Постриг Луизы состоялся 22 июля; король не пожелал присутствовать при обряде, а Анна Австрийская с удовольствием согласилась. По окончании ритуала, который провел отец Коссен, королева подошла к нему и сказала, что его долг - объяснить королю, насколько политика, проводимая главным министром, вредна для королевства и всего христианского мира. Королевский духовник как раз и занимался этим с величайшим усердием, так что кардинал, верно, не раз пожалел о своем опрометчивом выборе. Ришельё дошел до того, что, находясь в Сен-Жермене, бесцеремонно прерывал разговоры, которые король с отцом Коссеном вели наедине. Чтобы успокоить подозрения кардинала, Людовик придумал уловку: у него всегда была под рукой тетрадь, в которую он записывал текст богослужения на латыни под диктовку своего духовника. Застав их за таким благочестивым занятием, Ришельё успокаивался. Однако кардинал был не так прост: он поручил своему брату, кардиналу Лионскому, выведать, что на уме у отца Коссена; тот дознался, что святой отец разделяет взгляды мадемуазель де Лафайет и чувствует себя в полной безопасности, поскольку король к нему благоволит… Ну-ну…
На следующий день отец Коссен вместе с Ботрю выехал в Седан, чтобы Суассон принес клятву в верности королю на Святом Евангелии. В тот же день была подписана капитуляция Ландреси; испанский гарнизон, сведенный до 250 пеших и 50 конных солдат, покинул крепость, перешедшую под управление коменданта-француза. У короля было две кандидатуры на этот пост - протестант и католик; по совету кардинала он остановил выбор на католике, чтобы не вызвать у населения Фландрии неприязни к французским завоевателям.
Кардинал-инфант не смог выручить ни Ландреси, ни Бреду. Его войска - 13 тысяч пехоты и пять тысяч конницы - были растянуты по всей границе с Голландией. Не решившись атаковать принца Оранского, он ушел к Маасу, бросив Эно на разграбление французам, которые дошли до Монса; Мобёж 5 августа сдался без боя. Агенты Ришельё перехватили письмо кардинала-инфанта к императору Фердинанду III, в котором тот жаловался на бедственное положение и говорил, что может уповать только на Бога. Ришельё немедленно известил кардинала де Лавалетта, что тот может действовать совершенно свободно.
"Скажу я вам, у кардинала престранный ум, - поделился однажды Людовик с отцом Коссеном. - Ничто от него не укроется; он приставил шпионов к иноземным государям и узнаёт о их намерениях, он перехватывает пакеты через переодетых людей, грабящих гонцов". Но в начале августа было перехвачено письмо Анны Австрийской Мирабелю, и король немедленно приказал арестовать Лапорта, не сомневаясь, что письмо прошло через его руки, а жене велел сей же час выехать в Шантильи и быть там 12 августа.
В этот день верный паж королевы должен был передать некоему господину ла Тибодьеру, который отправлялся в Тур, письмо своей госпожи герцогине де Шеврез. Они встретились во дворе Лувра, однако Тибодьер (доверенное лицо Шавиньи) не стал брать письмо под тем предлогом, что уедет только завтра. Лапорт наведался еще к капитану гвардейцев Гито, а на обратном пути его неожиданно арестовал мушкетерский патруль и доставил в Бастилию. Письмо изъяли; оно косвенно указывало на то, что "Шевретта" могла быть замешана в переписке королевы с Нидерландами и Испанией. Около восьми часов вечера Лапорта привезли в кабинет Ришельё на допрос. Кардинал, канцлер Сегье и статс-секретарь Сюбле де Нуайе провозились с ним до часу ночи, но Лапорт всё отрицал и отказался написать королеве. Его отвезли обратно.
В тот же день канцлер Сегье в сопровождении государственного советника де Лапотри явился в особняк Шеврезов на улице Сен-Тома-дю-Лувр и предъявил герцогу письмо короля с подтверждением полномочий Лапотри и разрешением на обыск в комнате Лапорта. Там нашли целый ворох писем герцогини королеве, не содержавших, однако, ничего крамольного. Важные бумаги, шифры и печати хранились в надежном тайнике в стене, который Лапорт ловко замаскировал куском мрамора.
