На диверсификацию индивидов, их проблем и их ожиданий туризм отвечает встречной диверсификацией. Типов туризма великое множество, и их список принципиально открыт. Можно выбрать между имеющимися или скрещивать их по своему усмотрению, но обостренная взыскательность современного туриста побуждает его к изобретению все новых типов. Можно быть или мнить себя путешественником-первооткрывателем. Или пляжным гедонистом (сткой). Или стать на пару недель спортсменом (охотником, ныряльщиком, лыжником…). Или эстетом-фланёром. Или литератором (автором путевых заметок или хоть открыток). Можно превратиться в краеведа, этнографа. Или в биографа кого-нибудь великого, по следам которого путешествуешь. Или в члена более или менее симпатичного стада (кэмпинг, турбаза, клуб). Или в изгоя. Или стать антикваром-кладоискателем, или докой в местной истории. Или каликой перехожим, паломником (Мекка может быть реальной или символической, коллективной или индивидуальной, явной или тайной). Или оргиастическим участником карнавала (или другого event'a). Или эпикурейцем, дегустатором вин, сыров, ветчин и других местных кушаний. Наивным обитателем рая (Адамом или Евой). Или беспощадно-проницательным критиком иной социальной реальности. Можно возложить на себя гуманитарную или экологическую миссию. А можно подложить окружающим сексуальную бомбу – в виде себя. Можно стать Рэмбо, иностранным легионером, то бишь военным туристом. Учеба в университете, благодаря Болонским реформам, все больше напоминает такой специальный туризм. Есть категория работников, у которой все большую часть рабочего времени отнимает деловой туризм: посещение коллоквиумов, конгрессов, семинаров, салонов, стажировок, курсов и мастер-классов. Можно заняться исключительно своим здоровьем, выбирая разного рода wellness. Можно, наконец, целиком предаться антитуризму.
Этот последний, антитуристский, тип туризма происходит от дэнди-фланера, но тоже – как и все остальное – на глазах становится достоянием масс. Оказалось, что туристы терпеть не могут туристов. Оказалось, что они жаждут вести себя не как туристы, перестать опознаваться как туристы, не называться туристами, вылезти вон из своей, туристской, кожи. Деловым туристам особенно легко и естественно дается презрение к туристу-отпускнику, который не в состоянии придумать никакого более оригинального дела, как ничего не делать, и которому нужна, чтобы начать отдыхать, полная смена обстановки! Деловой турист отдыхает не отходя от станка (то есть не выключая лэп-топа, пейджера, сотового). Работа его не тяготит и отдыху не мешает. Для полного кайфа он берет с собой часть коллектива – чтобы атмосфера была привычной. Тайная часть удовольствия состоит в этом случае в том, что он чувствует себя в полной безопасности от упреков в неподлинном времяпрепровождении.
Ибо типичная туристическая стратегия европейского образца ставит во главу угла подлинность, Eigentlichkeit, аутентичность. Ведя между отпусками тип жизни, аутентичность которой никто не ставит под сомнение, потребитель не желает выпадать из аутентичности как раз во время отпуска! Ненависть или презрение к другим туристам – это цензура неаутентичности в себе. В путешествии турист становится на порядок внимательнее к происходящему, чем в обычной жизни. За собой или своим братом-туристом он тоже следит неусыпно-бдительным взором, волей или неволей становясь этно-социо-антропологом, наблюдающим-описывающим не столько аборигенов (будь то вьетнамские крестьяне или лондонские служащие), сколько других туристов и самого себя.
Аутентичность становится новым Граалем, неуловимым и меняющим очертания. Спонтанно-неорганизованный туризм ушел в безвозвратное прошлое, а аутентичное и коммерческое изо всех сил стараются делать вид, что ладят – стоит только зайти в лавочку с вывеской "Genuinità locali". Растет спрос на все более дорогие и изощренные маршруты: более дикие, более защищенные дикой природой или дистанцией. В последние десятилетия авиаохотник ищет фазанов аутентичности на Аляске, в Тибете, в Намибии, Йемене, Центральной Африке, Боливии и Чаде. Он заламывает за нее все большую цену – а она в силу этого перестает быть собой.
К счастью, для массового постмодернового туриста свет не сошелся клином на аутентичности. Большим успехом у туристов в Кракове пользуется экскурсия по местам съемок "Списка Шиндлера"… Неаутентичный повод вспомнить, что Западная Европа недавно познала и тип туризма, существующий еще и поныне в десятках неуютных мест на этой планете, – принудительный.
Континент любителей
Нам сегодня уже трудно себе представить, что же такого провокационного находили современники во фразе Йозефа Бойса (или кого-то другого): "Каждый человек – художник". Ведь очевидно!! Сама очевидность! Если, конечно, с поправкой: каждый человек, который того желает, – художник. Ибо желание индивида – это святое.
