На него оглядывались, он вспыхнул, догадавшись, как нелепо выглядит в своем полушубке, потемневшем от беспрерывного пользования, в своих грубых ботинках, прошнурованных бечевой. В городе жили вольнонаемные, пограничники, служащие НКВД, разные специалисты, для них вид этого парня был подозрителен, неприятен, тем более что он не на работе, а просто шатается, может, приглядывается, чтобы обобрать.
Сергей сжался и опустил голову. Полтора года тюрьмы и лагеря переделали его облик, изменили его мысли, подтолкнув к рабской покорности, к готовности подчинения. Он отвык от самостоятельности действий и поступков, его робкий взгляд вызывал у одних жалость, у других брезгливость. Шатаются тут всякие… Ведь это был город, в котором все знали о существовании рядом с ними Страны заключенных - "врагов народа", бандитов, террористов, жуликов всех мастей.
Испугавшись неизвестно чего, Морозов пошел вниз по улице к двухэтажному дому без вывески, открыл дверь и очутился нос к носу с вахтером.
- Чего тебе? - грубо спросил тюремщик с наганом на животе.
- Вот конверт…
Тот взял конверт из рук Морозова, недоверчиво осмотрел, перевел тот же профессиональный взгляд на Сергея, приказал:
- Постучи вот в это окошко. И сдай.
Оконце открылось, показалась голова, лицо в очках. Через минуту послышался голос:
- Сиди и жди.
Сергей послушно сел на один из пяти стульев. Охранник взглянул на него раз, другой и принялся за прерванную работу: он вытачивал из корня трубку.
- Морозов, подойди сюда. Морозов! - раздалось из окошка, когда Сергей уже дремал. Тон был нетерпеливый, командный. Охранник вскочил. Но Сергей уже стоял у окошка.
- Подымись на второй этаж, третья дверь слева. Постучи и назови себя.
Проскрипев по ступенькам, Сергей остановился у названной двери, осторожно постучал.
- Входите, - раздалось оттуда.
Последовал допрос: фамилия, имя, отчество, возраст, профессия, статья, срок, где отбывал - все это строго, без взгляда в его сторону, словно сам он, как личность, не представлял для чиновника в форме никакого значения, - все одним тоном, на одной ноте. Значила здесь только бумага, а он служил этим бумагам. За столом сидели еще двое. Они сосредоточенно играли в карты. Все стены комнаты были установлены полками с ящиками. Картотека. Человеческие души.
Морозову вручили новый конверт.
- Вот так, - сказал чиновник. - Этот конверт вручишь начальнику лагеря в Дукче. Знаешь Дукчу?
- Нет.
- Двенадцать километров по шоссе на север. Выйдешь к мосту за почтой и попросишь любого шофера подвезти. Ясно? Никуда не отлучаться, по городу не ходить, комендантский патруль арестует. Ясно?
- Да, - сказал помрачневший Сергей. Он понял, что его просто переводят из одного лагеря в другой. Все светлые призраки исчезли. Но ведь и это хорошо! Угроза смерти осталась где-то за пределами видимости.
Оказавшись на улице, Морозов почувствовал жажду, голод. Рот высох, в голове все путалось. Уснуть бы… Переборов эту слабость, он пошел к почте, на пути увидел ларек, двух мужчин у ларька, встал за ними.
- Пива опять нету, - буркнул передний. - Вечно у них… - И, матюкнувшись, ушел. Сергей купил бутылку ситро и пачку печенья. Тут же, за ларьком, где валялись ящики, сел, выпил всю бутылку, съел половину печенья. И пошел к шоссе.
С машиной ему повезло. Большой грузовик притормозил, шофер спросил:
- Куда тебе?
- В Дукчу.
- Всего-то… Ну, садись. Я думал, ты подальше, попутчиком будешь. Работаешь в совхозе?
- А там совхоз? - Радость робко пробилась к сознанию, улыбка осветила лицо. Совхоз!
- Откуда сам? - любопытствовал шофер.