Утром 13 августа канцлер и архиепископ Парижский отправились в монастырь бенедиктинок Валь-де-Грас, основанный королевой в 1624 году. Мать-настоятельница Сент-Этьен сказалась больной, что не избавило ее от обыска; архиепископ запретил монахиням переговариваться под страхом отлучения от Церкви. Аббатисе он сказал, что король приказывает ей ответить на вопросы канцлера. Сегье заявил ей, что король знает о письмах, которые королева писала Мирабелю, госпоже де Шеврез и госпоже дю Фаржи; что королева во всём созналась и просит подтвердить ее слова, чтобы король уверился в ее искренности и раскаянии.
Аббатиса была женщина опытная: она сказала, что знать ничего не знает, ведать не ведает, королева никогда не писала никаких писем и не получала их, находясь в монастыре. (Чутье ее не подвело: к тому времени королева еще не сделала никаких признаний.) Шифры? Какие шифры? И слова-то такого не слыхивала. А шкатулка, присланная английской королевой, которая хранится в садике на террасе? Там только кружева и прочая галантерея английской работы, которую ее величество прислала своей невестке, а та передала в ризницу монастыря. Но письма-то от королевы у вас есть? Вот, целая шкатулка, не угодно ли взглянуть? Все письма, хранившиеся у одной из монахинь, были датированы 1630 годом (когда Анна Австрийская находилась в Лионе) и лишь одно - 1632-м. Речь в них шла о некой "родственнице" (под ней подразумевалась герцогиня де Шеврез), которой королева просила передать то письмо, то пакет. Что за родственница? Одна девица из Франш-Конте, Маргарита де Косси; она хотела стать фрейлиной королевы, но уже умерла. Стала бы королева так часто писать и передавать пакеты девице, которую в глаза не видела? И ведь Франш-Конте под властью испанцев, не так ли? Мать Сент-Этьен сама родом из Франш-Конте, а ее брат был губернатором Безансона…
Пока проходил обыск, наступил час обеда, и все монахини собрались в трапезной. Архиепископ велел настоятельнице отправляться в свою келью и собирать вещи: она сегодня же покинет Валь-де-Грас и отправится в небольшой монастырь в городке Шарите-сюр-Луар. Специально присланный врач засвидетельствовал, что она сможет перенести дорогу. В два часа дня низложенная аббатиса отправилась в путь в сопровождении трех монахинь, священника и четырех полицейских в штатском во главе с офицером. Монахиням было велено избрать себе новую настоятельницу; ею стала сестра де Понша-то, кузина Ришельё.
Анна Австрийская между тем терзалась тревогой в Шантильи, потеряв аппетит и сон. 24-летний герцог де Ларошфуко (тогда носивший титул принца де Марсильяка) вспоминал в мемуарах, что королева просила его похитить ее и мадемуазель де Отфор и вывезти в Брюссель. Разумеется, этот проект был полнейшей авантюрой, и от него пришлось отказаться.
К королеве сначала прислали Шавиньи, который сообщил ей об аресте ее пажа, подозрениях на ее счет и задал несколько вопросов. Анна ответила, что ее оговорили перед королем, отказалась отвечать и отправилась спать, вне себя от гнева и досады. Следующим явился канцлер Сегье, от которого ей уже не удалось отделаться так просто. Он предъявил королеве ее собственноручное письмо Мирабелю, а когда Анна выхватила бумагу и спрятала за корсаж, Сегье, не отличавшийся деликатностью, протянул к ней руку и вынудил отдать письмо. Стоило ли отпираться? Но Анна отправила своего секретаря Легра к кардиналу с уверениями, что Лапорт передавал только ее письма герцогине де Шеврез. В праздник Успения Богородицы королева причастилась и поклялась перед Легра на Святых Дарах, что никогда не переписывалась с заграницей, прося сообщить об этом Ришельё. Она даже призвала на помощь отца Коссена, который был совершенно не в курсе происходящего, однако поверил клятвам королевы. На самом деле она только усугубила довлевшие над ней подозрения.
