Да, различия есть. Но это плазма, клетка без ядра, различия без центра развития. Цивилизация ведь немыслима без идентичности и восприятия других как внешнего мира.
Конечно. Как своего ближнего внешнего.
Ты приводил в пример цивилизацию русского Севера. Но русский Север не смотрит на Москву как на "свое внешнее".
Север в наибольшей мере себя утратил, верно. Но есть Сибирь. Это не книжное знание мое. Я бывал в Сибири и говорю: не похожи! Другие русские люди. Надо этой непохожести просто представить развитие. Дать культурную программу.
Прекрасно. Назови мне сегодня в Сибири сообщество или хоть пару человек, способных дать ей государственную перспективу. Кто – Боря Черных? Миша Рожанский? Стратегии нет. Она не выдвинута ни в одной точке России. А во-вторых, сохраняется неопределенность того, о чем мы говорим. И в основе неопределенности – какое реальное состояние регионализации является политически граничным для существования России.
Хорошо, обернем проблему иначе. Политическим фактом является тупиковость этой России. И опасность рецидива "единой и неделимой" в рамках ядерного мира. Отталкиваясь от зачатков русской суверенности и отвечая существующей угрозе, мы ищем альтернативу. Альтернатива срабатывает через невозможность. Единая неделимая не несет будущего для России, она его лишает. Здесь есть ресурс.
Позволь мне это перевести на политический язык. Ты говоришь Москве – пусть убирается в сторону?
Москва-Кремль, да, она должна себя убрать. Не Москва, а именно "Москва-Кремль".
Это какая-то другая, неведомая ныне Москва. В известной тебе в Кремле сидит Ельцин и ты с Президентским советом.
Ужасно работающий фантазм, эта "Москва-Кремль – Президенту России". Ельцину важны Грановитая палата и Георгиевский зал, чтоб хоть чем-то казаться.
С какой гордостью он говорит, как понял значение Кремля, когда ему предложили разместиться в Белом доме! И тут его великая интуиция подсказала, что этого делать нельзя. Вот проблема, договорим ее до конца. Твои региональные цивилизации не состоятся, пока им не придется выплывать. Пока не лишатся Москвы как крючка для своих иллюзий, фобий и комплексов.
Что ж, мы формулируем некоторую не исключенность, с опережающей альтернативой. Как таковой ее еще нет. Но мы знаем, что регионы сами не выплывут к русскому цивилизационному уровню, пока мираж "Москва-Кремль" не растает. Тогда нас снова ждет булгаковский финал в гибнущей Москве. Либо мы успеваем предложить опережающую альтернативу. Ведь то, о чем ты говоришь, несет бедственные последствия.
Ну еще бы!
По крайней мере, мы ведем с тобой этот разговор. Мы друг друга более чем знаем, и разговор содержателен. Но когда я разговариваю с публикой в Кремле, я не вижу там содержательности вообще и мне нечего им возражать. Что возразить, когда слышишь: "Михаил Яковлевич, это опасно, они там все местные красные бароны!" Местные бароны противны, но малоопасны. Опасен Ельцин, усевшийся посреди современного мира, правя безгосударственным пространством из Грановитой палаты.
Если бы разговор ты вел не со мной, исчезла бы и его комплиментарность. Тебя спросят: чем твоя опережающая альтернатива станет для Москвы, если не формой суицида десятимиллионного региона? Разве Москва виновата, что в ней две трети чиновников? Что ей, резню чиновников устроить? Москве надо чем-то жить. Чем ей жить, если ничем, кроме как столицей, она быть не умеет?
Если убрать ее повадку отбирать отовсюду свежие силы и свозить их сюда, в Большой театр и в Академию наук.
Не она их везла – сами едут! Не в эшелонах же их сюда свозили. И не в Академию наук, а в кабинетики власти.
Понятно. Но почему город с таким населением должен жить придатком к "Москва-Кремль"? Москва может зажить самостоятельной жизнью. С этой точки зрения Лужков не худшее. То, что он тяготеет к Москве как к городу, хорошо. Москва, пока столица, не город. Она не для москвичей. Ладно, при Сталине и потом жила за счет столичных привилегий. А теперь, когда привилегии убрали, а городом она так и не стала, легко впасть в маразм. При участии псевдоинтеллигентов, клюющих у Лужкова с руки.
А кому вывозить русских, бегущих из Средней Азии? Оренбургской области этим заниматься?
А кто справится с зреющей на почве унитарности войной Кавказа с Центром? Я не так глуп, чтоб не видеть, что все сопряжено с риском. Наихудший риск в бесполезной трате энергии на мнимости. Сегодня захлопнули Росселя с Уральской республикой, а завтра Ельцин скажет другим: почему бы вас, собственно, не укрупнить? Нельзя же от московского самодурства зависеть. Даже пока оно идет в твою пользу.