- С Дебина. Получил новое назначение. - И показал конверт.
- Ну, молись Богу. Срок большой?
- Полтора года осталось.
- Тут и проживешь. Это тебе не "Мальдяк".
- А что - "Мальдяк"? - Сергей не впервые слышал это название.
- Прииск золотой. И кладбище для заключенных. Лучше про него не знать.
Через полчаса Морозов выпрыгнул из кабины доброго шофера, сказал "спасибо" и увидел в сотне шагов от шоссе ярко освещенную лагерную вахту.
Входил он безбоязненно. Конверт отдал лейтенанту, тот прочитал бумагу, оглядел Сергея.
- Нож, пилка, папиросы, водка есть? Расстегни одёжу.
- Ничего нет. Вот, три двугривенника в кармане.
- Ладно, идем. - И пошел впереди к баракам.
Это был обычный барак, в нем горел свет, довольно свободно сидели, лежали заключенные, разговор шел громкий, на минуту-другую приутихли, когда они вошли. Лейтенант подозвал старосту:
- Прими нового, - и ушел.
Староста, мужчина лет тридцати пяти, с лицом сытым и довольным, осмотрел Сергея, спросил - откуда, не выказал удивления, только поморщился, когда узнал, что курева у новенького нет. И показал на свободное место на нарах. После чего интерес к Сергею у него пропал. И очень кстати. Едва сняв ботинки и улегшись под своим полушубком на место, Морозов уже спал мертвым сном.
Столько событий за один день!
* * *
За навигацию 1937/38 года, за какие-нибудь семь месяцев, полдюжины теплоходов с помощью ледоколов "Красин" и "Седов" перевезли с пересылки "Вторая речка", которая находилась под Владивостоком, на Север более ста сорока тысяч заключенных, проживших по нескольку месяцев на пересылке.
До этого события за пять лет, начиная с 1932–1933 годов, по этому же маршруту на Колыму ГУЛАГ успел доставить более шестисот тысяч заключенных, среди которых доля "врагов народа" росла год от году и к тридцать седьмому составляла четыре пятых от общего числа невольных переселенцев.
На том же транспорте через японские воды на работу в Дальстрой, у которого имелось в Москве свое Управление, по договорам и направлениям в Магадан прибывало много вольнонаемных специалистов. Манили их не дальние края, не романтика, не погоня за впечатлениями, а большие деньги. Заработок на Дальнем Севере выплачивался в двойном размере от такого же в центре страны. Полагалась еще ежегодная процентная надбавка к месячному заработку. Проработав три года, вольнонаемный сотрудник Дальстроя получал почти два оклада и восьмимесячный отпуск, естественно, с правом на путевку в любое место благословенного юга страны, где полагалось поправить здоровье колымчан, подорванное не столько необычным климатом, сколько однообразным питанием. Здесь весь год не было овощей и плодов - источников витаминов и всяческой благодати. Не последнюю роль для людей имел и спирт, его в учреждениях и предприятиях на севере всегда хватало. Естественно, употребляли его в количестве, которое и не снилось средне-русским алкашам…
При заключении договора каждому вольнонаемному довольно подробно объяснялось, что рядом с ним на Колыме, не всегда под охраной, будут работать заключенные, среди них и "враги народа". С ними никакого контакта! Тем более знакомств или помощи в чем-нибудь. Так называемые "акты милосердия" строжайше наказываются, вплоть до судебного преследования. Объяснение подкреплялось письменным уведомлением о таких мерах, под которым и расписывались инженеры, врачи, учителя, горничные, машинистки, водители и прочие, прочие, прочие… Добавлялось, что совать нос в лагерные дела категорически запрещается, даже простые разговоры с заключенными строжайше наказываются.
Все поощрительные и поучительные разговоры и документы имели воздействие только в первые месяцы пребывания на колымской работе. Дальше режим как-то сам собой смещался: просто невозможно было не разговаривать, не поделиться мыслями инженеру с мастером-десятником на прииске, пусть он и какой-то там вредитель. Трудно ходить, не открывая рта, на строительстве, где все, кроме тебя, заключенные, которые нуждаются хотя бы в наставлении. Общение вольных и заключенных всюду было реальностью.
