Более надежным способом быстро раздобыть средства была продажа должностей, но и тут имелись свои подводные камни: массовое создание новых должностей могло, с одной стороны, вызвать недовольство действующих чиновников, а с другой - понизить планку профессионализма, поскольку упор делался на количество, а не на качество. Однако предложение находило устойчивый спрос: став королевским чиновником, богатый буржуа получал не только почет и сиюминутные выгоды, но и постоянный источник дохода, который благодаря полетте мог передать по наследству. В конце 1635 года на утверждение в Парижский парламент были представлены 42 эдикта о создании новых придворных должностей. Магистраты заставили себя упрашивать: королю пришлось присутствовать на заседаниях, чтобы продавить свои эдикты, в том числе и те, которые увеличивали взносы за существующие должности.
Офицерские должности тоже продавались. Будущему маршалу Тюренну (1611–1675) отец купил первый пехотный полк, когда юному виконту было 15 лет (таких военачальников называли "полковниками в слюнявчиках"). Годом позже полк был распущен королевским ордонансом, и Тюренн четыре года служил простым солдатом, пока снова не стал полковником. Перед очередной военной кампанией монарх вручал офицерам предписания, наделявшие их правом вербовать солдат. Командиры рот и полков получали деньги на вербовку, экипировку и выплату жалованья солдатам в течение года, в несколько приемов. Контроля за расходованием этих средств не было никакого, поэтому офицеры записывали в роты "мертвые души", на смотрах предъявляли статистов, а не настоящих рекрутов, а жалованье дезертиров присваивали. Капитаны зачастую не знали своих солдат в лицо, а вместо имен употребляли прозвища. Согласно статистическим данным, в 1635 году французская армия насчитывала сотню тысяч солдат, но сколько из них было налицо, одному Богу известно.
В мирное время ядро королевской армии составляли швейцарские наемники, гвардейские подразделения, несколько старых полков и крепостные гарнизоны. Конницу набирали из венгров, албанцев, сербов и валахов (имперцы прибегали к услугам поляков, казаков и татар). Армия была отдельным сообществом со своими законами, жившим за счет гражданского населения.
Сами капитаны по большей части "не заслуживали чести носить это имя", сокрушался Шарль де Шомберг, произведя смотр офицерам полка, собранного в Лангедоке. Да и в высшем эшелоне дела обстояли не лучше. "Король знает военных, как никто другой, но если он обойдет всё свое королевство, то не сыщет там людей по своей мысли", - писал Ришельё в 1636 году. Лафорс к началу активных военных действий был уже стар; маркиз де Брезе, кардинал де Лавалетт и герцог Ангулемский не могли называться стратегами. Да и на преданность полководцев не стоило слишком полагаться. Опасаясь, что они не выполнят приказ, кардинал стремился отправлять в каждую армию по несколько генералов; кто-нибудь да сделает то, чего от него ждут. Но так получалось еще хуже, поскольку между генералами начинались споры и дрязги.
К началу 1636 года французская армия насчитывала (на бумаге) 170 тысяч человек пехоты и 21 тысячу кавалеристов, плюс артиллерия - в общей сложности 11 армейских корпусов. Самый крупный расположился в Пикардии на границе с Фландрией, принца Конде направили в Эльзас и Франш-Конте, а маршала де Креки - на итальянский фронт. Однако в марте господин де Шон, губернатор Пикардии, сообщил Ришелье, что у него нет ни войск, ни денег. Когда Людовик XIII приказал графу де Суассону, поставленному во главе пикардийской армии, выдвигаться к Рокруа, тот заявил, что у него всего пять тысяч пехотинцев и 1200 конников, тогда как по отчетам их было соответственно девять и три тысячи.
Что делать? Ришельё посоветовал… затеплить неугасимую лампаду у алтаря Парижской Богоматери.
