С нашими минами часто бывали всякие непредвиденные случаи. У нашего старейшего слушателя Алексеева мина начала описывать циркуляции между кораблями. Он со страхом смотрел, не ударит ли она в борт одного из них, но их она пощадила, а попала в борт проходившей шлюпки – пробила ее и затонула, люди же оказались в воде. Их сейчас же вытащили, но шлюпка пострадала сильно и мина утонула. Конфуз был большой. Другой случай вышел и того хуже. Один слушатель, желая проверить работу машины, открыл воздушный кран, а забыл снять с винтов стопор. Торопясь поправить ошибку, он бросился к стопорам и забыл закрыть воздух в машину. Винты начали сразу работать и отхватили ему палец.
Вообще слушателям много пришлось потрудиться, чтобы освоиться с таким деликатным и капризным оружием, каким тогда были самодвижущиеся мины. Они требовали чрезвычайно тщательной сборки, проверок (прокачки) и пристрелки.
Наши учебные мины, которые столько раз собирались и разбирались неумелыми руками, конечно, хорошо идти не могли.
Менее интересно было ставить мины заграждений, тогда еще старого типа. Эти грозные мины в Японскую войну доказали, что при умелом их использовании они могут принести огромный вред неприятелю. Одна гибель линейного корабля (по действовавшей в 1904 г. классификации – эскадренного броненосца. – Прим. ред.) "Петропавловск" с адмиралом Макаровым чего нам стоила.
Мины представляли из себя железные шары с пятью колпаками, а якоря – чугунные сегменты. Мы их ставили с заградителя "Волга", а иногда и со специальных плотиков. Надо было добиваться, чтобы все мины данного заграждения становились бы возможно на одну глубину (колебания допускались 1–1 ½ фута) и, само собою, не должно было быть ни всплывших, ни утонувших.
Это достигалось точностью регулировки механизма якоря и натяжением навивки минрепа на вьюшку. Но для достижения этой точности был нужен большой опыт, а его у нас не было.
Несмотря на простоту всех механизмов, мины этого типа (1899 г.) становились довольно плохо. Мы всегда с беспокойством наблюдали, когда мина скатывалась с рельса, скрывалась под водой, затем выскакивала на поверхность и, продержавшись несколько секунд, окончательно скрывалась под водой. Это все означало, что она хорошо встала. Если же мина вообще не показывалась на поверхности – то это означало, что она утонула, то есть минреп не размотался. Когда же она не погружалась совсем и оставалась на поверхности, то значит она всплыла, так как щеколда не остановила вращение вьюшки.
Для плавности погружения они имели особые парашюты, и тогда были сторонники и противники их. Ивановский доказывал, что их обязательно надо ставить с парашютами, но они и с ними становились почти также плохо, как и без них.
После постановки мин слушателей посылали на плотики их вытаскивать, так как они ставились с подъемными концами. Это занятие было легкое, но и скучное. Вот если мина тонула, то приходилось ее искать тралами, и это страшно задерживало работу, так что мы опаздывали на обед или ужин и это очень не любили.
Интересны были подрывные работы. Нам приходилось взрывать камни, перебивать стволы деревьев, устраивать воронки. Надо было сделать предварительный расчет, по установленным эмпирическим формулам (кстати, весьма неточным), какой силы заряд надо заложить и как его расположить. Затем вставить запал с бикфордовым шнуром или электрическим. В первом случае поджечь шнур, а во втором – размотать вьюшку с проводами и их присоединить к батарее. С непривычки как‑то даже страшновато было, когда ожидаешь взрыва, спрятавшись за каким‑либо прикрытием. Затем один за другим раздаются глухие звуки взрывов и с воздуха летят камни, щепки, песок и валятся деревья.
Очень красивыми бывали взрывы в воде мин заграждений. Чтобы мы имели представление об эффекте такого взрыва, для нас взрывалась одна мина с 4‑пудовым (64 кг. – Прим. ред.) зарядом пироксилина. Огромный столб воды вырастал над поверхностью, снизу черный, вверху седеющий, высотою метров 15, и медленно обрушивался вниз.
Сейчас же вокруг всплывало много глушеной рыбы, которую матросы бросались вылавливать.