К лету 1938 года на Колыме была построена автодорога почти на тысячу километров от Магадана. Сам этот город уже мог претендовать на звание столицы края. Здесь были Магазины и столовые, рестораны с очень бдительными швейцарами из вохровцев - с особенным нюхом на бывших заключенных, тем более на пронырливых уголовников, по роду занятий имеющих право на свободное хождение.
Разноликий конгломерат людей разного обличия, воспитания, образования (от генералов НКВД до авантюристов, уголовников и "врагов народа") собрался на Колыме, территория которой, кстати, находилась тогда под юрисдикцией далекого краевого центра - Хабаровска.
Истины ради отметим, что слово "юрисдикция" (круг полномочий) на деле ничего не значило для руководства Дальстроя. Тот же Павлов свысока разговаривал с секретарем Хабаровского крайкома или председателем крайисполкома, когда они однажды решились посетить "свои" владения на Северо-Востоке, доходящем почти до Берингова пролива.
Отметим также, что ни органов Советской власти, ни привычных органов партийного руководства на территории Дальстроя тогда не обнаруживалось. Здесь было свое собственное Политуправление, которым дольше всех ведал генерал-майор Сидоров, а вместо Советов был Отдел административных органов при Управлении "Дальстрой". Политуправление Дальстроя подчинялось Политуправлению НКВД на Лубянке, а не ЦК ВКП(б), административный отдел "выходил" на соответствующее Управление на Лубянке. Верховный Совет СССР от руководства на Северо-Востоке был начисто отстранен…
Здесь царило строжайшее единоначалие. Оно сосредоточилось в руках Начальника Дальстроя. Комиссар Павлов являлся царем и богом всей огромной территории Северо-Востока.
Покойный Эдуард Петрович Берзин начинал освоение Колымы не только со строительства дорог, приисков и поселков для жилья. Как и всякому думающему человеку, ему виделся этот отдаленный заморский край как самостоятельно действующая территория страны - со всеми необходимыми службами и заботами. И даже при сравнительно небольшом количестве заключенных и вольнонаемных в те годы ему было ясно, что первейшей нуждой холодного края будет обеспечение людей собственными продуктами питания. На всех совещаниях Берзин непременно подчеркивал эту проблему, отчетливо сознавая, что за два моря сюда продуктов не навозишься. Что позволит природа сурового края, то непременно надо получать на месте. Зерно, конечно, так и будут возить за два моря, поскольку рожь или пшеницу здесь не получишь. А вот мясо, молоко при больших еще не освоенных естественных лугах получить можно. И какие-то овощи тоже можно, так, во всяком случае, говорили агрономы, приехавшие сюда по приговорам. Есть возможность иметь кислую капусту, свежие морковь и лук, что там еще?..
От слов тогда же перешли к делу. Организовали четыре совхоза, маленькие хозяйства - ядро будущих больших. Не оставили без внимания хилые фактории, влили в них новую жизнь и деньги, чтобы способствовали выращивать больше оленей. Создали несколько рыболовных бригад, чтобы ловить и солить кету, горбушу, кижуча.
Ушел в небытие Эдуард Берзин. Его место занял человек абсолютно безнравственный, властолюбивый. Павлов задался целью показать, что может настоящий "хозяин". Нисколько не заботясь о цивилизованном освоении края и о будущем его, как это делают люди, собравшиеся жить здесь не год и не два, а долгое время - и жить нормальной, обеспеченной жизнью, команда Павлова все подчинила одной всепоглощающей цели: дать золота больше, чем давали при Берзине. И все силы и технику бросила на прииски, не жалея ни людей, ни техники, ни - что страшнее всего - самой природы, и без того бедной и легкоранимой.
Карьеры покрыли язвами горную Колыму. Реки истощались на промывке, леса нещадно вырубали, хотя лиственница достигает здесь зрелости только к двумстам годам.
