На первой при Елизавете парламентской сессии в январе 1559 г. браку королевы уделялось много внимания. "Ничто не может быть отвратительнее для общего блага, чем видеть, как принцесса, которая своим браком может сохранить державу в мире, ведет холостую жизнь, подобно девственнице-весталке", – провозгласил Томас Гаргрейв, спикер палаты общин. Елизавета ответила на петиции парламента осторожно и весьма уклончиво: "Когда же Богу угодно будет, чтобы я склонила душу свою к иному образу жизни, уверяю вас, я не сделаю и не решу ничего, что шло бы во вред стране".
Елизавета считалась одной из самых завидных невест в Европе, "лучшей партией среди своих единоверцев", и с самого начала правления у нее не было недостатка в поклонниках. Среди них были Филипп II Испанский и Эрик XIV Шведский; эрцгерцоги Фердинанд и Карл Австрийский; герцоги Савойский, Немурский, Феррарский, Голштинский и Саксонский, графы Арран и Арундел. Все они стремились заключить крайне важный союз с Англией, дабы сохранить равновесие сил. Габсбурги стремились поддерживать в Англии происпанские настроения, так как в то время особенно мощную угрозу представляла Франция: о своих правах на английскую корону заявила Мария Стюарт, невестка французского короля. Хотя Филипп Испанский сожалел о возвращении Елизаветы в протестантизм, стратегические соображения диктовали необходимость сохранения союза с Англией. В первые дни правления Елизаветы Филипп, правда с большой неохотой, сделал предложение бывшей свояченице при том условии, что она вернется в лоно католичества и ему не придется жить в Англии. Едва ли Елизавета могла согласиться на такой брак, но в предложении, переданном послом Фериа, Филипп называл себя "приговоренным в ожидании своей участи". Позже Фериа пояснял: "Не будь на то Божьей воли… я бы не принял участия в таком деле… Ничто не могло подвигнуть меня на такой шаг, кроме ясного сознания, что Королевство [Англии] много выиграет от его служения и веры". Все стороны, скорее всего, вздохнули с облегчением после того, как Елизавета отказала Филиппу; впрочем, ей быстро подыскали другого подходящего кандидата в мужья из династии Габсбургов.
В самой Англии многие хотели, чтобы Елизавета вышла замуж за соотечественника. Брак с иностранцем был чреват опасностями; брак покойной Марии с Филиппом Испанским оставил у многих привкус горечи. Как утверждалось в трактате "Диалог о свадьбе королевы", написанном молодым дипломатом сэром Томасом Смитом, если Елизавета изберет себе мужа-иностранца, она получит "кота в мешке", в то время как англичанин "здесь дома, не его картина или образ, но он сам. Его осанку, цвет кожи, цвет лица и поведение можно увидеть лицом к лицу". Более того, продолжал Смит, можно оценить "его образование и воспитание, ученость, стать и то, в чем находит он удовольствие, чего он лишен, всякий изъян, несовершенство, уродство и тому подобное, что служит ему препятствием, станет очевидно и ясно". Среди подходящих женихов-англичан числились граф Арундел и герцог Норфолк, принадлежавшие к высшей аристократии, и сэр Уильям Пикеринг, красивый неженатый сорокатрехлетний придворный, занимавший незначительную дипломатическую должность. Пикеринг и Елизавета были старыми друзьями; когда в мае 1559 г. он приехал в Лондон и пришел с визитом, королева тепло приветствовала его и поселила в Уайтхолле. Фериа сообщал, что королева виделась с Пикерингом тайно, а "вчера он приходил во дворец публично и пробыл с ней четыре или пять часов. В Лондоне ставят один к четырем, что он будет королем". Однако дело так ничем и не кончилось.
Второй английский жених, Генри Фицалан, 12-й граф Арундел, не жалел сил для того, чтобы добиться руки Елизаветы, но, как сообщал Фериа, королева только шутила о слухах, ходивших при дворе относительно ее брака с графом. В своей депеше Фериа добавлял: "Она с ним не ладит". Арундел был стойким католиком, на двадцать лет старше Елизаветы и, по мнению Фериа, "взбалмошным человеком без особых способностей". Однако Арундел возлагал большие надежды на свое сватовство. В декабре поползли слухи о том, что он занимает деньги и потратил 600 фунтов на украшения для одной из приближенных дам Елизаветы, которая замолвила за него слово. Однако его усилия оказались тщетными. Елизавета давно уже обратила внимание на другого англичанина, Роберта Дадли.
Глава 6
Компрометирующие слухи
Через несколько дней после вступления на престол Елизавета назначила Роберта Дадли главным конюшим. Он занял один из самых важных постов при королевском дворе. В силу своей должности он оставался единственным мужчиной в Англии, которому официально позволялось дотрагиваться до королевы, так как именно он должен был помогать Елизавете садиться в седло и спешиваться, когда она каталась верхом. На охоте, в поездках и на церемониях Дадли всегда сопровождал ее.