Вернувшийся Легра сообщил, что королю и кардиналу многое известно. Тогда Анна стала просить о встрече с Ришельё. Вообще-то кардинал сам дал понять, что эта встреча необходима, однако устроил всё так, что она состоялась по приказу короля: несмотря на плохое самочувствие, его высокопреосвященство был вынужден подчиниться своему государю и отправился спасать его незадачливую супругу, пока она окончательно себя не погубила.
Анна уже поняла, что лучше сознаться. Да, она писала во Фландрию своему брату кардиналу-инфанту и маркизу де Мирабелю, жалуясь на свою горькую долю. Она просила Мирабеля воспрепятствовать союзу между Людовиком XIII и герцогом Лотарингским, а также между Англией и Францией. Да, она собиралась встретиться с герцогиней де Шеврез, которая должна была явиться в Париж инкогнито. Эти признания были сделаны кардиналу наедине, когда статс-секретари Шавиньи и Нуайе, присутствовавшие при начале разговора, уже ушли. Королева совершенно потеряла самообладание и, если верить мемуарам Ришельё, перемежала свою речь восклицаниями: "Как вы добры, господин кардинал!" Она даже протянула ему руку, но Ришельё из почтения не прикоснулся к ней. В тот же день Людовик, получивший подробный отчет об этой встрече, потребовал, чтобы королева письменно подтвердила признания, сделанные министру. В интересах государства было ее простить, хотя король имел полное право развестись с ней и выслать обратно в Испанию.
Анна написала под диктовку текст своих признаний, и внизу этого документа Людовик приписал своим крупным почерком: "Увидев искреннее признание королевы, нашей дражайшей супруги, в том, что могло в ее поведении доставить нам неудовольствие в течение некоторого времени, и получив от нее уверения, что она будет исполнять свой долг по отношению к нам и нашему государству, мы объявляем, что полностью забудем то, что было, никогда не станем об этом вспоминать и намерены жить с нею, как добрый король и добрый муж должен жить со своею женою, в доказательство чего подписываем сию бумагу и передаем ее на подпись статс-секретарю. Составлено в Шантильи 17 августа 1637 года". Возможно, в этот момент он думал о своей сестре Елизавете, с которой прекратил переписку, как только объявил Испании войну. Он-то соблюдал правила игры!
Специально для королевы составили правила поведения:
"Я не желаю, чтобы королева писала госпоже де Шеврез, главным образом потому, что это было предлогом для всех ее писем к другим лицам.
Я желаю, чтобы госпожа де Сенесей доносила мне обо всех письмах, отправляемых королевой, и чтобы они были запечатаны в ее присутствии.
Я также хочу, чтобы лейб-камеристка Филандр сообщала мне обо всех случаях, когда королева станет писать, а это будет происходить, поскольку у нее есть письменный прибор.
Я запрещаю королеве посещать женские монастыри, пока снова не дам ей на это разрешение; я желаю, чтобы в одном помещении с нею всегда находилась придворная дама и камер-фрау.
Я прошу королеву помнить, когда она пишет или велит писать за границу или передает туда известия любым путем, прямым или косвенным: она сама сказала мне, что по собственному согласию будет лишена забвения своего дурного поведения, которое я даровал ей сегодня.
Пусть королева также знает, что я не желаю, чтобы она виделась с Крафтом и прочими посредниками герцогини де Шеврез.
Составлено в Шантильи 17 августа 1637 года".
Ниже рукой королевы приписано: "Обещаю королю свято соблюдать вышеизложенное".