Это не самодурство, это определенная игра. Москва хочет укрупнять отдельные регионы для усиления собственных позиций. Это даже одной из стратегий централизации может стать.
Ну да, под своего человечка. Конечно, может, но надо нечто этому противопоставить. Ельцин напрасно поддался на уловку верного ему Росселя убирать. Который, вообще-то, не бог весть что.
Понятие "верного" для Ельцина недостаточно. Он, как царь Павел, считает: мне верен тот, кого я в данный момент признаю верным. И это работает.
Это, кстати, его руководящий критерий. Все, что делает, Ельцин делает под верность себе. Кстати сказать, он очень сталиноподобен, при всех различиях.
Да, это в нем сильно. Твой Сталин из него вовсю прет, правда в вегетарианской версии Ельцин – это Сталин без крови.
039
Польша и генерал Ярузельский. Разговор Гефтера с Ярузельским и Адамом Михником. "Нет никакого Homo soveticus". Польша – нация, а мы должны стать чем-то другим.
Михаил Гефтер: Ужасно, как сегодня заживо закапывают Ярузельского.
Глеб Павловский: Обвинение Ярузельского – убийственно правдоподобное вранье. Все эти документы секретных обсуждений. На деле Ярузельский типам в Москве говорил одно, про себя думал другое, а делал третье. Стараясь исключить наше вмешательство, одновременно жупелом русских танков охладить Польшу, которая пошла в разнос. Ярузельский лишил Польшу шанса умыться кровью, Михник это понимает. Этого-то поляки на самом деле Ярузельскому простить не могут, что он оставил нацию без видов на еще одну величественную катастрофу.
Ярузельский сказал мне: "Поймите мое положение. Вот эти вот, – он показал на Михника, – я их не знал, что они за люди. Они меня считали врагом, и я их считал врагами. Я знал, что мои заместители перейдут на сторону ваших вторгшихся войск. И передо мной стал вопрос: пока еще есть дисциплина в армии и войска мне подчиняются, а не расколоты вторжением, я должен что-то предпринять для Польши".
Вы знаете, говорит, я наделал много ошибок и страдаю от них. Многих людей я не знал и неправильно к ним относился. Но убежден, что в 1981 году худшим было не принять никакого решения. Рассказывал, как ездил в Москву на тайные переговоры. В сопровождении одного охранника, инкогнито. Целую ночь он разговаривал с Громыко и Устиновым. "На меня, – говорит, – страшно жали". А потом с Сусловым, который ему сказал: "Мы не для того потеряли 20 миллионов людей, чтоб уступить вам Польшу". То есть они готовились к вводу войск.
Адам его мнение оспаривал?
Знаешь, нет. Это интересно. Он сказал раз: главное то, что Ярузельский от военного положения сразу перешел к "круглому столу". Что, собственно, переломило всю ситуацию.
В какой-то момент я спросил у Ярузельского про легенду, будто они с кардиналом Глемпом в одном классе учились. Генерал рассмеялся. "Ну, кардинал все-таки много моложе меня. Это во-первых. Во-вторых, – он говорит, – я родился в очень зажиточной семье и учился в гимназии, где преподавали ксендзы. Гимназия была с яркой антирусской ориентацией. Мой дед с одной стороны погиб во время восстания 1863 года. Дед с другой стороны погиб в войне с Россией в 1920 году. Отец был у вас в лагере. Я сам, – говорит, – работал на лесоповале. При огарке свечи читал русских классиков и испортил себе на всю жизнь глаза. Все, – говорит, – казалось, все должно было бы меня склонить в другой лагерь. А Глемп, кардинал, – из рабочей семьи, активист социалистической молодежной организации. Это теперь его не подвинешь с места, он, – говорит, – консервативнее Ватикана. Так что насчет одного класса – нет, мы из разных классов". Главное, что он всегда ощущал себя поляком.
Мы произвели впечатление на генерала. Михник мне говорит: "Мы все были Homo soveticus". Я говорю: "Знаешь, это уже отработано. Так и я говорил, и друзья мои говорили. Эта чепуха уже отработана". Нет никакого Homo soveticus^. Была страшная тенденция к усреднению, которая так и не восторжествовала, – а мы ее зачем-то удерживаем самообвинениями. Мы только оскорбляем себя. Политбюро нас не усреднило, так мы теперь усредняем.
Homo soveticus – плохая присказка, и Мамардашвили любил эту тему. Я понимаю, когда Шаламов говорит: нельзя жить после Колымы и всего, что там с человеком стряслось. Но он собой доказал обратное, доказал тем, как он это рассказал. А сидя в удобном кресле, клеймить советского человека – не понимаю. Должен тебе сказать, я становлюсь почти патриотом СССР.