Слов нет, красиво было наблюдать такой эффектный взрыв, но если представить, что он происходит под днищем корабля, на котором находишься, то становится довольно жутко.
В тот период мины заграждений играли огромную роль в защите Финского залива, особенно оттого, что фактически флот почти не существовал.
По вечерам очередные смены слушателей занимались у прожекторов, учась управлять ими и регулировать их лампы.
Одним словом, работы хватало, и она была очень интересной, а для будущих минных офицеров и чрезвычайно важной.
Но, кроме занятий, слушателей еще заставляли стоять ночные вахты. Правда, ввиду того, что нас было очень много, это приходилось редко делать. Тем не менее после утомительного дня занятий было трудно не спать четыре часа ночью и на следующий день опять идти на занятия. Поэтому мы сильно этому возмущались и добились того, что несли вахты только в воскресные дни.
Наша многолюдная кают‑компания в те немногие свободные часы, которыми мы обладали, жила весело. Но размещались мы на "Николаеве" довольно‑таки неудобно, так как, хоть кают и было не мало, однако не хватало на всех и приходилось ютиться по два и даже по три человека вместе. Каюты, согласно Морскому уставу, распределялись по старшинству, и, следовательно, на долю более молодых, как, например, мне, приходилось размещаться в тройных.
По вечерам мы иногда съезжали на берег, то есть погулять по острову Тейкар‑сари. Там было несколько мест для гулянья, и особенно излюбленной была прогулка на скалы, которые отчего‑то местные жители называли Иоганкой. Обычно собиралась большая компания молодых дам, барышень и офицеров, и эти прогулки были очень веселыми. После них кто‑либо приглашал выпить чаю, а затем возвращались на корабли.
Съезжая на берег, я нередко заходил и к Ивановским и все больше с ними сближался. Раз Ивановский, который был большим любителем парусного спорта и имел прекрасный ботик, пригласил меня совершить прогулку по шхерам, на что я охотно согласился.
Погода была чудная, и дул приятный ветерок. На руле сидел сам Ивановский, а другие расположились по способности, на самом носу поместился его двенадцатилетний сын Сережа. Когда мы вышли из‑за островов на плес, ветром неожиданно ботик накренило, и Сережа оказался в воде. Все ахнули. Но Виктор Яковлевич не растерялся, и, когда корма шлюпки поравнялась с барахтающимся в воде мальчиком, он схватил его за плечо и крепко держал, а я втащил на борт. К сожалению, пришлось прервать нашу чудную прогулку, чтобы переодеть мальчугана. Да и мать мальчика так взволновалась, что ей было уже не до прогулок.
В середине лета по традиции учебных отрядов они ходили в какие‑либо порты для развлечения команд, да и офицеров. На это полагалось семь дней. Минный отряд эту "прогульную неделю" проводил в Ревеле.
На поход некоторых слушателей временно назначали на "Волгу" и на номерные миноносцы. Как только я об этом узнал, то сейчас же попросил, чтобы меня назначили на миноносец № 123, которым командовал Коссаковский, да и он сам съездил в штаб и просил о том же.
Этот поход вышел сплошным пикником. Погода стояла редкостно хорошая. Мы запаслись необходимой провизией, но командный кок готовил такие блюда, что нам пришлось перейти на командную пищу. Но это нас мало огорчало, и мы себя отлично чувствовали. Весь переход мы почти не спускались с палубы и наслаждались полной свободой. Нам страшно нравилось, что мы были сами себе начальством, тем более что начальник отряда отпустил миноносец "следовать по назначению по способности", то есть мы могли идти курсами, которыми хотели, совершенно самостоятельно.
Миноносец № 123 теперь уже никакого боевого значения не имел, но когда‑то был очень мореходным судном и совершил много плаваний. На нем имелось очень удобное офицерское помещение. Команда очень ценила службу на таком маленьком корабле, так как она была легкой и к тому же Коссаковский был прекрасным и добрым командиром.
В Ревеле мы вошли в гавань и ошвартовались к стенке, так что могли уезжать и возвращаться с берега, когда хотелось. Действительно, я прекрасно отдохнул и совершил два приятнейших перехода по Финскому заливу, точно на своей яхте.
