Сейчас же была послана радиограмма начальнику дивизии с просьбой выслать спасательные буксиры. Положение "Стерегущего" могло стать катастрофическим, если бы задул сильный ветер. А время было осеннее, и это можно было ожидать в любой момент.
Командир "Стерегущего" приказал двум миноносцам остаться при нем, а остальным идти в Ревельскую гавань. Наш командир, как старший из них, шел головным. Через час мы уже входили в гавань.
Ворожейкин, который вообще побаивался начальства, сильно волновался: как адмирал Эссен будет реагировать на все происшедшее, так как, если виноват головной миноносец, то не менее виноваты и другие, которые должны были обнаружить ошибку "Стерегущего" и предупредить его. Это еще удачно, что сел только головной, а могли сесть и идущие за ним. Никакого оправдания эта посадка не имела и являлась грубой ошибкой штурмана "Стерегущего" и излишней доверчивостью штурманов других миноносцев, которые всецело полагались на переднего. Командиры же проявили излишнюю доверчивость к своим штурманам.
Адмирал Эссен оказался на "Пограничнике" в Ревеле и после доклада Ворожейкина немедленно вышел к Ревельстейну, чтобы самому руководить спасением миноносца.
Около полудня следующего дня вернулся "Пограничник", а скоро за ним привели и бедного "Стерегущего", которого довольно легко удалось снять, он отделался помятием днища и погнутием лопастей винтов. Его немедленно подняли на плавучий док.
Адмирал собрал всех командиров дивизиона и сделал им соответствующее внушение. Он был очень недоволен. Но, не желая поддерживать в своих командирах дух нерешительности и боязни ответственности за всякую оплошность, обещал ходатайствовать перед морским министром, чтобы убытки были взяты "за счет казны" и дело не было бы доведено до суда. Этого он и добился.
Адмирал Эссен был глубоко прав, поступая таким образом. Все командиры, конечно, старались проявлять наибольшую осторожность в море и понимали, что халатное отношение может привести к катастрофе их корабль. Если же и оказывались недосмотры, как в данном случае, то морально последствия всеми командирами так переживались, что одно это уже являлось большим наказанием и таким уроком, который никогда не забывался.
Доверчивость, проявленная в данном случае командирами, была основана на том, что миноносцы уже столько раз ходили этими фарватерами и так, казалось, хорошо знали все опасности, что штурман головного миноносца не мог ошибиться, а вот и ошибся.
Постоянное же сознание командиров, что за малейшую аварию им угрожают суд, отстранение от командования и вообще гибель карьеры, заставляло бы их быть чрезвычайно боязливыми в принятии на себя какого‑либо риска. Это сознание мешало бы выработке решительных и храбрых командиров миноносцев.
Теперь же они знали, что адмирал Эссен хотя и не похвалит их, но всегда заступится. Это делало их решительными, и они не боялись ходить ночью в самую худую погоду, в туман, и не боялись трудных фарватеров.
Как же научиться всем трудностям хождения в море, если бояться аварий? Аварии и бывали, и это вызывало расходы, но зато создавался все больший и больший кадр хороших командиров.
Простояв несколько дней в Ревеле, дивизион вышел в Либаву, куда и добрался без приключений.
Когда я сделался женихом дочери Ивановского, он предложил мне перевестись преподавателем на Минный отряд. Попасть в Кронштадт, конечно, меня очень устраивало, и я был ему благодарен за обещанную помощь. Придя в Либаву, я получил известие от Ивановских, что начальник Минного отряда написал адмиралу Эссену о моем переводе.
Действительно, через несколько дней, я был вызван к адмиралу. Он меня спросил, отчего это мне захотелось уйти с дивизии. Я ему чистосердечно объяснил, в чем дело. Адмирал улыбнулся и сказал, что не отпустит. Потому что я коренной офицер дивизии и что как минный офицер ей очень нужен. К тому же нахожусь на хорошем счету, а хорошие офицеры ей особенно ценны. Что же касается моего желания жениться, то это еще слишком рано для лейтенанта в 23 года, но если мне уже так это хочется, то я с успехом могу жениться и служа на дивизии. К тому же в порту молодым дамам живется совсем не плохо и моя будущая жена будет вполне довольна.
Такая постановка вопроса меня хоть и огорчила, но в то же время в душе мне не очень‑то хотелось уходить из‑под командования адмирала Эссена. Оставалось только поблагодарить за лестный отзыв и уйти.
Однако не прошло и двух дней, как меня опять потребовали к адмиралу. Он встретил очень любезно и сказал, что получил телеграмму из Главного морского штаба, что с дивизии должен быть назначен минный офицер на крейсер "Адмирал Макаров", который на днях зайдет в Либаву, на пути в заграничное плавание. Его выбор пал на меня, и я должен считать такое назначение как бы наградой за мою прежнюю службу на дивизии.
