяти весну 1970 года. Мне лишь хотелось знать, чувствовал ли Вэс то же, что я: но этого я не могла знать. Он оставался молчаливым, как обычно, и никогда не говорил о своих чувствах ко мне. Мне это даже нравилось.
Он казался счастливым, по крайней мере, в продолжение первых месяцев после свадьбы. И только однажды, когда нашей Ольге было уже несколько месяцев от роду и мы теплой дружеской компанией сидели в доме его друзей в Висконсине, он сказал: "Ты вернула меня к жизни. Я был мертв все эти годы".
Я поразилась. Это было много больше того, что я когда-либо слышала. Больше, чем я могла желать.
* * *
Были, однако, и темные предчувствия - почти что с самого начала. Но я была так сильно влюблена, так хотелось мне иметь - наконец - покой, семью, дом, - что я закрывала глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать ничего подозрительного. Мне казалось, что все было истинным в этом быстром браке, что ничто не могло быть опасным… Представить себе в те дни, что и эта моя семья обречена, было просто невозможно. Я хотела быть счастливой, иметь свой дом и семью - и вот, все это было мне дано!
Через два или три дня после свадьбы миссис Райт позвала меня в свою комнату. Она выглядела серьезной и озабоченной. Я не знала, к чему приготовиться.
"Вэс всегда страдал от одной слабости, - начала она. - Он тратит деньги совершенно бездумно, следуя какому-то внутреннему побуждению, и мы все ничего не можем с этим поделать. Он всегда держит много кредитных карточек и покупает всем подарки. Его все любят, и он любим всеми. Он постоянно дарит всем драгоценности, предметы искусства, дорогую одежду, и, кажется, - он не может остановиться и не делать этого. Сейчас у него колоссальный долг, и, если он не выплатит его, ему придется объявить банкротство. Он продает свою ферму в Висконсине, которая ему очень дорога как память: его мать жила там, его дети и моя Светлана жили там многие годы. Мы не можем спасти его от долгов, так как это повторяется с ним опять и опять. Вам придется следить за ним, чтобы этого не повторилось! Моя Светлана всегда страдала от этого".
Меня удивило, что человек с его объемом работы и его положением находился в таком несчастье. Он выглядел всегда, как богатый человек, а Фонд Райта был известен как организация с большими средствами. Однако миссис Райт была тверда, когда продолжала: "Фонд Райта имеет свои собственные долги. Мы выплачиваем небольшую зарплату нашим людям, но мы ведь предоставляем им все бесплатно: еду, жилье, автомобили, бензин, медицинскую помощь. Фонд платит за все это. Ни у кого здесь нет личного богатства - оно не нужно! Но Вэс тратит по кредитным карточкам. Он очень щедрый человек! - добавила она с нежностью. - Когда умер его отец, он оставил ему значительную сумму, и Вэс купил тогда для нас много земли вокруг Талиесина, в Висконсине. Вы увидите эти края летом - это необычайно красивый район. Вэс сделал это для нас, и мы всегда помогали ему, когда это было возможно. Но мы не можем продолжать это до бесконечности! Уроки прошлого его ничему не учат".
Итак, я выплатила его долги, потому что мы были теперь едины. Это было моим свадебным подарком ему. Я сделала это с радостью и с надеждой, что он никогда не пустится вновь в ненужные траты. Я также выкупила его ферму из долгов, потому что это был теперь маленький кусочек нашей общей, семейной собственности. Не какие-то там архитектурные причуды, а простой старомодный сельский дом среди лесов и полей. Не было такой силы на земле в те дни, которая остановила бы меня от помощи моему мужу и моему пасынку, молодому человеку 30-ти лет. Я стала на путь семейственности и хотела залечить все раны, полученные этой семьей раньше.
Вскоре после того как мы поженились, я попросила моих адвокатов в Нью-Йорке, в чьих руках были все деньги, перевести мой личный Фонд в Аризону. Благотворительный Фонд Аллилуевой оставался в Нью-Йорке. Адвокаты были возмущены и испуганы моим требованием. Но - любовь не знает полумер: я была целеустремлена на спасение своего мужа. Адвокаты согласились, и вклады были переведены из банка Бейч и K° Нью-Йорке в Вэлли-банк в Фениксе, Аризона. Мы немедленно же открыли объединенный счет.
Тем же летом, когда мы переехали в летнюю резиденцию Фонда Райта в Висконсине, я встретилась с моим пасынком. Профессионал-виолончелист, окончивший Джульярд-скул, он тем не менее желал стать фермером и уже начал заниматься фермерством, когда мы встретились. Я согласилась финансировать сельскохозяйственное дело - разведение мясного скота, - в котором мы все были бы партнерами, но деньги были только мои. Мы все были взволнованы новыми планами, и начали их осуществлять на нашей маленькой ферме этим же летом. Поскольку все мы ничего не понимали в сельском хозяйстве, я считала, что необходим был управляющий, и Роберт Грэйвс, местный старый друг Вэса, предлагал свои услуги. Но мои мужчины - архитектор и музыкант - наотрез отказались от его услуг и заверили меня, что они сами во всем разберутся.