С переоценкой трудовых ценностей и с триумфом свободного времени над рабочим стали расплываться границы между профессией и хобби, профессионализмом и любительством. Труд все больше воспринимается как вынужденная мера, принимаемая только за неимением других источников дохода. В то же самое время хобби, некогда приятное времяпрепровождение после работы, уже и раньше требовавшее немалых душевных сил и финансовых усилий, теперь становится весомым фактором в экономике (в том числе и индивидуальной) времени и культуры.
Косвенным и досадным признаком этой перемены выступает, увы, падение качества товаров и услуг, тенденция к приблизительному и сделанному абы как. Принимать свою работу всерьез вышло из моды. Мы не рабы, рабы не мы. Профессионализм перестает быть ценностью, а качество – критерием оценки услуги. Европейцев убеждают, например, ценить фрукты за их яркие цвета, за единообразную форму и размер, за независимость от сезона, за дистанцию, которую они способны пересечь, не портясь, и т. д., но не за вкус. К тому же структура, нам их доставляющая, усложнилась так, что понять, кто мог бы за что в ней отвечать, уже не под силу рядовому потребителю.
В целых секторах хозяйства профессионализм вымывается, уходит, как вода сквозь пальцы, а вместе с ним и представление, что профессия избирается в юности, раз и навсегда, и что вся жизнь кладется на ее алтарь. Тенденция к укорочению рабочих контрактов, к сегментации карьеры, к подвижности персонала, предпочтение, оказываемое обучению-переучиванию молодого кадра без отрыва от производства в ущерб использованию старого – всё это в конечном итоге выливается в неслыханное падение качества, которое бог весть как уживается с конкуренцией. Европеец испытывает это падение на каждом шагу. Целые институты – школа, почта – за считанные десятилетия разбазарили вековой опыт профессионализма, а компенсации в виде "модернизации", "диверсификации услуг", "соответствия духу времени" выглядят крайне малоубедительными. Некомпетентность госчиновников, архитекторов, библиотекарей… стала банальностью, жаловаться на которую уже неприлично. Стали удивлять, скорее, исключения. Что хирурги, прорабы и пилоты пока, кажется, не затронуты общей волной, – выглядит невероятным шансом. Надолго ли?
Мы уже привыкли к мысли, что квалифицированный штучный труд стал столь же дорогим, сколь и редким. Куда труднее объяснить, почему и модные профессии проявляют ту же склонность: несмотря на перепроизводство информатиков и на жестокую конкуренцию в их среде, найти хорошего специалиста остается делом непростым. Ну, ладно, предположим, что информатика – случай особый. В самом деле, здесь мы часто становимся свидетелями обращения ролей, когда утопающий то и дело становится спасателем. Кто из нас не выступал то в роли клиента, то в роли самозванца-информатика? Гораздо труднее понять, как обществу потребления удалось расправиться с категорией… продавцов! Сегодня процесс вытеснения мелкой торговли супер– и мегасторами и прочими "моллами" практически завершен. Единичный коммерсант не совсем исчез, но его профессия неуклонно сползает в рубрику спортивного интереса. Со своей стороны, большинство "ответственных за продажи" и прочих мерчендайзеров в супермаркетах не прикреплены (по крайней мере, надолго) к какому-то одному отделу, но забрасываются туда или сюда по мере надобности, следуя прихоти графика отпусков и просто графика. Как правило, они ничего не знают о товаре, кроме указанной цены. В лучшем случае такой продавец может составить клиенту компанию в зачитывании вслух этикетки и отважиться на какое-нибудь ее толкование.
Парадоксальность здесь кажущаяся. Наиболее ценимые профессии магического когнитивно-капиталистического треугольника "экономика – информатика – коммуникация" являются с точки зрения личных карьер одновременно и самыми динамичными, если не сказать суетливо подвижными. Именно в этих профессиях частота смены места работы, прерогатив, обязанностей и поприщ достигает рекордной скорости. Но именно в этой сфере некомпетентность особенно агрессивна (может быть оттого, что ни над кем от этого не течет?). Мобильность здесь и причина, и противоядие. Что-то не клеится? No problem. Попробуем другое, по-другому, в другом месте и с другими.
На противоположном полюсе процесса массы творцов-любителей захватили арены, некогда безраздельно принадлежавшие профессионалам – от макетирования книг до пения, фотографии и прочих искусств. Предустановленная гармония бдит, может быть, за тем, чтобы всемирно-историческое поражение труда компенсировалось всплеском любительской активности? Увы, отношение к досугу не изменилось: хобби люди занимаются по-прежнему ради удовольствия; хорош ли, плох результат – неважно. Главное не побеждать, а участвовать. Редко у кого хобби сочетается с безжалостной требовательностью к себе, со стремлением к виртуозности, к абсолютному мастерству, с утомительными упражнениями и упорным преследованием ускользающего идеала. Не-е-е. Так и удовольствие может пропасть, а ведь в нем цель.