Между тем корпус под командованием принца Конде вторгся во Франш-Конте. 29 мая Конде осадил Доль и письменно объявил его жителям: если они покорятся в течение трех дней, то перейдут под покровительство Людовика XIII. Зачем такая спешка, ответил губернатор Лавернь; годик подождем, а там решим. Видя, что нашла коса на камень, Конде стал проводить одну атаку за другой и, добиваясь даже самого незначительного успеха, выступал с новыми призывами сдаться. В конце концов он выставил себя на посмешище: осажденные прислали к нему трубача-парламентера с предложением снять осаду и отвести войска за шесть дней: "Если ваше высочество отвергнет это предложение, ему придется худо". Более того, жители Доля пригрозили продержать принца под своими стенами столько же времени, сколько он провел в утробе матери, а затем вынудить снять осаду. Конде рассвирепел. Но ярость - плохой помощник. Четыре тысячи защитников города успешно сопротивлялись пятнадцати тысячам королевских солдат, отбивая все их атаки, неделю за неделей. Даже эпидемия чумы, начавшаяся в городе, не ослабила их решимости. В Доль срочно вызвали инженеров, которые принялись рыть подкопы, чтобы взорвать крепостные стены. Взрыв наметили на 13 августа: это был последний шанс, поскольку имперские войска спешили на помощь к осажденным и могли отрезать французам пути к отступлению. Но операция не удалась, и через два дня Доль был освобожден. Хуже того, Фердинанд II объявил войну Людовику XIII.
Ришельё жестоко отомстил за унижение Конде: немецкие наемники герцога Саксен-Веймарского вторглись во Франш-Конте из Эльзаса и прошлись по этой провинции огнем и мечом. Устояли только Доль, Грей, Сален и Безансон. Население массово бежало в Швейцарию и Италию или пряталось в пещерах Юра. Поля были вытоптаны и сожжены, весь урожай погиб, начался голод, потом еще и чума. Дошло даже до каннибализма: сначала ели убитых солдат, в изобилии валявшихся на полях сражений, а затем матери стали убивать своих детей, чтобы не погибнуть от голода…
Францию же в этот суровый час постигла тяжелая утрата: 14 июня маршал Жан де Туара, командовавший армией герцога Савойского, был убит выстрелом из аркебузы во время штурма крепости Фонтането д’Агонья. В 1633 году Туара был произведен в рыцари Ордена Святого Духа, но отказался приехать в Париж, чтобы получить голубую ленту. Ришельё, никогда его не любивший, воспользовался этим предлогом, чтобы оговорить бывшего королевского фаворита (два его брата были замешаны в мятеже Гастона) и лишить его должностей. Но доблестный маршал заслужил себе славу в Пьемонте. Когда он испустил дух, солдаты намочили платки в его крови, говоря, что будут всегда носить их при себе и смогут с их помощью побеждать врагов. Тело доставили в Турин, где Кристина устроила пышные похороны в присутствии всего двора и сената.
Между тем во Фландрии Томас Савойский и Пикколомини, а также наемник Иоганн Верт, получивший от императора Фердинанда II баронский титул за победу при Нёрдлингене, собирали войска. Герцог де Шон получил приказ сосредоточить свои силы к северо-западу от Лана. 2 июля неприятель перешел границу и через неделю занял уже хорошо известную нам крепостцу Ла-Капель, которой командовал барон дю Бек. Под давлением гарнизона и местных жителей он был вынужден капитулировать. Удержать северный фронт нужно было любой ценой; граф де Суассон не внушал кардиналу большого доверия, и он отправил к нему в помощники маршала де Брезе, мужа своей племянницы, который прислал дяде пессимистический отчет о состоянии войск и командирах.
Дорога на Суассон и Реймс была открыта, парижане взволновались. Ришельё напечатал статью в "Газете", преуменьшая значение первого поражения, "чтобы успокоить буржуа", как он объяснял королю. Однако сам кардинал пал духом; душевные силы, которые он слишком долго напрягал, его покинули. Отцу Жозефу приходилось его подбадривать; "серый кардинал" рассказал, будто ему явилась Богородица и пообещала, что за первыми неудачами последуют победы. Ришельё начал спешно собирать новые войска, чтобы довести армию Суассона до восемнадцати тысяч пехотинцев и пяти тысяч всадников. Неприятель между тем всё шел и шел вперед.
