У ворот на ограде была вывеска. Из открытых окон, несмотря на ранний час, в синее утро, в листву окружавших дом деревьев, в небо, в сердце неслось пение, звуки скрипок и фортепьяно. Дом будил музыкой новый день земли.
У Мишки перехватило дыхание. Он снял с плеча баян, поставил его у ног Нади и попросил подождать его. Надя молча кивнула.
Мишка с колотящимся сердцем вошел в ворота, пересек двор. У двери почувствовал такие сильные удары в груди, что они качали его. Только на секунду он задержал поднятую руку и все же открыл дверь. Перед ним, через коридор, у гардероба, сидела пожилая женщина-вахтер.
- Вы к кому?
- Я приехал поступать учиться.
- Приемные экзамены завтра, - спокойно, с явным сознанием значительности пояснила она.
- Я знаю… - замялся Мишка. - Но можно мне пройти по училищу?
Женщина пожала плечами, улыбнулась и молча развела руки.
Длинный коридор был свежевымыт. От него исходила прохлада. Двери комнат были закрыты. Почти за каждой играли и пели. Слева у окна стоял большой стенд, оклеенный исписанными бумагами. Мишка подошел к стенду и отыскал списки допущенных к экзаменам. Класс скрипки… фортепьяно…
"Счастливчики! - подумал Мишка. - Только бы поступить! А там я буду заниматься и на пианино! Чайковский тоже начал поздно…"
Список поступающих в училище по классу баяна висел у края стенда. В списке было двадцать семь фамилий. В середине была и его фамилия, причем с ошибкой - Кабзарь. Он усмехнулся. "Ну и ладно, хоть горшком назовите…"
Мишка поднялся на второй этаж. Двери. Двери. Двери. На каждой табличка. Класс преподавателя Давидовича. Класс преподавателя Чистякова… Кто же будет у него, у Мишки? И где будет его класс?
Спустившись снова на первый этаж, он увидел канцелярию. "Угу, завтра сюда и приходить…" Он приостановился у входной двери. "Ну что ж, до завтра".
Он простился с дремавшей вахтершей. Дверь прикрыл за собой тихо.
- Ой, как ты долго! - сказала Надя. - Ну, выяснил все?
- Не все. Но себя в списке видел!
- Поздравляю! - Надя протянула ему свою узенькую ладошку.
Да, прибран был только центр города. Чуть от центра - лежали руины. Деревья своей листвой не в силах были укрыть разрушения войны.
Свернув со Среднемосковской, Мишке и Наде пришлось перебираться через развалины. Оазисом показались два дома среди множества стен, изрешеченных пулями и осколками, зияющих дырами и пустыми проемами окон и дверей, закопченных и обожженных в огне бомбежек и артиллерийских налетов.
- Просто не представляю, как остался цел наш дом, - говорила Надя, увлекая Мишку за собой.
Спотыкаясь о глыбы железобетона, Мишка и Надя добрались до подъезда двухэтажного желтого дома; многие окна его были заткнуты подушками и ветошью. На стенах темнели выбоины - следы пуль и осколков.
Вошли в полутемный сырой подъезд. Остановились перед черной клеенчатой дверью. Надя оглянулась на Мишку, улыбнулась ему и глухо постучала. Не открывали долго. Потом за дверью послышалось шуршанье. Кто-то подошел; наверное, прислушивался. Надя еще раз постучала.
- Это я, Капитолина Сидоровна! - сказала она.
- Кто? - переспросили за дверью.
- Ну я, я, Надя!
За дверью снова зашуршали. Откинули крючок вверху, потом внизу. Повернулся ключ внутреннего замка, и дверь наконец отворилась. Перед Мишкой и Надей стояла полная, в ярком цветастом халате женщина. Одной рукой она держала дверь, как будто на случай, если надо будет немедленно прихлопнуть ее, другой подняла очки над низким лбом.
Надя перешагнула порог, потащила за собой Мишку.
Капитолина Сидоровна посторонилась недоуменно.
- А кто это с тобою? И незля ли потише входить?
Хозяйка так и сказала "незля", и Мишка понял, он - гость нежеланный.
- Сколько раз я вам твердила: не незля, а нельзя, - сказала Надя, сняла с Мишкиного плеча баян и понесла его в глубь квартиры.