После этого король поднялся в комнату супруги, и та попросила у него прощения в присутствии кардинала. Людовик сказал, что прощает ее, и, по настоянию Ришельё, супруги поцеловались. Король вновь стал навещать жену каждый вечер, но это были протокольные визиты, в которых не было никакой сердечной теплоты. Вскоре королеве разрешили посещать монастыри, за исключением Валь-де-Грас, но она сама от этого воздерживалась.
Оставалось разобраться со "стрелочниками" - Лапортом и герцогиней де Шеврез. Паж молчал как рыба, и королеве велели написать ему, чтобы он во всём признался. Но письмо было написано под диктовку, в очень расплывчатых выражениях. Что значит "во всём"? В переписке с Шеврез? С Мирабелем? Или в сношениях с Марией Медичи, английским двором и Оливаресом? Уж лучше молчать. Здесь открывается очередная страница истории, достойная авантюрного романа. В Бастилии находился шевалье де Жар, помилованный на эшафоте и заключенный в тюрьму пожизненно. Мари де Отфор выдала себя за горничную его приятельницы мадам де Вилларсо и отправилась вместе с ней на свидание. Там она передала Жару письмо с подробными инструкциями королевы Лапорту. Шевалье сумел разузнать, что камера Лапорта находится под его собственной, двумя этажами ниже. Во время прогулки в тюремном дворе он сговорился с узниками с промежуточных этажей. Ночью каждый разобрал пол в своей камере, и Лапорту спустили письмо на нитке, выдранной из рубашки. На следующий же день Лапорта вызвали на допрос и показали ему орудия пыток: дыбу, "испанский сапог", жаровни, клещи… Лапорт стоял на своем: письмо королевы было ей продиктовано, но если ее гофмейстер господин де Ларивьер повторит вслух приказ ее величества, он всё скажет. В присутствии Ларивьера Лапорт признался, что передавал письмо Мирабелю через Ожье из английского посольства - и только. Его вернули в камеру, где он провел еще девять месяцев.
Ришельё отправил в Тур двух аббатов, чтобы расспросить "Шевретту". Та уже знала, что произошло, и с полным основанием опасалась королевского гнева. Сначала она всё отрицала, но 24 августа подписала некоторые признания, которые аббат дю Дора привез в Париж.
От герцогини было меньше вреда, пока она находилась во Франции, поэтому кардинал всячески пытался помешать ее отъезду за границу; он даже предложил уплатить ее долги. Ларошфуко прислал в Тур англичанина Крафта, чтобы успокоить герцогиню: король ее простит. Однако та всё равно не находила себе места. Аббат дю Дора в дороге заболел, от него не было вестей. Тут герцогине доставили часослов от Мари де Отфор. Согласно их уговору, если переплет книги будет зеленым, значит, бояться нечего, красный цвет - опасность. Переплет часослова оказался красным. Более того, в книгу было вложено письмо королевы, сообщавшей, что арест неминуем: за герцогиней придут утром 6 сентября.
Возможно, Анна Австрийская попросту желала избавиться от чересчур деятельной подруги, которая уже навлекла на нее немало бед. Как бы то ни было, герцогиня запаниковала. Получив часослов, она немедленно отправилась к старому архиепископу Турскому Бертрану д’Эшо и получила от него рекомендательное письмо его племяннику в Стране басков. В девять вечера она покинула замок Кузьер, переодевшись в мужское платье, и верхом, в сопровождении двух слуг, выехала в Пуатье, а затем в Рюффек, где обратилась за помощью к Ларошфуко. Не сумев похитить королеву, тот предоставил герцогине карету и четверку лошадей, а также дал адрес своего поверенного Мальбати, который проводил ее до испанской границы. Из Испании "Шевретта" отправилась в Англию.
Тем временем испанцы решили совершить отвлекающий маневр, чтобы оттянуть силы противника с нидерландского и итальянского фронтов, и осуществить вторжение во Францию с юго-запада, через Руссильон. 27 августа 12 тысяч пехотинцев и 1300 конников с четырьмя десятками орудий осадили крепость Леукате, гарнизон которой состоял всего из 110 солдат. Комендант Эркюль Бурсье де Барри мобилизовал к ним в помощь 60 жителей соседнего поселка, чтобы продержаться до подхода подкрепления. В самом деле, на выручку вскоре пришли две роты Лангедокского полка.