В минуту высшей опасности французы умели проявлять мужество. Маршал де Гебриан, защищавший Гиз, отважно сразился с врагом 26 июля и заставил его отступить. Неприятельские войска повернули на Сен-Кантен и атаковали крепостцу Ле-Катле. После двух дней осады ее комендант барон де Сен-Леже открыл ворота. Эта новость вызвала в Париже бурю негодования. Во время заседания Совета Людовик приказал арестовать дю Бека и Сен-Леже и судить их за "оскорбление величия, коварство и трусость". Однако оба успели покинуть страну до приезда курьера с приказом о их аресте. У Ришельё возник справедливый вопрос: кто мог предупредить изменников, ударившихся в бега? Сен-Леже был дядей Сен-Симона, а тот присутствовал на Совете. Фаворит не стал запираться и попросил у короля позволения покинуть двор.
Граф де Суассон следовал по пятам за неприятелем, чтобы помешать ему форсировать Сомму. Его поведение казалось в Париже позорным и непрофессиональным. 1 августа французы сожгли и оставили Брэ на окраине Нормандии, который тотчас заняли враги. Армии пришлось перейти обратно за Сомму; отход прикрывал шевалье де Монтеклан, засевший на мельнице с тридцатью солдатами. В мельницу угодило 1800 ядер.
Тридцатидвухлетнему Суассону, имевшему под своим началом десять тысяч пехоты и артиллерию без пороха и фитилей, противостояли 37 тысяч немецких наемников с сорока пушками. Немцы сжигали дома и церкви, убивали священников. Иоганн Верт взял Руа, Оттавио Пикколомини опустошал земли между Соммой и Уазой, устраивая вылазки даже в Понтуаз; только Мондидье еще сопротивлялся. В Париже началась паника: люди бежали в Шартр, Орлеан и Тур. В это время Конде продолжал торчать под Долем. Людовик отвел ему три дня на всё про всё, велев в случае неуспеха снять осаду.
Чтобы привлечь на свою сторону общественное мнение, вечером 5 августа Людовик принял в Большой галерее Лувра депутатов ремесленных цехов, всех обнял и расцеловал, даже башмачников, - "настолько невзгоды смиряют людей, даже величайших из королей", как пишет маркиз де Монгла. В тот же день он встретился с членами парламента и велел им собрать и снарядить войска. Через день неприятель осадил Корби в Пикардии.
Томас Савойский принял это решение, чтобы обеспечить себе надежный тыл, хотя Иоганн Верт был против и хотел идти прямиком на Париж. Парижане воспряли духом: гарнизон Корби - 1800 солдат, там есть запасы продовольствия и боеприпасов, достаточные, чтобы продержаться до подхода своих… Тем временем Суассон, отступая, сжигал мельницы между Соммой и Уазой…
Разумеется, сразу встал вопрос: "Кто виноват?" На заседании Парижского парламента 10 августа магистрат де Мем выступил с предложением направить депутацию к королю, чтобы "раскрыть ему глаза": его обманывают и обкрадывают; вместо введения новых налогов нужные на армию деньги легко можно найти в Бруаже и Гавре, принадлежащих кардиналу. На возражения председателя де Мем ответил, что речь идет о спасении Франции, а парламент - ее представитель. Выбрали депутатов. Как только Ришельё об этом узнал, он вызвал нескольких магистратов в Лувр, к королю. Людовик, не умевший миндальничать, прямо сказал: "Не вмешивайтесь в дела моего государства; я запрещаю вам рассуждать и воображать себя моими опекунами, вмешиваясь в мои дела". Затем слово взял Ришельё, обратившись непосредственно к виновнику "смуты": "Ну же, господин де Мем, говорите, выскажите ваше мнение, чтобы я мог ответить вам аргументированно". Кто-то из депутатов пискнул, что раз их призвали пред очи его величества - их дело слушать, а не высказываться. "В целом парламентский корпус хорош, - заключил король, - но я вижу, что среди вас есть испанцы".