Адам сказал генералу: "Я тебя, – говорит, – так ненавидел. Если бы смог тогда, я бы тебя застрелил! А теперь мы вместе, и мы поляки". Понимаешь, вот это есть Польша. Вот феномен страны, которая способна и смогла стать нацией. А мы ею не можем стать. Не надо и пытаться, не надо делать вид. Мы должны стать чем-то другим.
040
Русский вопрос – главный государственный вопрос. Европеизация и геополитическая провинциализация. Чаадаевский вопрос, как из него выскользнуть. Мальчик Руст и конец Мандельштаму. Забыть цели – разучить задачи.
Михаил Гефтер: Русский вопрос даже в качестве неточного и неадекватного – главный государственный вопрос. Он не национален совершенно. В нем есть всемирное начало, и есть начало рабское. Эти иррациональные переходы послушания в нигилизм, расчеловечивающий путь отбора кадров в верхах власти. Всему в России, взятому порознь, можно найти аналогии на Западе. А взять в целом – не получается.
Глеб Павловский: Я намеренно тебя здесь торможу, потому в способе постановки вопроса содержатся шансы найти ответ либо не найти. Если уникальность вопроса текущего момента – один вариант, тогда он ситуативен, пусть ситуации сто лет. Если это вопрос, возникший еще в XVI веке, другое дело. Тогда вообще можно предположить, что русские вроде китайцев, то есть антропологическая мутация Homo sapiens.
Еврокитайцы!
Да, чем не вариант. Все эти вещи ведут к разным моделям политического поиска. Помнишь, мы говорили о циклах? То, что сегодня Россия не государство, а флуктуация, очевидно. Вопрос в том, эта флуктуация на 70-летнем цикле или на 7-вековом? Это ведь не абстрактная вещь.
Казалось бы, можно, прагматично сцепив зубы, достичь прозападного modus vivendi с этой глобальной западной парадигмой, политической, экономической и т. д. А там уже додумывать о различиях.
С другой стороны, уже ясно, что залезать сильно вглубь опасно. Европеизация сцепляется с пещерными страстями, и вскипает конфликт, ведущий к застреванию в себе и обвальной провинциализации. Мало нам радости, что мы застряли, не договорившись на берегу, куда нам плыть.
Когда я выстраиваю политическую версию, я подразумеваю свою идею фикс русских стран. Все остальное подверстывается к этой идее. Я действительно в этом вижу единственный выход. Ответ на вопрос, кто мы с множественным "мы" – не отклоняющий никого, никого не отвергающий, – движет к интеграции "русскостей".
Твоя мысль о русских странах и при согласии с ней может быть по-разному истолкована. Например, таким образом, что, строго говоря, и русских нет. А есть затяжное формирование иногосударств на бывшей советской территории.
Да, это ярлычок для регионализации, которая подготовит новую интеграцию.
Ярлычок – или анестезия при удалении идеи единого народа? Новое государство будет уже не русское для себя. А русские в нем станут меньшинством вроде евреев.
Мне кажется, они и в этом случае сохранятся в качестве русских. На чем настаивают не без основания, хотя основание "призрачное", то есть при участии великих призраков прошлого. И русская культура – не пустой звук. Нужно ли русскоговорящей культуре консолидированное пространство?
Или она получит новый шанс в энергетике интегрирующихся русских стран?
Верну тебе тезис, который ты же привел в старой работе об историзме, помнишь цитату из Сийеса? "Политик прорабатывает лишь ту часть вопроса, к которой готово общество, но весь путь до конца должен быть пройден философом". Разумеется, в сегодняшней политике, чтобы проработать что-либо, нельзя ничего договаривать до конца. Но мы же не сможем не договаривать! Убедить наш бедный народ, обруганный "имперским" и забытый в трюме тонущего корабля, распасться? Расстаться с общностью, которая да, связана с машинным отделением империи – но там и возникла эта наша русская трюмная культура.
Которая всегда оппонировала этой машине.
Что же нам, расселиться по миру?
Но "по миру" в данном случае значит "формируя свой русский мир в этом мире".
Стоп! Ты ввел вторую предпосылку – значит, все-таки возможно единое территориальное решение русского вопроса? Русским евреям все же необходим русский Израиль? Маленький такой русский анклав где-нибудь в Подмосковье.
Я согласен с тобой. Отчего и зацепился за Чаадаева. Если считать, что мы идем от Чаадаева, от Первого письма из Некрополиса. Его вопрос демонизирует русское отклонение как якобы вычерк из истории. И даже если бы мы пришли к выводу, что вопрос Чаадаевым поставлен изначально неверно, то что ж – русские два века живут движением неверного вопроса! Не замечая, что другие вопрос формулируют чуть иначе. А может быть, его следует вообще заново поставить? Но сегодня мы рабы пути движения русских ответов на чаадаевский вопрос. Мы закрыты в его континууме.