Поселок Леукате сожгли 2 сентября. Командир испанцев попытался подкупить защитников форта пятью тысячами экю наличными и шестью тысячами пожизненной ренты, но предложение о сдаче было отклонено. Тогда осаждавшие стали строить вокруг крепости стену с двумя фортами. Три батареи ежедневно обстреливали Леукате, выпуская по 400–500 снарядов. Одновременно испанская конница опустошала окрестности, продвинувшись до самого Нарбонна. Внешние бастионы Леукате были разрушены; защитники крепости остались без провианта. Испанцы предвкушали легкую победу.
Но они просчитались: 11 сентября в Лангедоке собрали ополчение; войска д’Аркура, недавно захватившие Леринские острова, присоединились к регулярным отрядам Шарля де Шомберга; в общей сложности удалось собрать 20 тысяч человек пехоты и четыре тысячи конницы. У испанцев был перевес в артиллерии, но ради такого случая де Сурди снял пушки с галер. 28 сентября французская армия подошла к испанскому лагерю. На военном совете было решено атаковать ночью одновременно с пяти сторон.
Первыми в лагерь ворвались застрельщики и оборудовали проход через траншеи для кавалерии. Французская конница атаковала испанскую, которая в тесноте не могла применять тактику караколирования (когда первая шеренга всадников, выстрелив, разъезжалась в стороны, освобождая место для второй), и разбила ее. Но тут пошла в атаку испанская пехота. Ее удалось отбить с большим трудом; испанцы, лучше ориентировавшиеся на местности, сумели укрыться в одном из фортов и вели оттуда убийственный огонь по неприятелю, не знавшему, куда бежать в кромешной темноте. Французская конница провела около десятка атак, но каждый раз испанцы перегруппировывались под защитой форта. В конце концов противники, совершенно измученные, отступили на исходные позиции, чтобы с наступлением дня возобновить борьбу. Тем временем де Сурди привел подкрепление; эта новость ободрила французов, а испанцев обратила в бегство. Поутру французы обнаружили, что испанцы отступили по песчаной косе между лиманом и морем, бросив всю артиллерию; лишь в форте еще оставалось около двухсот человек. Их атаковали и всех перебили.
Разгром при Леукате стал полнейшей неожиданностью для Мадрида, уже строившего планы дальнейшей завоевательной кампании, и серьезным ударом по престижу Испании. За эту победу Людовик XIII сделал Шарля де Шомберга маршалом Франции. Примерно в то же время Виктор Амедей Савойский, зять и союзник французского короля, одержал победу над маркизом де Леганесом при Момбальдоне в Пьемонте, но вскоре скончался, а регентшей при пятилетнем наследнике Франциске Гиацинте стала его мать, сестра Людовика Кристина…
Анна Австрийская была тише воды ниже травы. Она наконец-то поняла, что игры, которым она предавалась, вовсе не были безобидными. 12 сентября король взял ее с собой на охоту в Сен-Море, во время которой были пойманы пять волков и лиса. "Я рассказал ей о приключении госпожи де Шеврез, и она нашла его весьма странным, сказав, что только безумная могла бы так поступить", - сообщил Людовик Ришельё. Несмотря на обещание венценосного супруга вести себя с ней, как подобает доброму мужу, Анна понимала, что ей трудно рассчитывать на возвращение былой нежности. Существовало только одно средство вернуть его расположение, поэтому она сразу же поверила в предсказание, о котором ей донесли: брату Фиакру, монаху ордена босоногих августинцев, 27 октября 1637 года во время молитвы было откровение: королева должна публично совершить три девятидневных молитвенных обета в честь Нотр-Дам-де-Грас, и Бог дарует ей сына. Брат Фиакр сам начал молиться 8 ноября; королева продолжила; три обета завершились 5 декабря.