Вероятно, на моем лице отразилась такая неподдельная радость, что адмирал рассмеялся и спросил: "Ну, а как же женитьба? Разве вы раздумали или все забыли, как только явилась возможность попасть в заграничное плавание? Уйдете за границу, так шесть месяцев не будете видеть невесты?"
Вопрос адмирала меня очень смутил, и я ответил, что заграничное плавание так заманчиво, что как же от него отказаться. По‑видимому, адмиралу понравилось, что чувство моряка во мне победило чувство привязанности к невесте, и он, отпуская меня, сказал: "Вот и хорошо, поплавайте. Это будет испытанием вашему чувству. Морскому офицеру не хорошо рано связывать себя семьею".
На этом мы расстались с адмиралом.
Вернувшись на миноносец, я доложил о своем назначении командиру, выправил все документы и вообще приготовился к переезду на крейсер "Адмирал Макаров".
Глава IV. В заграничном плавании на крейсере "Адмирал Макаров". Землетрясение в Мессине (1908–1909 гг.)
Через два дня крейсер пришел и встал на якорь в аванпорте. Я немедленно погрузился на шлюпку с "Туркменца Ставропольского" и перебрался на него.
Его командиром был капитан 1‑го ранга В.Ф. Пономарев. Он в эскадре адмирала Рожественского командовал транспортом "Анадырь", которому удалось после Цусимского боя незамеченным уйти на юг, и, обойдя Африку, вернуться в Кронштадт. За это Пономарев был награжден золотым оружием. Так как я плавал на транспорте "Иртыш" в составе той же эскадры, то я часто бывал на "Анадыре" и хорошо знал его командира. Теперь я попал на службу под его командованием.
Капитан 1‑го ранга Пономарев был прекрасным моряком. Он отлично управлял кораблем, но не был военным и совершенно не годился в командиры боевого корабля. Пономарев умел быть любимым офицерами и командой. У него были и связи при дворе, и ему протежировал адмирал Нилов, но адмирал Эссен его оценивал правильно.
Старшим офицером был капитан‑лейтенант (тогда на короткое время был введен этот чин) Дмитриев, бывший штурман того же "Анадыря". То есть соплаватель Пономарева и очень преданный ему человек. Он был совершенно под стать командиру: прекрасный штурман, отличный моряк и совсем никчемный военный. При таком возглавлении "Макарову" было трудно стать хорошо налаженным боевым кораблем.
Дмитриева я тоже, конечно, знал по плаванию в эскадре адмирала Рожественского.
Состав кают‑компании на "Макарове" был прекрасный – старший артиллерийский офицер лейтенант П.В. Вилькен, старший штурман лейтенант А.П. Бурачек, младший – мичман Белобров, старший минный офицер лейтенант Ф.Ф. Геркен, вахтенные начальники лейтенант А.Г. Шульгин, мичман Макасей‑Шибинский, ревизор – лейтенант Третьяков. Среди мичманов были сын адмирала Эссена – А.Н. Эссен и сын покойного адмирала Макарова – В.С. Макаров. Помощником старшего офицера и заведующим корабельными гардемаринами был лейтенант С.Д. Коптев.
Всего нас было около 22–24 человек.
Как упоминалось выше, крейсер только что закончил постройку и вошел в строй. К заграничному плаванию он еще совершенно не был готов и попал в плавание только случайно из‑за аварии с крейсером "Олег".
Хотя крейсер и был совершенно новым, но по типу – очень старый, так как был воспроизведен по чертежам крейсера "Баян" (постройки около 1901 г.), который доблестно сражался в составе Артурской эскадры под командованием своего храброго командира капитана 1‑го ранга Р.Н. Вирена. По‑видимому, это доблестное участие в минувшей войне старого "Баяна", побудило Морское ведомство, сейчас же после окончания войны (нами это указывалось в 1‑й главе) заказать три однотипных крейсера: "Адмирал Макаров", "Баян" и "Палладу". Другое объяснение этому факту трудно дать, так как даже в Японскую войну этот тип уже не удовлетворял всем тогдашним боевым требованиям, а теперь и подавно был устаревшим кораблем. Это особенно резко выделялось, если его сравнить с нашим же крейсером "Рюрик", тогда строившимся в Англии, – один "Рюрик" был сильнее трех "Баянов". Отчего же не было заказано сразу два "Рюрика", а истрачены огромные деньги на ненужные три крейсера. Вот к чему приводило обстоятельство, что тогда не было Морского Генерального штаба, компетентного в вопросах создания морской силы.