Он был высоким и чрезвычайно привлекательным: смуглый, голубоглазый. Позже Дадли рассказывал французскому послу, что "они подружились, когда ей не исполнилось и восьми лет". Его приговорили к смерти после того, как его отец, герцог Нортумберлендский, летом 1553 г. возглавил заговор с целью посадить на престол леди Джейн Грей. После того как Дадли провел полтора года в Тауэре, его освободили и простили. Ему удалось полностью реабилитироваться на службе у мужа Марии I, Филиппа Испанского. Елизавета и Дадли находились в Тауэре в одно и то же время, в годы правления Марии; несомненно, пережитые страдания укрепили их дружбу. Однако Роберт Дадли был женат. 4 июня 1550 г., за четыре года до заключения в Тауэр, он женился на Эми Робсарт, дочери сэра Джона Робсарта, влиятельного норфолкского землевладельца.
Уильям Сесил, Государственный секретарь при Елизавете, еще в начале ее правления предложил отправить Дадли за границу посланником к Филиппу Испанскому, но Елизавета отказалась. Ей нужно было, чтобы Дадли оставался рядом. Как только Дадли узнал, что Елизавета стала королевой, он прискакал в Хатфилд на белоснежной лошади и после того редко покидал королеву. По должности главному конюшему полагалось жалованье в размере 100 марок в год, четыре лошади и собственные апартаменты при дворе, где Дадли почти постоянно жил вдали от жены. С женой Дадли почти не виделся; так как Елизавета очень любила верховую езду и охоту, они с Дадли, которого она называла "милым Робином", редко разлучались. Как однажды заметил его знакомый, Дадли мог утверждать, что "лучше любого мужчины знает королеву и ее характер".
С самых первых месяцев правления Елизаветы придворные обменивались скандальными сплетнями об отношениях Дадли и королевы. Ходили слухи об их ночных свиданиях. Накануне своего отъезда из Англии в апреле 1559 г. граф Фериа писал королю Филиппу о степени близости Дадли и королевы: "За последние несколько дней лорд Роберт вошел в такую милость, что делает что хочет… говорят даже, что ее величество навещает его в его покоях днем и ночью. Некоторые так вольно это обсуждают, что доходят до утверждений, будто у его жены болезнь груди и что королева только и ждет ее смерти, чтобы выйти за лорда Роберта…"
Через несколько недель венецианский посол Иль Скифанойя сообщал, что Дадли "в большом фаворе и очень близок с ее величеством". Хотя Иль Скифанойя воздержался от каких-либо обвинений в недостойном поведении, которые могли повредить дипломатическим отношениям, он все же сослался на шокирующие слухи, ходившие при дворе: "По этому вопросу у многих имеется свое мнение, но боюсь, что мое письмо окажется не в тех руках, поэтому лучше хранить молчание, чем говорить дурное". Посол понимал, что его письма могут перехватить, и потому не желал открыто утверждать то, о чем все шептались: что Елизавета и Дадли стали любовниками.
Несмотря на подозрения относительно характера отношений Елизаветы и ее главного конюшего, император Священной Римской империи Фердинанд I горел желанием заключить союз с Англией и в мае 1559 г. поручил своему посланнику Каспару Бройнеру, барону фон Рабенштайну, начать переговоры о браке Елизаветы с девятнадцатилетним сыном императора Карлом фон Габсбургом, эрцгерцогом Австрийским. Отказ Елизаветы, которая объяснила, что намеревается в обозримом будущем остаться незамужней, не отпугнул Бройнера: "Среди других принцесс не найдется равных ей в мудрости, добродетели, красоте и пышности фигуры и форм… Более того, я видел несколько принадлежащих ей очень красивых летних резиденций, две из которых внимательно осмотрел, и могу засвидетельствовать, что на свете нет таких богато обставленных дворцов с дорогой мебелью, обтянутой шелком, украшенной золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Кроме того, у нее еще около двадцати домов, и все их по праву можно считать королевскими летними резиденциями. Значит, она вполне стоит усилий".
В интересах Габсбургов было сохранять дружеские отношения с Англией; поэтому император пропускал мимо ушей скандальные слухи о Елизавете и Дадли. В письме к старшему сыну, эрцгерцогу Максимилиану, он признавал опасность и распространенность слухов, но уверял, что они вполне обычное явление и окружают всех непорочных женщин: "Клевета исходит от многих и наносит большой ущерб, и, хотя следует признать, что очень часто злословят даже о женщинах с безупречной репутацией, я не желаю напрасно тратить слова на такое. Однако, – продолжал император, – поскольку поднялся такой шум и поскольку слухи доносятся с разных сторон… вопрос в самом деле щекотлив и очень опасен… Обо всем необходимо как следует поразмыслить".