Затем еще месяц продолжались занятия, до начала августа, когда были назначены двусторонние маневры флота и наш отряд изображал наступающего с юга Балтийского моря неприятеля, а Минная дивизия должна была его не допустить подойти к Кронштадту, то есть в пути атаковать. Поэтому мы должны были идти в Либаву и там ждать условной телеграммы о начале маневров.
Коссаковского адмирал с собою не взял, так что мне пришлось идти на "Николаеве". Это поход нарушил наше расписание, но нам не очень‑то давали бездельничать и заставили налечь на радиотелеграф и электротехнику.
Отчего‑то отчетливо запомнился приход отряда в Либаву. Мы вошли в аванпорт под вечер, незадолго до захода солнца. Несколько слушателей гуляло по палубе вместе с лейтенантом Щастным (в 1918 г. он был расстрелян большевиками, а ему принадлежала главная заслуга по выводу флота из Гельсингфорса после занятия его немцами), который, как всегда, шутил и довольно‑таки ядовито острил. На этот раз он изощрялся по поводу немузыкальности звуков горнов, на которых, за четверть часа до спуска и подъема флага игралась "повестка". Он ее называл коровьим гимном. Правда, ее мотив был чрезвычайно примитивен и однообразен. Поэтому, когда ее играли дюжие горнисты, напрягая все силы, то действительно эти медные инструменты издавали звуки, подобные реву испуганных коров. Во всяком случае, стоять рядом с горнистами было совсем не приятно.
Из Либавы отряд вышел через сутки и стал медленно подвигаться ко входу в Финский залив. В это время "белый" флот где‑то готовился к отражению "неприятеля". Он состоял, как выше указано, из Минной дивизии. При входе в Финский залив нас открыли разведчики и следили за нашим передвижением до темноты. Отогнать их "синий флот" не мог за неимением быстроходных легких сил. Так мы дошли до меридиана острова Гогланд, где ночью были атакованы миноносцами.
Эта атака вышла очень эффектной и даже несколько жуткой благодаря темноте, лучам прожекторов и пронзительным завываниям сирен, которыми миноносцы обозначали момент выпуска мин. Кажется, "судьями" было признано, что неприятель уничтожен, и отряд с миром отпустили в Транзунд. Нет сомнения, что если бы неприятель состоял из таких кораблей, как состоял наш "синий флот", то его бы Минная дивизия уничтожила. Но также нет сомнений, что если бы немцы решили форсировать Финский залив и подойти к Кронштадту, то мы тогда ровно ничем не могли бы помешать им, так как никогда бы они не допустили нашу дивизию до минной атаки. Не знаю, какие задания преследовали маневры, но в тот момент надо было признать, что воды Финского залива были беззащитными. Флот еще только начинал строиться, минные позиции были только в проект, а о батареях еще и не думали.
В середине августа должны были состояться практические экзамены, и, следовательно, времени оставалось совсем мало. За неделю занятия прекратились, и, так как несколько офицеров с заградителя "Волги" уехали в Кронштадт держать экзамены в классы, меня и еще двух офицеров перевели на него. Таким образом, я оказался под непосредственным начальством Ивановского. Это меня сблизило с ним, и несколько раз я присутствовал при посещении его семьей кают‑компании.
Эти экзамены должны были происходить тоже при комиссии от флота. Страшными их назвать уже никак было нельзя, и в анналах Минного класса не было случая, чтобы кто‑либо на них провалился, так как они были чисто практические, и было невозможным, чтобы нашелся слушатель, который за три месяца практического плавания ничему не научился.
Наш выпуск легко прошел через это последнее испытание. Все сдали экзамены хорошо. Нам приходилось готовить мины и стрелять ими, ставить мины заграждений, устраивать взрывы, пускать в ход динамо‑машины и электрические моторы. Наиболее трудным был экзамен по радиотелеграфу, но А.М. Щастный нас довольно основательно натаскал, и мы могли отправлять и принимать радиограммы, а также находить повреждения, если станция или приемник плохо работали.
Таким образом, мы закончили курс Минного класса и стали "минными офицерами 2‑го разряда". Теперь оставалось дождаться выхода приказа Главного морского штаба и назначения на какой‑либо корабль. Впрочем, я уже знал, куда меня назначат, так как получил приглашение командира эскадренного миноносца "Трухменец" занять у него должность старшего офицера, которое охотно принял. Командиром его был капитан 2‑го ранга С.Н. Ворожейкин.
