//- Опера для опера - //
Онегин убил Ленского в пьяной драке.
Слухам верить нельзя, а театральным - подавно. В самом деле, чего только не говорили о готовящейся на Новой сцене Большого театра премьере оперы "Евгений Онегин" в постановке скандального молодого режиссера Дмитрия Чернякова! Что действие перенесено в годы сталинских репрессий. Или что сцена изображает съемочную площадку, где идет работа над одноименным фильмом.
Конечно, Черняков в прежних работах немало постарался, чтобы за ним ходила слава "режиссера-хулигана": то Аиду сделает жертвой тоталитаризма, то Тристана с Изольдой поместит в небоскреб посреди города, где идет гражданская война. Но ничего подобного в новой постановке нет. Разумеется, мы не найдем здесь музейного воссоздания пушкинского времени: постановщик понимает, что с классическими версиями академических театров конкурировать не стоит - "не его территория". Но поступил он с хрестоматийным произведением на сей раз деликатнее, чем это бывало с ним раньше. Никакого явного анахронизма: герои одеты в костюмы, стилизованные под XIX век. И обстановка дома Лариных вполне ожидаема, проста, скромна.
Но Черняков не был бы самим собой, если бы не придумал "чего-нибудь эдакого". Особенно разыгралась фантазия в сцене бала у Лариных. Здесь Ленский не кусает тихо губы, наблюдая, как Онегин со скуки и развлечения ради отбивает Ольгу. Он устраивает шумный демарш - отодвигает в сторону старичка Трике, уже готового проскрипеть Татьяне свои куплеты "Ви роза, бель Татиана", надевает на голову шутовской колпак, и, кривляясь, поет эти куплеты сам! Дескать - ты у меня невесту уводишь, так я за твоей девушкой приударю.
Что ж, остроумно и органично. Но не всегда эти качества у Чернякова в должной мере сочетаются. Например, мне понятно желание режиссера уйти от романтической ходульности в картине дуэли. Да ее, дуэли, по Чернякову, и не было вовсе: просто герои после вечеринки и возлияния не разошлись по домам, а остались у Лариных. Поутру Ленский, мучимый ревностью и похмельем, хватает некстати подвернувшееся ружье, Онегин пытается его образумить, завязывается возня, гремит случайный выстрел, ставший роковым.
Тоже по-своему занятно. Но все же в тексте четко говорится именно о дуэли. Вместо этого под команду Зарецкого "Теперь сходитесь!" разыгрывается кровавая "бытовуха" в духе криминальных киношных драм. Получается, что постановщик, уходя от ставших абсурдными штампов, творит новый, еще больший абсурд.
А зачем было заставлять Татьяну так невротически гримасничать весь спектакль?
Мысль режиссера прозрачна: в светском обществе, больном пошлостью, человек, чьи чувства сильны и искренни, сам кажется больным. Но постановщик с актрисой явно перегнули палку, и Татьянины нескончаемые шизофренические ухмылки, скорее, раздражают, чем вызывают сочувствие.
Тем более обидно, что для тезки героини, певицы Татьяны Моногаровой, эта роль могла бы стать рубежной. Именно ее исполнением юная Таня полтора десятилетия назад очаровала музыкальную Москву на сцене Театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. То была замечательная постановка самого Станиславского, воссозданная по сохранившимся заметкам великого режиссера. Нынче же, возвращаясь на большую столичную сцену после длительного перерыва (Моногарова по личным обстоятельствам несколько лет почти не пела, потом выступала за рубежом), талантливая исполнительница предстала не в самой выигрышной для себя сценической версии.
Из рецензии Сергея Бирюкова, "Труд", 5.09. 2006
//- Ленский разоблачен - //
Большой театр открыл сезон новеньким "Евгением Онегиным"
При крайне странном нраве Чернякова, иногда переходящем в сумасбродство, о традиционной постановке, конечно, и речи не шло. Однако ему достало ума понять, что и совсем уж эпатажная постановка Большому театру на открытие сезона не к лицу.
Так что в его "Онегине", местами все же анекдотичном (в том смысле, что режиссерские придумки уже со смаком изустно кочуют по музыкально-театральной Москве), Онегина не связывают с Ленским интимные отношения. Не польстился заглавный герой и на мамашу Ларину. Няня - не вампир, качающий ночами кровь из безропотных сестренок. А Татьяна хоть и мечтательница, но все же не забивает косячки в тени дубрав.
Уф, слава богу! Зато очевидно стало многое, что вытекает то из литературного, то из музыкального текста. Помещица Ларина (Маквала Касрашвили) - дама не слишком деликатная: во время нежного пения Татьяны и Ольги "Слыхали ль вы?" она громко, в голос, не очень-то впопад предается собственным мыслям вслух с поддакивающей ей няней (Эмма Саркисян) - так трактован дуэт, переходящий в квартет.