Считая, что Елизавету удастся склонить к брачному союзу, Сесил поручил своему доверенному лицу в Германии, Кристоферу Мундту, разузнать все, что можно, о внешности эрцгерцога, его характере, религии и отношении к протестантизму. Переговорив с фрейлинами королевы, новый испанский посол, дон Альваро де Квадра, епископ Аквильский, вскоре сообщил своему королю, что Елизавета поощряет ухаживания эрцгерцога Карла, во всяком случае, "все ее дамы так считают". Однако у императора Священной Римской империи зародились сомнения, учитывая вполне очевидное влечение королевы к Дадли, и вскоре он уже не был так уверен, что "хочет отдать ей… сына, если даже она попросит".
В августе 1559 г. барон Бройнер решил провести собственное расследование и установить, девственница Елизавета или в самом деле вступила в супружеские отношения с Дадли, как подозревали многие. Как он докладывал, "с дня коронации он ни разу не покидал двор; более того, они живут под одной крышей, что лишь усиливает подозрения". Бройнер нанял агента, Франсуа Борта, который находится "в дружеских отношениях со всеми камер-фрейлинами", чтобы тот выяснил, есть ли за слухами правда. Следствие Бройнера почти ничего не выявило. В зашифрованном послании императору он сообщал, что камер-фрейлины "клянутся всем, что им свято, что ее величество никогда не забывала о своей чести", хотя они и согласны, что королева "выказывает ему свою благосклонность более открыто, чем приличествует ее положению и репутации. Но во всем остальном они ничего не заметили".
Только фрейлины Елизаветы знали правду об отношениях королевы и Дадли. Только они могли поручиться за ее непорочность. Но, хотя публично они всегда первыми кидались на ее защиту и королева могла положиться на то, что они сохранят ее доброе имя, они вполне могли осуждать ее частным образом.
В августе Кэт Эшли упала перед королевой на колени в королевской опочивальне в Хэмптон-Корт и умоляла свою хозяйку выйти замуж и положить конец "компрометирующим слухам" о ее отношениях с Робертом Дадли. Наверняка вспомнив о скандале с Сеймуром десятилетней давности, Эшли считала, что Елизавета ведет себя неподобающим образом, что "марает ее честь и достоинство" и со временем "подорвет в своих подданных" верность, что станет "поводом для кровопролития". Эшли заявила: знай она, чему ей придется быть свидетельницей, она бы скорее "задушила ее величество в колыбели". Такими были слова женщины, которая искренне, по-матерински любила Елизавету. У королевы не было тайн от Кэт Эшли; однажды она заметила: "Я не знаю ничего, чего не знала бы она". Елизавета милостиво отнеслась к откровенным словам своей камер-фрейлины, признав, что они идут "от чистого сердца и искренней преданности". Она заверила Кэт, что подумает о браке, дабы развеять слухи и успокоить подданных, но добавила, что "брак должно хорошо обдумать" и что в настоящее время у нее "нет желания изменять свое положение". Когда Эшли предложила Елизавете разорвать отношения с лордом Робертом, королева сердито парировала, что она "никому не давала повода связывать себя ни с ее конюшим, ни с другим мужчиной, и надеется, что так будет и впредь. Но она знала в жизни очень много горя и печали и очень мало радости. Если она и проявляет снисходительность к своему главному конюшему, то он вполне заслужил ее милость своим благородством и добрыми делами… Ее всегда окружают фрейлины и статс-дамы; в любое время дня и ночи они заботятся о том, чтобы между ней и главным конюшим не происходило ничего постыдного. Если бы она когда-либо и проявляла желание или находила удовольствие в такой постыдной жизни… ей не было бы прощения; но она Богом клянется, что никто из ныне живущих не увидит, как она скомпрометирует себя".
Тем не менее слова Кэт Эшли задели Елизавету; когда через несколько дней ее посетил Бройнер, он нашел ее "несколько удрученной" и "окруженной прошениями выйти замуж". Как королева сказала послу, она "скорее умрет, чем ее страна понесет ущерб или потерю" и потому готова выйти даже "за самого низкорожденного своего подданного, лишь бы не давать повода дурно думать о ней". Камер-фрейлины поведали Бройнеру, что королева пребывает "в меланхолии", спала ночью "не более получаса" и проснулась "бледная и слабая". Вскоре после того у Елизаветы начался сильный жар. Французский посол назвал болезнь fiebre quartre, лихорадкой, которая появлялась раз в четыре дня, и сообщил, что у врачей королевы "большие сомнения в ее выздоровлении". Сразу поползли тревожные слухи. "Я наказал нескольких, – писал в середине августа графу Бедфорду один крупный девонский землевладелец, – за толки о смерти ее королевского величества; так же, насколько мне известно, поступили и другие в других частях графства".