- Не тебе меня учить! Что это за ящик такой?
- Это музыкальный инструмент, Капитолина Сидоровна! - игриво и чуть с издевкой пояснила Надя. - Баян называется. - Она остановилась перед трюмо и ахнула: - Ой, да погляди, какая я! А ну-ка ты?.. Как же мы смотрели?
Только теперь они разглядели, как запылены и грязны.
- Представляю твой видик в музучилище! - рассмеялась Надя.
Мишка молча стоял на пороге Надиной комнаты. Его удивляла перемена в Наде. Она вдруг стала говорливой и решительной.
- Ты чего не проходишь? Проходи сюда. Раздевайся. Сейчас будем мыться. Мы же с тобой как домовые!
- Так объясни мне, кто это такой.
- Сейчас вымоемся. Сядем завтракать - я вам все разъясню. Это мой спаситель. Вот кто!
- Тогда сымай, парень, баретки и проходи.
Мишка не двигался.
- Полуботинки свои сними, - сказала Надя, пряча улыбку.
Мишка снял туфли и по коврику прошел в Надину комнату. Присел на табуретку перед трюмо, взглянул на себя - боже, одни глаза сверкали; руки и лицо - как у трубочиста. Он снова почувствовал усталость, ломило спину.
Комната вся была заставлена мебелью: столы, столики, тумбочки, стулья. На полу, вперекрест, лежали оранжевые дорожки. По углам в небольших кадках возвышались до потолка фикусы, у окна красовалась пальма.
Где-то в глубине квартиры, куда скрылась Капитолина Сидоровна, слышался голос Нади. Она, не дожидаясь сбора за столом, рассказала мачехе о происшествии в дороге.
Мишка оглядывал комнату и будто вернулся в свое раннее довоенное детство - в тишину, чистоту и цветы.
Капитолина Сидоровна появилась на пороге Надиной комнаты.
- Ишь ты какой! - В руках у нее был бинт. - А ну, покажь руку.
- Нет-нет, я сама перевяжу, - крикнула из коридора Надя. - Я сама. Сначала надо промыть!
Через час, освеженные мытьем, они сидели на кухне за большим под белой скатеркой столом и пили чай. На тарелках перед ними лежали бутерброды с колбасой, которой Мишка не видел года четыре, и баранки - сухие, хрупкие баранки, про существование которых Мишка забыл.
- Больше до чаю ничего не припасла, - говорила Капитолина Сидоровна, подливая в цветные чашки чай. - У вакуации жили, так у нас все было, а возвернулись сюда - хужее живем.
"Ничего себе хужее, - думал Мишка, обливаясь потом, пьянея от запахов колбасы и чая. - А как те там, в руинах?.."
- Постыдитесь жаловаться, Капитолина Сидоровна, - сказала Надя. - Поехали бы вы к бабушке да поглядели, как живут люди. Рады-радехоньки куску макухи!
- Тебе я все не так говорю. Давно знаю, - недовольно ответила Капитолина Сидоровна. - Вот возвернется отец, я…
- Жалуйтесь, жалуйтесь! - Надя подняла обе руки и закивала головой.
Потом, как школьница за партой, сидела и ждала, когда Мишка напьется чаю. После завтрака вернулись в Надину комнату. За шторой, оказывается, была дверь на стеклянную террасу, всю освещенную солнечным светом.
- Видишь, это нам папины рабочие пристроили! Хорошо?.. Вот тебе диван. Подушка. Можешь взять сюда баян. Как твоя рука? Будешь заниматься?
Перевязка раны вызвала боль. Но Мишка не стал говорить об этом.
- Да. Позанимаюсь… А кто твой папа?
- Начальник автоколонны… Ну, я пойду уберу со стола. А то кудахтанья не оберешься.
Когда Надя вернулась на террасу, Мишка спал, уткнувшись носом в стенку дивана. Надя укрыла его старой - от родной матери осталась - шалью, которой укрывалась сама, постояла, потрогала Мишкин вихор и на цыпочках вышла с террасы, притворив за собою дверь.
- Нет, друзья, все-таки гитара - черт знает что за инструмент! - воскликнул красный цыган. - За самое-самое берет! Ей-богу! Я так рад, что сын учится на гитаре!.. Давайте еще по маленькой! За Надю! За эту ночь!.. Все-таки Новый год - давайте!