Бьют бегущих, топчут упавших. Вместо того чтобы прятаться от народа, надо почаще быть на глазах - это советовал и отец Жозеф. Сюринтендант финансов носился по Парижу верхом - и почти никто не бросил ему вслед бранного слова. Кардинал разъезжал по городу в карете, резко сократив свою охрану: почти все его гвардейцы отправились на фронт.
Совет постановил собрать армию в 20–30 тысяч человек для защиты линии фронта, проходящей по Уазе. Была объявлена мобилизация. Все дворяне, способные держаться в седле, обязаны были явиться на места сбора в своих провинциях. Города должны были выставить определенное количество солдат, пеших и конных, вооружив их и снабдив жалованьем. В случае отказа рекрутский набор проводился принудительно, а налоги увеличивались.
Попутно реквизировали лошадей, оружие, боеприпасы и провиант, что тоже было нелегко. Владельцы экипажей возмущались. Король уступил, заявив, что возьмет у каждого одну лошадь из трех. Отбирать лошадок у землепашцев было нельзя, как и у возчиков, занимавшихся снабжением городов. С порохом тоже были проблемы. Король отозвал изданные по окончании гражданских войн 1618–1619 годов эдикты о монополии на его производство и торговлю, и тотчас порох стали свозить в Париж со всех концов королевства и даже из-за границы. Отдельный эдикт устанавливал твердые цены на мушкеты и пики. Людовик вел переговоры с оружейниками Парижа, Лиона и Арденн, которые привозили свою продукцию в Арсенал или прямо в особняк Ришельё. Реквизированное зерно свозили в столицу на случай осады, складируя во всех помещениях, которые можно было для этого приспособить. Горожанам предоставили привилегию на строительство ручных мельниц, а также обычных ветряных - вдоль Сены. Городские стены и все 15 ворот срочно начали укреплять, чистили рвы…
Людовик появлялся за день в десятке мест. Всем дворянам и бывшим военным он приказал записываться в армию к Лафорсу, принимавшему новобранцев в парижской ратуше. На 10 августа был назначен общий сбор в Сен-Дени. Лакеи и слуги, способные носить оружие, тоже были записаны в ополчение. Более того, король решил закрыть большинство мастерских и строек, оставив мастерам только по одному подмастерью или ученику, всех остальных - под ружье. Исключение сделали только для пекарей и ремесленников, работавших на оборону. Даже бродяг не забыли (в их числе было много беженцев): при записи в рекруты они получали в награду, помимо единовременной выплаты, освобождение от подушной подати на три года.
Гром грянул 15 августа: после всего лишь недельной осады Корби капитулировала - без боя, без штурма… Комендант Максимильен де Бельфорьер, маркиз де Суайекур, имел в своем распоряжении гарнизон в 1600 солдат, которому противостояла тридцатитысячная вражеская армия. Он сдал город, чтобы избежать его разграбления. Это был уже перебор! На следующий день шевалье де Сен-Прейль переплыл Сомму, проник в Корби и стал уговаривать трусливого коменданта отказаться от капитуляции, но было уже поздно: в 10 часов утра в Корби вступил неприятель - 3400 пехотинцев и 250 конников (испанцы, немцы, фламандцы, валлоны, савойцы, хорваты и поляки); жителям осажденного города сохранили жизнь и имущество, гарнизон смог покинуть его с оружием и обозом и отступить в Амьен, а Суайекур сбежал за границу.