Я сделала все это из любви, не думая о возможных финансовых сложностях, надеясь утвердить нашу семейную базу на ферме. Жить круглый год в условиях коммуны Талиесина было бы трудно и странно для меня.
В Аризоне у нас была небольшая комната и огромная терраса, но не было кухни. Наше первое утро после свадьбы началось с завтрака в столовой Товарищества. Пить кофе в нашей комнате было бы нарушением правил, а Вэс решительно не желал менять свой стиль жизни после женитьбы. Какая разница по сравнению с уединением в коттедже для гостей! Там - как почетная гостья - я могла быть одна или делать все что мне вздумается, и даже готовить себе еду. Но теперь как жена главного архитектора я была обязана следовать за ним как тень. Однако Иованна и сама миссис Райт жили в своих отделенных от остальных квартирах, со всеми удобствами. У миссис Райт были свои комнаты, кухня, прачечная, изолированный внутренний дворик и бассейн. Обе они, мать и дочь, всегда могли уединиться там от взглядов бесчисленных посетителей, вечно бродивших по кампусу с фотоаппаратами и заглядывавших во все уголки.
Наша длинная, как вагон, терраса была покрыта красными и желтыми бугинвиллиями, а растение с ярко-красными ягодами (пироканта) скрашивало серость стен из камня крупной кладки. Архитекторы-садоводы Френсис и Стивен работали день и ночь, поддерживая необыкновенную красоту зеленых покровов этого оазиса в пустыне. И каждый член Товарищества должен был помогать в этом, поливая, пропалывая и подметая длинные аллеи и террасы. Я тоже в этом участвовала. Наша терраса была в стороне, но все равно туристы с фотоаппаратами неожиданно возникали у наших дверей. Уединение было невозможно до пяти часов вечера, когда все уходили. Тогда мы могли любоваться изумительными закатами, такими необыкновенными в пустынях.
В комнате у нас был небольшой письменный столик, книжные полки и громадная тахта. Стены были из грубого камня (такие же, как и снаружи), и однажды бледный скорпион упал с потолка прямо на мою подушку. Их было полно кругом, так же как и гремучих змей, любивших греться на ступеньках нашей террасы.
На другой большой террасе, смежной с нашей, каждый день подавали чай в 10 часов утра и в 4 часа вечера, для всех желающих. Это был небольшой "перерыв", чтобы архитекторы могли оторваться от своих досок. Я вскоре нашла, что обязательное присутствие на этих чаепитиях было для меня мучительно: разве не достаточно было того, что мы завтракали, обедали, ужинали все вместе каждый день? Зачем еще этот чай? Но Вэс так привык к этому режиму за свои почти сорок лет в Талиесине, что не мог изменить его. Он безусловно предпочитал компанию своих коллег, чем общество новой жены. Изредка мы отправлялись вдвоем в ресторан в Скоттсдэйле, обычно в полинезийский "Трейдер Викс". Это было единственным шансом остаться вдвоем.
Контора Вэса находилась через стену от нашей комнаты, телефоны и стрекотание пишущей машинки всегда были слышны. Вне всякого сомнения, "работа и частная жизнь здесь переходят одно в другое", - как объяснил мне кто-то из адептов Товарищества. Быть среди других, видеть людей, неожиданно входящих в нашу комнату, было здесь в порядке вещей. Мне необходимо было собраться с мыслями, чтобы отвечать на письма, и постоянные посещения меня обескураживали. Но Вэс настаивал, чтобы я "была больше с людьми", и я взялась помогать в кухне, подавать еду в большой общей столовой, поливать деревья и цветы на кампусе. Меня хотели поставить подавать тот чай в "перерывах", но я отклонила это предложение. Достаточно было работать в кухне и столовой. Я считала, что я теперь все время "среди людей".
Вэс заметно переменился теперь. Он больше не выглядел таким печальным и одиноким, как в первый раз, когда я увидела его. Он обожал все эти пикники, коктейли и обеды, куда нас приглашали. Вечером он оставался в большой чертежной допоздна - как и все остальные: теперь им приходилось наверстывать упущенное время. "Воскресенье - лучший день для работы! - как говорили здесь. - Никто не мешает". Никто здесь не отдыхал по воскресеньям, никто не уезжал с семьей на уикэнд, как это обычно для американцев. Деловые звонки отовсюду звучали в нашей комнате посреди ночи и в любое время, особенно междугородные и международные. Даже в городском ресторане Вэса звали к телефону, и я оставалась сидеть одна с остывающей едой. Работа и единение с коллегами были для него существом жизни, почти что одержимостью. (Я знавала таких одержимых работой фанатиков в СССР, но не ожидала встретить их в Америке.)