- Ты прав, Эдик! - воскликнула его жена, женщина с шарфиком. - Сколько самых дорогих воспоминаний под эту чертову гитару. Как это?.. "И каждый думал о своем - о чем-то дорогом". Точно. Посмотрите друг на друга. Давайте пригубим! Ты прав, Эдик! За Надю!.. "Нехотя вспомнишь и время былое…" Эх, знаете, пела и я когда-то… Да и сейчас иногда… Подведем баланс - и с девчонками… Вы думаете, счетные работники - сухари черствые?.. Наденька, еще что-нибудь! Пожалуйста!
Проснувшись, Мишка с трудом вспомнил, где он. Огляделся. Встал, прикрыл плотнее дверь террасы, вынул из футляра баян и начал готовиться к завтрашнему дню. Играл гаммы, этюды, народные русские песни, которые разучивал для экзаменов. Ныла раненая рука, но он играл до вечера, пока не вошла к нему Капитолина Сидоровна.
- Эт ты завсегда так? - спросила она. - Кажный день?
- Что? - не понял Мишка.
- Кажный день, говорю, так много пиликаешь?
- Да, Капитолина Сидоровна. Играть надо помногу. Иначе пальцы ходить не будут.
- Гм… Да ты и сам с ума сойдешь. И рядом кто с тобою - чокнется от столькой музыки. Ей-богу!.. Я в доме, где-то аж в своей спальне, и то голова разболелася.
Мишка смущенно снял с плеча ремень и осторожно уложил раненую руку на мехи баяна.
Капитолина Сидоровна ушла. Он все же еще немного поиграл. Походил-поразмялся по террасе. Снова прилег на диван. И тут же уснул.
Спал и чувствовал - на него смотрят. Проснулся - так и есть. На диване рядом с ним сидела Надя, запахнутая в материну шаль.
- А я уж давно возле тебя. Выспался?.. Ты так сладко спал, мы тебя не стали будить. Я все-все отцу рассказала. Он зашел сюда, поглядел на тебя сонного и ушел. И знаешь, ты понравился ему. Вот!.. - От волнения она встала и заходила по террасе. - Папа уехал в командировку. Приедет - я тебя с ним познакомлю. Он сказал мачехе, чтоб ты у нас жил, пока будешь сдавать экзамены. Понял?.. Есть хочешь? - Она пододвинула табуретку с двумя тарелками на ней и с чашкой. - Бери вот мясо, картошку и хлеб. И вот чай. Вишь, я накрыла, чтоб не остывал. Ешь давай!..
Мишка слушал Надю и не верил, что все так сложилось. Все волнения матери перед отъездом были как раз о том, где ему быть в дни экзаменов. Он мысленно увидел мать - босую, ноги в глине, с подоткнутой юбкой.
Он сел и принялся за еду. Странно было то, что он не стеснялся Нади, как будто он был знаком с ней много-много лет. Странно было и то, что она так свободно с ним себя вела. Ему было даже забавно, как она заботится о нем - чем-то напоминая мать.
Вот и сейчас она, словно мать, сидела и смотрела, как Мишка уплетал хлеб с мясом.
- Слушай, Миш! А ты - только честно - напугался в вагоне? А? Как ты пошел на нож!.. Мне и сейчас страшно, - ужас!..
- Честно, - ответил он. - Напугался. Только уже потом… когда Фиксатого не было…
- Как это?
- А так. Представил все. Как Фиксатый собьет меня. Всадит нож тебе. Или уволокет баян… А ты знаешь, что для меня баян… Вдруг бы промазал им, когда хотел ударить Фиксатого, и разбил бы к черту… Ты понимаешь, что это?.. Знаешь, как я дожидался его?.. Но это я все потом представлял. У меня всегда так. Продумываю потом…
- А как ты дожидался, расскажи. Ну, пожалуйста.
- Потом как-нибудь.
- Нет, не потом. Прошу тебя, Ми-и-иша! - Надя пододвинулась еще ближе и положила руку ему на колено; брови ее приподнялись, большие глаза уставились в него. - Я немедленно все-все хочу знать. Ну, пожалуйста!..
- Ты так просишь, будто от этого шут знает что зависит.