Со своей стороны телефабрика звезд зазывает миллионы молодых на медийный Парнас. Любой подросток знает: что-что, а превращение Золушки в телепринцессу уж никак не может быть доверено любителям. Тут уж к делу привлечены подлинные профессионалы – маркетинга, рекламы, промоушена и прочего пиара.
А талант? Прощай то время, когда дар требовал еще и развития, ухода, заботы, совершенствования. Курортник, в которого превратился современный европеец, использует дар для терапии или для "внутреннего путешествия" как инструмент самопознания или бегства от быта. Работать над своим талантом, ковать свой стиль рассматривается теперь поэтому как непозволительное насилие над естеством, над спонтанностью, над святой и драгоценной аутентичностью.
Оставаясь законченным эгоистом, европеец разнообразит, тем не менее, свое общение, привилегированным местом которого уже не является место рабочее. Конечно, и Интернет сыграл здесь свою немалую роль, но и прежде, уже давно европеец стремился разрушить "естественные" (то есть навязанные) узы (кровь, соседство, работа), чтобы заменить их новым, избирательным, сродством. Так, новые художники сходятся на том основании и при том условии, что взаимно и добровольно признаются художниками. Однозначно полезный для личного творческого начала и для внутреннего самоощущения, этот тип связи распространяется и на области, где его воздействие менее благостно. Он начинает заражать и определенные области науки, которые под рев сирен рентабельности и самоокупаемости предпочитают установить более миролюбивый режим взаимной терпимости ассоциативного типа.
Завтрашняя Европа не будет континентом бездельников или, как говорят, "неактивных". Нет, нет и нет. Она станет, скорее, континентом художников, творцов. Свою лепту внесла в происходящее тотальная виртуализация реальности. Технология сделала творческий процесс доступным, кажется, каждому. Если для становления музыкантом требуется известное и длительное напряжение, то для провозглашения себя композитором никаких особых трудов не требуется. Знай себе запускай машину.
Да что жаловаться на депрофессионализацию? Мы, художники, друг дружку понимаем.
В общем и целом, прежняя трудовая этика заменена установкой скорее игровой, если не сказать игрока, авантюриста, открывателя. В новом месте работы привлекает уже не вызов, не возможность проявить себя или реализовать свои возможности, а – "опыт".
Естественно, что обращение Европы в мегакурорт, влекущее за собой новый передел зон влияния между трудом и досугом, будет сопровождаться и новыми социальными разломами, и новым неравенством. Совсем недавно иметь работу означало (в Европе) иметь определенный уровень жизни, определенный комфорт. Появление working poor и экспансия этой категории на некогда вполне хлебные профессии – еще одно доказательство того, что труд впал в социальную немилость. Сегодня изрядная часть среднего класса (действительного или мнимого) знакома с нищетой или резким снижением покупательной способности, со стрессом на работе, сверхэксплуатацией, психическим моббингом, постоянной угрозой увольнения и пр. В сочетании с религией заботы о себе и самопоклонением, присущим европейскому индивидуалисту, такая ситуация толкает его искать, как избежать трудового бремени: не посредством лени, воспевавшейся Лафаргом или Малевичем, а через творческое освобождение (оно же освободительное творчество). Непрестанно возрастающее число индивидов полагает себя "работниками зрелищных искусств", а зрелищем – всю совокупность их жизненных проявлений. Это занятие они считают основным, хотя оно еще не вполне освободило их от занятия вспомогательного (то есть собственно труда на жалованье).
И тем лучше! Как бы профессионализировав свое хобби, миллионы людей нашли эффективный и небезынтересный для общества способ заботиться о самих себе, избежать безработицы и депрессии. Качество? Ну далось вам это качество. В канун Великого Освобождения от вековых цепей не будем слишком уж щепетильничать из-за какого-то мелкого "побочного ущерба"!
К тому же труд как таковой не вовсе упраздняется. Он, скорее, преобразуется в категорию "работы над собой", для которой работа в ее прежнем и банальном смысле слова являет собой отныне главное препятствие. До полного оборачивания терминов еще не дошло, но семантические смещения налицо: теперь уже работники, трудящиеся выступают "пассивной частью населения", рабами обстоятельств и работодателей, тогда как все еще именующиеся "незанятыми" активно занимаются своей судьбой и ее переиначиванием, изобретают себе времяпрепровождение, дело для души или дело жизни, самую жизнь.