За первые два года оголилась половина сопок вокруг поселков, хотя каменный уголь был под боком. Долины рек, где росла трава, а вейник Ландсдорфа подымался к сентябрю до пояса, оказались израненными следами вездеходов - уже не сенокосы, а болота. Кладбища, а попросту старые карьеры, наполненные трупами, покрыли безлюдные распадки. Палатки, а не дома указывали на метод временного проживания: приехал, взял золото или касситерит и уехал, забросив поруганную местность.
Это было не освоение богатейшего края, где можно добывать золото десятилетиями и веками: это был хищнический налет, грабительское нашествие, когда истреблялись не только люди, но и природа.
Расплата за лихой наскок на Колыму ускорилась, когда теплоходы стали привозить заключенных куда больше, чем "планировали": сразу больше ста тысяч за сезон! Рассовывали их скоро, карьеров и шахт было предостаточно, и "отход" все увеличивался. Но и едоков прибавлялось. А в Нагаево везли только муку, зерно для каши и небольшое количество жиров. Резко недоставало молока для вольнонаемных с семьями. Овощи брали в магазинах штурмом.
И Павлову, хотел он этого или не хотел, пришлось вернуться к проблеме продовольствия на месте. Даже у такого матерого человеконенавистника, как он, в минуты здравого размышления над документами о населении и количестве продуктов, возникало чувство раздражения, прежде всего в адрес ГУЛАГа, который обязан знать - и знает! - что пора ограничить число заключенных на Колыме, прекратить поток их сюда хотя бы на время. Нет же, везут и везут. Чем кормить? Сколько бы ни погибало на приисках, сколько бы ни расстреливал Гаранин со своими комендантскими взводами, количество едоков прибавлялось, а еду для них с "материка" посылать не торопились.
Раздраженный не очень приятными сводками о падающей добыче золота, Павлов отчитал сначала своего заместителя по геологии генерал-майора инженерной службы Цареградского за слабо расширяющийся ареал золотодобычи, отчего, по его мнению, суточная добыча золота упала до постыдной цифры. Генерал-майор, ловкий и удачливый службист, уже присвоивший себе лавры первооткрывателя золота на Колыме, только и сказал в оправдание:
- Фронт расширяется за счет Теньки и Юго-Запада. Но там некому работать. Привозят, а уже через месяц добрая треть - под сопкой. Мы только снимаем "сливки", Карп Александрович, бросаем даже такие россыпи, где десять граммов на кубометр…
Отпустив Цареградского, начальник Дальстроя вызвал своего заместителя по снабжению генерал-майора интендантской службы Комарова и выслушал его доклад очень нерадостного содержания. Да, на складах продуктов в обрез. Да, на радиограммы его не отвечают или отделываются общими обещаниями. Да, зимний фонд не прибывает… Запас на два месяца.
- А потом? - И Павлов уставился из-под мохнатых бровей на заместителя.
Тот пожал плечами. Что мог ответить раздраженному комиссару? В кабинете повисло молчание. Тяжелое молчание, которое, известно, кончается бурей.
- Позвольте предложение, - с отчаянной решимостью в голосе произнес Комаров.
- Ну? - Павлов остановился, руки за спиной, и не сводил глаз с заместителя.