- Да! Зависит! - почти прокричала Надя. - Зависит!
- Просто мне все-таки здорово повезло, - сказал Мишка и замолчал, задумавшись.
- Ну, так расскажи!.. А ты всегда мечтал стать баянистом?..
- Нет, мне хочется по-настоящему играть на пианино. - Мишка тяжело вздохнул. - Но где же нам взять было такие деньги, чтоб купить пианино? Если бы мы продали все-все, что у нас было и есть, все равно не хватило б… Да и учиться надо было начинать с четырех-пяти лет. А я только в десять узнал, что есть такой инструмент… Но все-таки, если поступлю, буду одновременно учиться и на пианино.
- Конечно, поступишь! - выкрикнула Надя нетерпеливо. - Почему это ты не поступишь?.. Ну, а как тебе повезло? Расскажи!
- В общем, так. Долго мне до сегодняшнего дня плутать пришлось. Не смейся только. Знаешь, где я учился? Даже в птицетехникуме. Да. Учился на лучшем отделении - технологическом. Я же поступал как отличник. Понимаешь, в седьмом классе надо было решать, какую профессию выбрать. У матери я один. Она делала для меня все. Выдыхалась. А я не знаю, как будет завтра. Шла ведь еще война. Придется ли учиться после десятилетки? Или нет? А специальности никакой. Решил приобретать специальность… В городе нашем есть медшкола, птицетехникум и педучилище. Куда идти? Маме наговорили: станет техноруком на птицефабрике - все у вас будет, все в ваших руках. Я-то махнул бы в музыкальное уже тогда. Но… Вот эти "но". Баяна нет!..
И пошел я в "птишню", - так у нас называют птицетехникум. Курощупами дразнили нас соседи из педучилища. Начал учиться, понял: не то, не для меня. Бежать? Куда? Куда побежишь в середине года? Кое-как тянул на тройки. А разве я б был троечником в музучилище?.. Нет, нужен баян!.. И стал я подумывать, как купить баян. На баяне я уже играл, и довольно прилично. У меня дружок был с баяном, Степан Божко. Так я дневал и ночевал у него. Ну вот… Начал я искать баян. В магазинах их не было и нет. Нашел один в Чернышовке, - село есть такое. Километрах в восьми от нашего города. Баян - не ахти. А хозяин просит за него восемь тысяч. И ни капли меньше. Как чует, нужен мне позарез инструмент. Где столько денег взять?.. И тогда мама продает скатерть - она купила ее в молодости еще, когда замуж за отца собиралась, специально в Ленинград ездила на заработки. Продает атласный отрез - отец перед войной из Минска привез на одеяло. Продает платья свои… В общем, все-все, что берегла как память про свою молодость, про отца… Все продала. Осталась в чем ходила в будни… Да еще в долг залезла. Три тыщи пришлось занять… И мы отправились за баяном. Отвалили восемь тысяч. Ни копейки не уступил куркуль чернышовский… Никогда не забуду тот день! На обратном пути ударил дождь. Да такой - с громом, с молнией! Шли босиком. Промокли до нитки. Несли баян по очереди. Скользко. Раза два я падал… Но не было людей счастливее нас в тот день!..
Кое-как заканчивал я первый курс птицетехникума. Есть баян - значит, надо ехать в музыкальное! Но… Опять "но"…
Подумал-подумал я - нельзя ехать. Как же я брошу мать в чужой квартире? Что она сможет одна?.. Своей халупы у нас не было. Наш дом разбило немецкой бомбой. Пять лет уже мы шатались по частным квартирам. А ты знаешь, что это значит? Не там сел, не там встал. Не там прошел. Вечно ты виноват, а хозяин прав… Вот и думай тут!..
А тем временем нам с матерью выделили усадьбу. И стал я баяном зарабатывать на хату. Меня приглашали играть на свадьбы, на дни рождения, на всяческие праздники. И я играл, а играл я - не сочти за хвастовство - всегда честно, не подводил компаний. Играл за деньги. Играл за просо, за кукурузу, за макуху - жрать ведь нечего. Играл за доски - пригодятся на хату. Играл за бревна. За то, чтобы привезти песку или глины; за то, чтобы дали лошадь с повозкой на день: привезти камыш из Морозовки - нужно на стены, на крышу… Черт знает за что я только не играл! А ты знаешь, что значит играть в компании, да еще пьяной?.. Я играл сутками напролет. Уже на ногах не стоишь - а им давай "барыню"! Уже руки баян не держат, а им песняка давай!.. На улице мороз за тридцать, пальцы коченеют на ледяных клавишах - а ты играй, так-перетак!.. Передохнуть я мог только в двух случаях: либо надо выпить-закусить, - тут баянисту первая чарка! Либо перекур устраивать!..