Под сенью системы социальной помощи и под суровым взглядом профсоюзных и социальных работников взрастает масса "счастливых безработных" (happy unemployed, glückliche Arbeitslose, chômeurs heureux). Одни – сломленные чрезмерной работой, другие – невыносимым психологическим давлением на работе, третьи взяли тайм-аут, чтобы прийти в себя, четвертые, наоборот, "беззаботные безработные" по убеждению, сознательно живущие вразрез с традиционной трудовой логикой, в которой они видят помеху для личного развития. Опросы показывают, что чем более образован безработный, тем легче он переносит свое безработное состояние, тем лучше умеет обращать его себе на пользу, превращая неудачу в шанс, а жизнь по предписанному сценарию – в захватывающую авантюру с открытым концом. В глазах этих более или менее счастливых безработных принуждение к труду (или, точнее, к демонстративно-напряженному поиску работы) столь же враждебно человеку, сколь и – по видимости, более мягкое – принуждение к потреблению. Всякий, кто стремится ускользнуть от того и другого, вполне заслуживает звания героя, борца, изгоя, субверсивного элемента, подрывателя устоев…
Но раз уж ты "проклятый", то ведь тогда почти и "поэт"?
Ангел истории в отпуске
Пока в Европе безгранично царил дух науки и промышленности, туризм был явлением периферийным и в экономические расчеты не входил. Сегодня гостинично-туристская отрасль находится среди лидирующих по финансовой динамике, многие европейские страны и регионы возлагают на нее немалые надежды, особенно в сфере занятости. Однако, несмотря на наличие многочисленных старых и новых туристских мест и зон, Европа как целое продолжает ностальгически мыслить себя в терминах ушедшей эпохи.
Брюссель пока не представляет себя Симферополем, хотя имеет к курортности отношение столь же прямое. В этом Европа должна перестроиться, если не хочет, чтобы более расторопные и догадливые партнеры навсегда вытолкали ее со сцены.
Европа остается пока главным направлением европейских туристов. От них она получает все еще в десять раз больше дохода, чем от туристов неевропейских. Тенденция последнего десятилетия к кратковременным путешествиям (от выходных до одной недели) указывает, среди прочего, на еще не исчерпанный интерес европейцев к своему континенту. Туризм способствовал эколого-коммерческому сдвигу европейцев в отношении к своей территории. Ландшафт нужно беречь, если хочешь его продавать. Однако, придя во многие города и регионы Европы, туризм изменил их облик не меньше, чем последняя промышленная революция. Поэтому на смену императива защиты окружающей среды от индустриального загрязнения пришла задача охраны пейзажа и населения от туристов; она стала задачей самой туриндустрии, заботящейся о завтрашнем туристском ресурсе места.
Многие туристические регионы Европы смогли стать таковыми именно потому, что не претерпели массированной индустриализации. Им удалось перескочить из аграрной фазы прямо в курортную. Таков случай, например, многих альпийских долин, средиземноморских островов и прибрежных зон. Послевоенный туризм стремительно модернизировал аграрные районы, поднял материальный уровень местных жителей, превратив их самих в потенциальных туристов. Так, массовый туризм в Италию породил – очень поздно, практически только в начале 80-х годов – массовый туризм итальянцев.
Европейские аборигены стоят перед жестким double bind: они должны и обслуживать приезжих на уровне современного интернационального комфорта, и являть им спектакль своей невинности. С одной стороны, перманентный взгляд туриста воспитал в них самосознание объектов, достойных наблюдения. С другой, они с негодованием обнаруживают, что взгляд туриста, желающий, казалось бы, ухватить жизнь "как она есть", волшебно, но не всегда благотворно, видоизменяет ее. Туризм заставляет шить и носить якобы традиционную одежду, танцевать якобы традиционные танцы, сдвигать местные праздники на удобное приезжим время, устраивать кафе со столиками на свежем воздухе и с музыкантами даже в тех регионах, где такого отродясь не водилось. Церковь, посещаемая толпами чужаков, для местных перестает быть церковью. Архитекторы гостиниц и вилл вынуждены потакать суммарным клише визитеров: единого "средиземноморского", "северного" или "альпийского" типа домов в истории не существовало, но турист захотел, и они появились.
Экономисты новой туристической бранши постоянно сталкиваются с этой классической фигурой: туризм сначала порождает, а потом портит свой объект и в конце концов снижает его туристскую ценность. Особенно это заметно на Ривьере и в старинных городах. Виллы вытесняют местные дома, растущие цены на недвижимость изгоняют местных жителей, которые изначально должны были – вместе с морем, солнцем и скалами или же, наоборот, с местным собором и лабиринтом улочек – являть собой часть социоприродного пейзажа. Туризм способен вывести регион из отсталости, но может оказаться, что отсталость и была его единственной прелестью.