Узнав об очередной измене, Людовик возглавил военный совет, который заочно судил двух первых пораженцев - дю Бека и Сен-Леже. Комендантов признали изменниками и приговорили к четвертованию и поражению в правах: они и их ближайшие родственники были лишены дворянства, их гербы разбили, дома снесли, а имущество конфисковали. На Гревской площади совершили казнь над их изображениями. В тот же день король вместе со статс-секретарем Шавиньи выехал к войскам в Санлис, оставив в Париже Ришельё.
Врагу нельзя было позволить перейти Уазу. Ключом к Парижу стал Понтуаз. Маршал Лафорс расположился вокруг Санлиса в ожидании обещанных подкреплений.
Людовик отправился из Санлиса в Пон-Сент-Максанс и провел там военный совет. Было решено, что Лафорс расположит свои войска между этим городом и Вербери, а Суассон, оставив в Компьене два полка, приведет резервную армию, чтобы усилить тыл Лафорса. Ришельё тем временем занимался укреплением Амьена, Бове и Абвиля в Пикардии, одновременно понукая союзников-голландцев, чтобы они перешли в наступление. Принц Оранский нехотя согласился, и вскоре пронеслась весть о том, что около двадцати восьми тысяч солдат выступили на Брюссель. Продвижение неприятеля замедлилось. В это время Людовик XIII инспектировал долину Уазы, приказывая разрушать мосты и броды. Всё приходилось делать самому: "Де Бофор, который занимается бродами от Крейя до болот Реомона, много говорит и мало делает. Господин де Лаффема поступает так же, - писал король Ришельё 19-го числа из Шантильи. - Я нашел два лучших брода, где еще ничего не было сделано; их разрушат нынче вечером".
Ввиду того, что дела удерживали короля вне столицы, он передал всю полноту власти в Париже кардиналу. Отныне всякое противодействие главному королевскому министру становилось преступлением, поскольку он представлял короля.
Гастон тоже внес вклад в общий патриотический порыв: 24 августа собранная им армия из восьмисот дворян и четырех тысяч солдат выступила в путь, украсив себя цветами и листьями. Прибыв на место, они разделились на роты по 100 человек - 60 мушкетеров и 40 пикинеров. Капитанов выбирали из дворян, закаленных в боях. Наскоро обученные войска отправлялись на фронт, заменять выбывших.
По совету Ришельё Людовик решил доверить брату командование военной операцией в Пикардии, поставив под его начало графа де Суассона, поскольку они были дружны. За обоими должен был присматривать опытный Лафорс.
С началом сентября неприятель перешел в наступление: 600 конников показались в двух лье от Пон-Сент-Максанса, вдвое больше - в Руа, чтобы попытаться выбить оттуда гарнизон. "Все пикардийские крестьяне переходят Уазу и возвращаются в свои деревни, - писал Людовик кардиналу. - Я видел вчера больше шестидесяти повозок, ехавших назад".
В войсках не существовало интендантской службы. Поставщики продовольствия для солдат и фуража для конницы стремились нагреть руки на государственных контрактах и не соблюдали их условий. Солдаты часто голодали и ходили в лохмотьях. 26 августа 1636 года Людовик XIII, находившийся при армии в Пикардии, в девять часов вечера писал кардиналу: "Главное - это провиант, а в этом я не вижу большого порядка, равно как и достаточного количества повозок, которые следовали бы за армией. Нужно также выдать денег нашей новой коннице, когда переберемся через реку, иначе она вся разбежится". 2 сентября он сообщал Ришельё: "Несколько полков пожаловались мне, что Миньо больше не желает поставлять им хлеб за неимением денег, я нарочно послал их ему вчера вечером, но ответа пока так и не получил". 5 сентября: "Я велел господину канцлеру держать хлеб в среду наготове в Санлисе и Крепене для Бургундской армии". Король полагался на кардинала - тот всеми средствами пытался раздобыть провиант, задействовав даже епископов, в том числе своих родственников, но на деле всё зависело от "снабженцев", не отличавшихся безукоризненной честностью.