У Ольги что-то не все радужно в душе. А ведь и правда, в ее беспечной арии последняя фраза "Я беззаботна и шаловлива, меня ребенком все зовут" по странной воле Чайковского заворачивает в такие басы, что всегда недоумеваешь: хорош ребеночек! В постановке Чернякова Ольга (Маргарита Мамсирова) на этих словах утыкает лицо в ладони, будто рыдания душат ее.
Так ведь есть от чего: ее сердечный друг Ленский принадлежит к числу тех самых зануд, которым вечно отводится роль тамады.
Славный парень Ленский, такого и отвергнуть грех, но боже мой, какая скука - слушать все его стишки по случаю! Вначале он похож на скромно одетого молодого архитектора-бодрячка с сумкой через плечо из какого-нибудь советского фильма 60-х годов. А в сцене дуэли - прямо-таки на угрюмого сторожа: в тулупе, кургузой ушанке (недаром дирижер Ведерников на пресс-конференции иронизировал: "Что вы волнуетесь? Будет, будет вашему Ленскому меховая шапка!") и с ружьем в руках. Уж какой тут Геттинген и кудри черные до плеч! Интересно бы знать, что думал о таком Ленском сидящий в зале Николай Басков, которому доводилось петь "Куда, куда вы удалились?" на старой сцене в лемешевских соболях.
Заметим на полях, что Юрий Лотман убедительно доказал: предсмертная элегия у Ленского "имеет насквозь цитатный характер", по сути, это пародия на среднестатистическую поэзию времен Пушкина. Не отсюда ли шел Черняков? Парадоксально, но именно Ленский (Андрей Дунаев) оказался ярчайшим героем новой постановки. Черняков даже нажал на это, передав ему куплеты Трике и тем самым прибавив еще одно неожиданное соло. Получилось - Ленский в предчувствии гибели отчаянно паясничает. Даже встает на четвереньки, подражая заводному пуделю <.>
Из рецензии Наталии Зимяниной "Вечерняя Москва", 4.09. 2006
Иные экзальтированные адепты Чернякова уже поспешили объявить этот спектакль победой Большого театра в освоении русской классики. Однако если уж употреблять военную терминологию, всякая победа предполагает наличие побежденных. В данном случае можно вести речь разве что о победе, одержанной на подмостках Большого театра (пусть даже и Новой его сцены) радикальной ветвью режиссерского театра и лично Дмитрием Черняковым над композитором Чайковским. Но победы такого рода чаще всего оказываются пирровыми.
Из рецензии Дмитрия Морозова "Дуэль режиссуры и музыки", "Культура", 7.09.2006, Weekend. Ru, 11.2007
//- Как надо обращаться с классикой - //
В честь своего пятилетия
Центр оперного пения Галины Вишневской выпустил новую, уже восьмую, постановку - оперу Чайковского "Евгений Онегин"
Шедевр Чайковского не случайно открыл череду праздничных мероприятий, посвященных юбилею Центра оперного пения. Именно Татьяна стала самой любимой героиней Галины Вишневской, которая, "как самый верный и преданный друг", прошла с ней "всю творческую жизнь, даря радость и вдохновение". Есть и другая, более скандальная, подоплека: в прошлом году Вишневская посмотрела "Евгения Онегина" в Большом театре, после чего сочла себя смертельно оскорбленой и демонстративно отказалась отмечать свой юбилей на сцене, где занимаются "бесстыдством" и "публичным осквернением национальных святынь". Праздничные торжества в честь оперной примадонны были тут же убраны из афиш Большого, а на пустующую дату назначили того самого "Евгения Онегина" Дмитрия Чернякова, который стал яблоком раздора. Теперь, ровно год спустя, Галина Вишневская выпускает оперу Чайковского в своем Центре, видимо, желая продемонстрировать, как надо обращаться с классикой.
Постановкой руководит Андрис Лиепа в содружестве со сценографом и художником по костюмам Анной Нежной. В спектакле принимают участие ведущие солисты Центра: Мария Пахарь, Георгий Гайворонский, Олег Долгов, Сергей Плюснин, Алексей Тихомиров. Дирижер-постановщик Ярослав Ткаленко, хореограф - Екатерина Миронова, художник по свету - Владислав Фролов. Особенно интересно будет тем, кто видел "Евгения Онегина" Чернякова (который, кстати, занял первое место в топе лучших спектаклей сезона, выбранных критикой) и сможет сравнить классическую и современную трактовку одной и той же оперы Чайковского.
"Золотой петушок". Пляски на гробах
//- "Золотой петушок" показал зубы - //
Палата царя Додона в спектакле, где Кирилл Серебренников выступил также (вместе с Галей Солодовниковой) в качестве художника, выглядит вот как. Это грандиозный дворцовый интерьер в сталинском стиле, тщательно скопированный в полный размер,
кажется, с парадной залы одного из павильонов ВСХВ и украшенный светильниками на манер московского метро, обильными барельефами и расписным плафоном. На галерее под самым плафоном тихо занимают места снайперы: готовится торжественное заседание. Равшаны и джамшуты в трениках спешно раскатывают по узорчатому паркету ковровые дорожки и устанавливают трибуны. Молчаливые восточные женщины с пылесосами наводят окончательную чистоту. Проходят с инспекцией бравые охранники с овчарками и миноискателями - таков фон, на котором Звездочет, путающийся под ногами у всей этой своры дряхлый бедняк, произносит свой спич про намек и урок.