- И ты пил и курил? - Надя подалась к Мишке.
- И пил. И курил, - вздохнул он. - Все было… В конце концов начали строить хату. Поднарядил я одного старика соседа. Мать из кожи лезла. И кое-как поставили мы камышовую халупу в три окна. Не сразу, конечно. Когда поднакопилось материалу - целое лето провозились.
Тут узнал я, что в педучилище преподают музыку. Учат играть на скрипке. И перешел туда. На второй курс. Правда, поморщился директор - у меня же одни тройки за первый курс "птишни". Но принял. Мужиков-то в училище и до сих пор - раз-два и обчелся.
И вот нынешней весной кое-как влезли мы в свою хату. И тогда я пошел к директору педучилища - давайте мне, говорю, документы, хочу уходить. "Как уходить? Какие документы? До сессии полмесяца. Предпоследний курс… Ты без пяти минут выпускник! Ты что, рехнулся?" - кричит он на меня. А я ему свое - не буду сдавать экзамены. Мне это не нужно. Я еду в музыкальное. "Ты и так хорошо играешь, - говорит директор. - Руководишь нашим оркестром. Выступаешь по радио, на концертах. Чего тебе еще надо?" Хочу быть настоящим музыкантом, отвечаю.
Поругались мы. И все же документы я забрал. Главное, мне нужна была справка об окончании семилетки - там же все пятерки. Стало быть, мне не сдавать экзамены по общеобразовательным. Только по музыке.
Весну и лето готовил я программу. И опять же закончил отделку хаты. Наличники на окна сделал. Покрасил все. Погреб вырыл. Сгондобил сарайчик. Вот и все.
Мишка умолк. И долго молчал. Надя тоже сидела молча.
- Скоро рассвет, - тихо сказал он. - Иди-ка ты спать.
Она будто не слышала его.
- Миш, ты никому не скажешь? - зашептала вдруг.
- Про что? - спросил он тоже шепотом.
- А вот про что… Закрой глаза.
Она наклонилась к нему, обхватила руками за шею и крепко прижалась губами к его щеке.
Мишке показалось - его бросили на раскаленные угли. Когда он открыл глаза, Нади на террасе не было…
"Снился мне сад в подвенечном уборе, в этом саду мы сидели вдвоем. Звезды на небе, звезды на море, звезды в сердце моем…"
Экзамены Мишке показались шуткой. Ничего серьезного, на его взгляд, не происходило. Всех поступающих вызывали по одному в классы. Невольно он отмечал только то, что после каждого вызова становилось все меньше людей в коридоре. Мишка удивлялся, как это не суметь выстучать карандашом заданный ритм, как не назвать взятые пианистом ноты, не спеть их. Но многие этого не могли сделать. Их тут же отчисляли, не допуская к дальнейшим экзаменам.
Мишка все сдал хорошо. Когда он играл песню "Меж крутых бережков" и старательно выбирал басовую партию (как раз - раненой рукой), в класс вошла высокая, в длинном платье, величественная женщина с пышной седой прической и густыми черными бровями. Она оперлась на фортепьяно, будто собралась петь, прослушала Мишку и спросила:
- Вы откуда, молодой человек?
Мишка назвал свой город.
- Николай Ксенофонтович, - обратилась она к экзаменатору. - Вы не заметили? Каждый год к нам с юга области приезжают вот такие талантливые ребята. Помните Зою Саенко? Тоже баянистка. - Снова повернулась к Мишке: - Поздравляю вас. Вам ведь больше ничего не сдавать.
- А можно мне, - осмелел Мишка, - можно кроме баяна и на пианино заниматься?
- Занятия по фортепьяно у вас будут обязательно. Но ежели вы хотите заниматься больше - ради бога. Скажите, каков, а?