Дебри которого нам так дороги, что на каждом повороте по десятку миллионов душ положили. Зато написано по десятку великих книг по-русски. Не знаю, что весомее.
Да, и изгибы пути нам кровны, и вопрошание книжников – кровное наше сущее. Потому что Хайдеггер ведь не русский человек.
Фраза Мандельштама, что биография разночинца – это корешки им прочитанных книг, очень справедлива. Книги нам дороги потому, что у нас нет опыта, кроме опыта русских падений. Ни одно из них, правда, мы политически не проанализировали, зато они так глубоки, согласись! Так поучительны для всех, кроме нас.
История наших заблуждений, падений и наших поражений.
…скрывает некоторые достигнутые нами по ходу дела достижения.
Опять и опять чаадаевский вопрос! Действительно потаенный вопрос. Вопрос, которому не дают стать откровенным. Но и мы не войдем в человечество без местного сверхусилия, с невыполненной домашней работой. Логический тупик! Что раньше, что позже? Непонятно. А из логического тупика вырос логический роман Герцена, блуждания русской мысли и ее катастрофы. Пора бы сказать себе: забудьте слово цели – учите слово задачи.
А не проще ли выучить кантонский диалект, чтобы вникнуть в жизнь людей, говорящих на нем? Вдруг Китай нам что-то подскажет? Ведь русское варево варилось в маленькой мозговой кастрюльке. Хоть мы были одна шестая, в культуре у нас начисто отсутствовал интерес ко всем на земле. Даже в той степени, в какой он еще бывал у русских в XIX веке. Мы любуемся светом угасших звезд. Того Запада не существует, той Европы нет. Той русской любви к Европе и человечеству, о которой говорит Достоевский, и тогда, может, не было, а сейчас точно нет.
Сидим в неубранной России и рассуждаем, как нам опять возглавить человечество, не прибрав в своем доме! Давно превратилось в патологию, а сейчас просто смешно. Но самое смешное, мы считаем, что все, кроме нас, живут благополучно! Их страны – не наш предмет. Запад – сплошное благополучие, а кто говорит о проблемах Запада – левый урод и коммунист.
Невежество и мешает ставить русский вопрос. Я не вижу возможности серьезно поставить русский вопрос, не интересуясь китайцами и турками. Как ответить на вопрос, кто мы, русские, ничего вообще не зная о своей ойкумене?
То, что ты сейчас сказал, вполне одобрит Петр Чаадаев. Это и значит, что русскому надо воплотить себя в Мире.
А есть ли уже то, что можно воплощать? Вот мой вопрос. Отвернувшиеся от мира на руинах СССР, мы рассуждаем про "достойное место" в нем.
Эту трудность мнимо сняли Холодной войной. Когда считали, что мы равны Миру.
Да, русские версии глобального мышления только советские, других нет. На Красной площади земля всего круглей. откидываясь вниз до рисовых полей. и т. д.
А потом на Красной площади садится немецкий мальчик Матиас Руст. И пришел неинтересный конец Осипу Мандельштаму. Да, это существенно. Между прочим, это горе нас миру и возвращает. Уходя из Афганистана, думали, что уйдем к себе навсегда, а тут мир пришел к нам. Со своими напастями, о которых мы не знали.
041
Тупик Чаадаева. Россия без повседневности. Отвоеванное у монголов пространство стало властью, вечно завоевывающей страну. Жажда реванша. Предварительные условия для реванша. Трубецкой как анти-Пестель.
Глеб Павловский: Россия похожа на психов, которые бродят по Тверской и что-то бубнят. Аутичный отрыв от глобальности местечка Москва. Берлинская стена рухнула, а срастания с миром не произошло.
Михаил Гефтер: Это требует рефлексии, большого спора. То, что путаница выражает себя в вопросе "кто мы", а вопрос ставят в псевдоэтничной, мнимонациональной форме, – ты прав, нужно изжить. Но слушай, назови мне страну, похожую на Россию. Кто – Штаты?
Бронебойный тезис! Похожих на Россию, конечно, нет. А много стран, похожих на ЮАР? Только не зная ЮАР, можно сказать, что ЮАР похожа на Заир.
Это я и говорю. Для китайца непохожесть не является трагедией. Это их быт, повседневность, их обиход. Помимо социума власти, одна из ипостасей русскости – отсутствие повседневности. Повседневность не может выражаться по-русски одинаково от Торжка до острова Шикотан. Вместе с тем нельзя же себя определять – я русский из Торжка!