Прошло еще три‑четыре дня на Транзундском рейде для сборов в обратный поход в Кронштадт, после чего отряд вышел в море.
По приходе туда мы немедленно разъехались по всем направлениям. Со многими не пришлось больше видеться. Начинался опять новый этап нашей службы. Теперь уже гораздо более серьезный.
Мне пришлось явиться в штаб Кронштадтского порта для получения предписания и чтобы узнать, где мой миноносец в данный момент находится.
В прежние времена этот штаб ведал решительно всеми назначениями офицеров Балтийского флота, теперь же область его ведения сильно сократилась, так как Минная дивизия вышла из подчинения ему и в будущем должен был выйти и весь Действующий флот.
В штабе назначениями офицеров ведал чиновник по фамилии Черников. Он уже много лет сидел на этом месте, и от него прежде многое зависело в отношении распределения офицеров по кораблям. А потому его все знали и относились к нему с большим вниманием. Черников в молодые годы служил по гвардии и неизвестно отчего перешел в чиновники Морского ведомства. Его слабостью была мания величия, и он был не прочь за глазами начальника штаба разыгрывать важную персону. Это ему сходило с рук, так как все знали, что если ему понравишься, то он может устроить на любой корабль, а если станешь врагом, то может прийтись плохо. Второй его слабостью было убеждение, что он знает всех морских офицеров по фамилиям и в лицо (ведь многие великие люди обладали свойством запоминать фамилии людей, им раз представившихся) и что, естественно, и они должны его знать. В прежние времена он был действительно известен всем, но теперь молодое поколение, которое не служило в Кронштадте, его совсем не знало. Тем не менее, встречая незнакомых ему молодых офицеров в собрании, где он проводил все вечера, Черников к ним подходил с величественным видом (вид у него действительно был импозантный – высокий, дородный и красивый мужчина) и вежливо спрашивал фамилию офицера. При этом на его лице было написано удивление, как, мол, появилось лицо, которого он, Черников, не знает. Спрошенный офицер, в свою очередь, начинал на него тоже смотреть с недоумением, отчего он должен сообщить свою фамилию не известному ему чиновнику. Если Черников видел, что офицер колеблется и может его поставить в неловкое положение, то Черников сейчас же представлялся и начинал объяснять, что его любопытство основано на том, что он всех офицеров знает и был удивлен, что явилось какое‑то новое лицо, ему не известное. Ну, все и сходило вполне благополучно.
Войдя в помещение штаба, я впервые оказался перед лицом великолепного Черникова. С истинно министерским видом и изысканно снисходительным и покровительственным тоном он осведомился о моей фамилии и выразил удивление, что меня видит в первый раз. Затем он сообщил, что в штабе уже имеется телеграмма о моем назначении на "Трухменец", который в данное время находится в шхерах, состоя в охране императорской яхты "Штандарт". Ввиду этого мне надлежит отправиться в Новый Петергоф, куда в определенные дни приходят очередные миноносцы за почтой.
Распрощавшись с Черниковым после настойчивых его расспросов о моей биографии, я отправился в Петербург, так как до прихода очередного миноносца оставалось два дня.
В назначенный час я был на Петергофской пристани и, к своей радости, увидел, что у пристани стоит мой "Трухменец". Таким образом, без дальнейших осложнений явился командиру, капитану 2‑го ранга Ворожейкину, познакомился с офицерами и водворился в своей каюте.
В Петергофе миноносец не задерживался и, забрав почту и множество пакетов, а также нескольких человек придворной прислуги, вышел в море.
Подходя к рейду Питкопас, мы увидели "Штандарт" под императорским брейд‑вымпелом, окруженный миноносцами 2‑го дивизиона и маленькими миноносцами типа "Циклон" (200 тонн). В некотором удалении стояло на якоре посыльное судно "Азия", на котором помещались чины царской охраны с их начальником полковником Спиридовичем.
Приблизившись к месту стоянки, "Трухменец" дал самый малый ход, чтобы не раскачать яхту, подойдя к своему месту, отдал якорь.