И потом приходят они - вальяжный национальный лидер с манерами генсека, два соперничающих царевича - один с ноутбуком под мышкой, за другим (привет писателю Сорокину) увиваются опричники с собачьими головами у пояса, бояре в шубах, надетых поверх современных костюмов, генералы в парадной форме. А с ними гвардейцы, секьюрити, протокольный фотограф, спичрайтеры с папочками и прочая придворная публика.
Опричники с собачьими головами, бояре в шубах, генералы в парадной форме, охранники с овчарками, таджики-гастарбайтеры, казаки, снайперы на галереях, попугаи, Ельцин, Брежнев, сталинский ампир... - не "Золотой петушок", а сущая вакханалия
В качестве государственного герба всюду (от мебели до генеральских погон) красуется двуглавый золотой петушок. Сам оракул при этом - мальчик, которого опутывают светящимися проводами и электродами и прячут в громадную фигуру все той же двуглавой птицы, откуда он (голосом спрятанной за сценой Анны Хвостенко) кукарекает свои политические прогнозы. Народное ликование изображает периодически выбегающий на сцену как бы армейский "ансамбль песни и пляски", а номенклатурные тетки изображают галантные сновидения Додона, которому взбивает подушки высокопоставленная чиновница Амелфа - дородная дама с халой на голове.
А когда в третьем акте вернувшийся из похода вместе с Шемаханской царицей Додон принимает в том же зале парад, мимо помоста-трибуны маршируют знаменосцы с красными знаменами, военный оркестр и пупсы с гигантскими петушками на палочках, а чудищ из свиты царицы изображают псиглавцы, солдаты в костюмах химзащиты и торжественно проезжающий по сцене макет баллистической ракеты. Хор, выстроившийся у меняющихся на заднике панно в стиле "Первомай при Брежневе", в это время поет: "Верные твои холопы, лобызая царски стопы, рады мы тебе служить, нашей дуростью смешить".
Зубоскальство над образами советской и постсоветской (для режиссера их неприятная преемственность вопроса не составляет) власти может заставить искать в образах спектакля сплошные намеки на некоторые отчаянно конкретные обстоятельства. Про двух царевичей - тут все понятно, но какие только еще версии не звучали в премьерный вечер в кулуарах. Звездочет - это Андрей Дмитриевич Сахаров! Шемаханская царица - это Алина Кабаева! Да нет, встреча До дона и царицы - это полковник Буданов и Эльза Кунгаева!
Но похоже все-таки, что в части сатиры режиссер (в полном, кстати, соответствии с духом оперы Римского-Корсакова) имеет в виду вещи куда более архетипические, чем сиюминутные. Да и не всегда он говорит о власти. Восточная красавица, бесстыдным флиртом доводящая Додона до того, что он неловко пляшет прямо на гробах сыновей, - это ведь не напоминание о пляшущем Ельцине, помилуйте, неужели это не похоже на сотни историй про унижающую любовь, от Геркулеса и Омфалы до "Луизхен" Томаса Манна? Второй акт, где царь встречает Шемаханскую царицу, вообще решен не как политический памфлет, а скорее, как мрачная декадентская пьеса. При помощи мудреных видеотехнологий декор стен то вспыхивает мириадами огоньков, то совсем в духе какого-нибудь "Искушения св. Антония" оживает - лепные знамена реют, рабочие и крестьяне маршируют. Царица любуется своим отражением в цинке, которым обиты крышки гробов, по сцене бегают мальчики, изображающие души убитых царевичей, а царь в конце концов подносит зазнобе голову воеводы Полкана на блюде. И все это, между прочим, тоже не слишком противоречит либретто Владимира Вельского, где можно отыскать и аллюзии на туманы символистской поэтики, и сохраненные фрейдистские обертоны пушкинской сказки.
Жаль только, что блистательный текст Вельского так редко можно было расслышать. Главной музыкальной неприятностью этого "Петушка" оказались масштабные проблемы с дикцией - почти у всех, за вычетом прилежно выводившей колоратуры Шемаханской царицы Венеры Гимадиевой и американского тенора Джеффа Мартина, чей Звездочет, правда, смущал чересчур характерным оттенком и зыбкими верхами. В выверенной и стабильной работе маэстро Василия Синайского (кстати, явно прекрасно сработавшегося с режиссером) особых сюрпризов не было, но зато на роль сюрприза вполне мог претендовать Додон в исполнении Владимира Маторина. Заслуженный бас, чье имя ассоциируется с совсем другой порой Большого театра и с совсем другим характером артистизма, при всех возрастных вокальных сложностях выглядел в спектакле Кирилла Серебренникова самым сильным, живым и органичным исполнителем. И даже пожертвовал ради этого своей бородой. Бороденки-то, как известно, нынче не в моде.
Сергей Ходнев, "Коммерсант", 21 июня 2011 года