- Надо увеличить производство продуктов на месте. Четыре совхоза-маломерки погоды не сделают, их доля в производстве овощей ничтожна. Непременно создавать новые совхозы. Увеличить возможности старых, где есть какой-то опыт. Капусту они научились выращивать превосходную, а что касается молока и мяса…
- Открытий… - тон комиссара насмешлив. - Почему эта мысль не пришла тебе в голову раньше? Или ждал, пока жареный петух в ж… клюнет? В конце концов, ты несешь ответственность за положение с продуктами, и я спрошу с тебя, если начнется голод. А он на горизонте. Запас на два месяца. Кто допустил? Что молчишь? А что мог сказать Комаров? Всем в Дальстрое известно, что когда "уехал" из Магадана Берзин, создавший эти "четыре маломерки", сам Павлов выразился в том смысле, что Дальстрой явился на Дальний Север не капусту выращивать и не огурцы солить, а добывать золото и олово всеми силами, которые есть или прибудут в их распоряжение; что разбазаривание заключенных по разным там совхозам, лесозаготовкам и всякой другой мелочевке он посчитает вредительскими действиями - со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Мог ли Комаров, пусть и генерал-майор, но подчиненный комиссару, даже слово сказать о совхозах или подсобных хозяйствах, о всяких там сенокосах и лугах, об откорме свиней при вольняшних столовых, о рыбной ловле или дорогах к местам с более теплым микроклиматом, уже определенных Управлением по сельскому хозяйству для той же практической цели: организации совхозов, скажем, вдоль Охотского побережья, куда заключенных не пускали по соображениям охраны границы. И вдруг - такой оборот! Павлов, чьи помыслы были устремлены только на увеличение добычи золота и на "основное производство" - пусть и ценой гибели тысяч заключенных, предусмотренных многолетней политикой карательных органов и в годы "великих чисток", и коллективизации, и в теперешнем положении, - вдруг заговорил о совхозах!
Оплывшее лицо генерал-майора оживилось. Он осторожно кашлянул и сказал:
- Могу я считать этот разговор и вашу замечательную мысль об открытии новых совхозов как приказ действовать именно в этом направлении?
- А как ты думаешь? - огрызнулся комиссар. - Самому надо действовать, а не дожидаться, пока возникнет критическое состояние. А кто довел, как не ты? Изволь теперь искать выход из положения!
- У нас не было условий, товарищ комиссар. Техники, денег, особенно кадров. Все пошло на основное производство.
- Техники, кадров, - в том же издевательском тоне повторил Павлов. - Одних тракторов в хозяйстве более двух тысяч; если передать совхозам три десятка, на приисках и не заметят. А заметят, так закроют брешь тремя тысячами троцкистов, которые с кайлом. В лагере хоть отбавляй всяких специалистов - агрономов, землемеров, профессоров, даже бывших министров, они с радостью побегут в совхозы. Начинай выкручиваться из положения, я буду держать твою работу на контроле. Чтобы завтра к семнадцати часам у меня на столе были все расчеты для создания новых совхозов с большой площадью под огородами. Управление сельским хозяйством потряси, они что-то замкнулись и помалкивают. Свяжись с Гараниным, он тебе табун специалистов пригонит для новых совхозов.
- А если специалистов со статьями?..
- Лишь бы умели работать. И с небольшими сроками, чтобы закрепить их на Колыме после освобождения.
- Времени уйдет много, товарищ комиссар. Работа эта сложная. Все-таки север. Особые условия. Ваше указание - это расчет на будущее. А вот сегодня что делать? Могу я дать радиограмму вашей подписью о зимнем караване судов с мукой, зерном и другими продуктами?
- Да. Через час, не позже. Я уеду на трассу. Кстати, помню, как ты мне показывал хорошую картошку, кажется, из Тауйска. Или соврал?
- Именно из Тауйска, только там она родит хорошо. А севернее - лишь капуста, редиска, репа и другие корнеплоды - так мне доложили специалисты из Управления.
Павлов промолчал, уселся за стол. Комаров, пятясь, осторожно закрыл за собой двойную дубовую дверь. В приемной достал платок и вытер шею.
- Сурово обошелся? - вкрадчиво спросил адъютант, отрываясь от чтения какой-то записки.
- Было, было… - И тут же взял телефонную трубку.
Гаранина на месте не оказалось. Тогда Комаров позвонил начальнику учетно-распределительного отдела Севвостлага и уже тоном приказа повелел связаться с начальником Управления сельским хозяйством полковником Швецом, чтобы совместно отобрать полсотни или даже сотню специалистов для сельского хозяйства.
- Приказ Павлова, - многозначительно добавил он.