Сам по себе "Макаров" был красивым кораблем: с четырьмя высокими прямыми трубами, одной мачтой посередине, между второй и третьей трубами, двумя одноорудийными 8‑дюймовыми башнями и двенадцатью 6‑дм. орудиями, установленными в казематах. Нововведением из опыта войны была одна мачта, что на практике оказалось настолько неудобным, что пришлось поставить опять две. Правда, было и еще одно нововведение – во избежание того, чтобы во время боя не загорались деревянные доски, покрывающие верхнюю палубу, она была покрыта особого состава цементом. Этот цемент, правда, не горел, но от стрельбы башенных орудий лопался и отскакивал, так что его все же впоследствии заменили досками.
Когда боевой корабль впервые начинает свою службу в строю, то должен пройти год, а может, и больше, чтобы жизнь на нем окончательно наладилась. В короткий срок этого достигнуть нельзя, так как нужно время, чтобы офицеры и команда освоились со своим новым кораблем и сплавались между собою. "Макаров" же сразу попал в заграничное плавание, да еще в учебный отряд. Нахождение в походах отнимало много времени от налаживания внутренней жизни и приведение корабля в боеспособное состояние. В заграничном плавании, на стоянках, много времени уделялось наведению лоска, что было необходимо. Занятия с гардемаринами отнимали время от занятий с командой.
"Адмирал Макаров" получил свое имя в память нашего самого выдающегося адмирала С.О. Макарова, командовавшего Порт‑Артурской эскадрой и погибшего на броненосце "Петропавловск". Таким образом, наш крейсер был связан с семьей покойного адмирала и, должно быть, поэтому у нас плавал его сын.
Особенным человеком была вдова Степана Осиповича – Капитолина Николаевна. Она была доброй и хорошей женщиной, хотя, несомненно, честолюбивой и отличалась большим остроумием. В Кронштадте, в бытность адмирала главным командиром, про нее ходило много рассказов и анекдотов. Не меньше про нее говорилось затем и в Петербурге, и в эмиграции, где она жила в Париже, Каннах и Ницце.
У меня лично с ней вышел один случай, и мне было очень неприятно, что я как бы поступил с ней недостаточно вежливо. Это было в 1917 г. (до революции). Я стоял в хвосте у билетной кассы на Финляндском вокзале. Передо мной и сзади меня было человек по тридцать. Поэтому приходилось долго ждать. Вдруг ко мне подходит какая‑то дама, подносит к глазам лорнетку и, наводя ее на меня в упор, в тоне, не допускающем отказа, приказывает: "Купите мне билет". Я на нее недоуменно посмотрел и ответил, что я это не могу сделать, так как публика давно стоит в очереди и будет роптать. Она опять навела на меня лорнетку и чрезвычайно недовольно сказала: "Я адмиральша Макарова". Говорила она громко, так что окружающие не могли не слышать разговора. Я прежде никогда адмиральшу не выдел и оттого не подозревал, кто со мною говорит. Но, и узнав, кто она, ей отказал, боясь скандала со стороны публики. Она чрезвычайно рассердилась и ушла.
Затем в эмиграции мне пришлось с ней близко познакомиться, и мы часто с ней виделись и были в самых дружеских отношениях.
В общем, выходило, что нашим, так сказать, неофициальным шефом была милейшая Капитолина Николаевна, и она "Макарова" считала своим крейсером.
Но крейсер имел и официального шефа – королеву эллинов Ольгу Константиновну. Поэтому мы носили на погонах букву "О" с короной, чем и очень гордились, так как это нас отличало от всех кораблей флота.
Королева эллинов Ольга Константиновна была дочерью покойного генерал‑адмирала великого князя Константина Николаевича, сына государя императора Николая Павловича.
Великий князь был выдающимся человеком – администратором и государственным деятелем, под его руководством произошел переход от парусного флота к паровому и бронированному. Он принес флоту неизмеримую пользу, и искренно его любили.
Дочь его, Ольга Константиновна, унаследовала любовь к флоту и, когда корабли приходили в Пирей, она с ними поддерживала тесную связь. В Пирее был ею организован русский морской госпиталь, в котором лечились офицеры и матросы, и она лично заботилась о больных не меньше, чем о своих детях. Вообще ее на флоте все знали и любили. Многие к ней обращались в тяжелые минуты и всегда находили живейший отклик к своим просьбам.
Из Либавы крейсер вышел прямо в Портсмут. Мы пошли туда, не заходя ни в какие порты, так как должны были торопиться на присоединение к Гардемаринскому отряду, который уже находился в Бизерте.