Сегодня литература уходит даже с уроков литературы. (Я написал "литература", а не "книга". Ведь если ученик читает роман или стихи на дисплее, то это общение с литературой. А если он читает книжку с кратким пересказом "Преступления и наказания", то это значит, что он прошел мимо романа.) Этот уход литературы с уроков литературы – моя боль и горечь. Я пытаюсь понять, почему все это произошло и возможно ли сегодня плыть против течения. Плыть не во вчерашний день, а в нынешний. Я пытаюсь ответить на извечный русский вопрос: ЧТО ДЕЛАТЬ? Собственно, обо всем этом книга, которую вы начали читать.
2. ИСПЫТАНИЕ КЛАССИКОЙ
С тех пор, как я прочел те сочинения, о которых мы говорили, прошло сорок семь лет. И каких лет! "Чему, чему свидетели мы были!" В 2009 году, закончили школу первые мои ученики, которые уже родились в другой стране. (Правда, одна из них, когда я размышлял по этому поводу, воскликнула: "Но я была зачата еще в СССР!".)
Как они воспринимают литературу современную, я не знаю. А вот об их отношении к русской классике думал много.
М. М. Бахтин писал, что великие произведения разбивают грани своего времени и живут в веках, причем "более интенсивной и полной жизнью, чем в своей современности… В процессе посмертной жизни они обогащаются новыми значениями, новыми смыслами; эти произведения как бы перерастают то, чем они были в эпоху своего создания. Мы можем сказать, что ни сам Шекспир, ни его современники не знали того "великого Шекспира", которого мы теперь знаем" [1] . И в связи с этим Бахтин говорит о том, что подлинное постижение культуры прошлого возможно лишь при "диалогической встрече двух культур". "Мы ставим чужой культуре новые вопросы, каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней ответы на эти вопросы, и чужая культура отвечает нам, открывая перед нами новые свои стороны, новые смысловые глубины" [2] .
И вместе с тем, преломленная сквозь новое время и новый личный опыт читателя, книга может не только открыть новые свои смысловые глубины, но и потерять какие-то очень важные для самого писателя смыслы.
На меня большое впечатление произвел прочитанный мной рассказ тогда молодой учительницы, дочери Г. А. Гуковского, учебник которого изъяли из библиотеки после его ареста, как раз тогда, когда я учился на первом курсе. В младшем классе она прочитала басню Крылова "Стрекоза и Муравей". Спросив что-то о труженике Муравье, она получила совершенно неожиданный для нее ответ ученика, сказавшего, что Муравей плохой, потому что к нему обратилась бедная, голодная, замерзшая Стрекоза, а он отказался ей помочь. И это мнение было поддержано многими одноклассниками: в переполненном классе большинство учащихся были такими же эвакуированными из западных районов страны.
Но это было давно. А теперь посмотрим, как воспринимается Пушкин в наш, двадцать первый век.
7 класс, "Станционный смотритель". Недавно прочел статью учительницы из Иркутской области о том, как она проводила урок по этой повести. Обратив внимание на картины, которые развешены были по стенам комнаты самого станционного смотрителя Вырина, учительница вспомнила вместе с учениками о Блудном сыне. Затем она предложила семиклассникам сравнить эту притчу с сюжетом самой повести. И они убедились, что судьба станционного смотрителя и его дочери отразились на это притче зеркально: ни возвращений, ни раскаяния, ни встречи с живым отцом и признания своей вины перед ним.
...
"Возможно, – подводит итог этой части урока учительница литературы, – повесть "Станционный смотритель" – это предостережение писателя современникам, людям XIX века, для которых евангельские притчи утратили религиозный смысл, перестали быть живыми нравственными уроками, превратилась лишь в часть быта".
Возможно. Я вспомнил об этой статье и перечитал ее после того, как в этом году моя коллега по школе рассказала мне, как проходили совсем недавно у нее уроки по "Станционному смотрителю" в нынешнем седьмом классе. А класс этот повесть Пушкина не принял. И поздние слезы Дуни на могиле отца их не тронули.
– И правильно сделала, что уехала с офицером. Ну умер бы он рано или поздно, отец ее, так что же – ей в этом захолустье так и горевать?
– И кому бы досталась красота ее необыкновенная? Да и ни в каком сне не приснилась бы ей шестерка лошадей, ее дети-барчата да служанка.
– И что ждало ее в жизни, о которой в самом начале сказано, что она дочь "сущего мученика 14 класса"?
Вот тут-то собака и зарыта.
Многие поколения русских людей, кто бы они ни были по национальности, как нечто непреложное воспринимали "Капитанскую дочку" Пушкина с ее "Береги честь смолоду". И как должное воспринимали тот эпизод, когда Гринев отказался целовать руку Пугачеву. А сегодня ребята, восьмиклассники, кричат в классе: "Ну и дурак! Что он, не мог поцеловать ему руку? Подумаешь, делов-то… Зато остался бы жив. Рисковать жизнью из-за такой ерунды".
Я давно не вел уроков по "Евгению Онегину", но учителя мне рассказывали, что девятиклассники, особенно девятиклассницы, не принимают Татьяну с ее "Но я другому отдана и буду век ему верна": "Она добилась того, о чем только могла мечтать: он у ее ног, а она держится за верность старому нелюбимому мужу".
Как говорит известный телевизионный обозреватель, "вот такие времена".
Послушаем свидетельство и Светланы Алексиевич: "Уж в очень запутанное время живем. Без идеи справедливости. Это уже другая Россия. Другие люди. Бесы тоже другие.
В Петербурге от одной учительницы я услышала, она уже не может убедить своих учеников, что гоголевский Чичиков – отрицательный герой. Для них он – положительно прав. Как и Абрамович. Как же! У него такая прекрасная бизнес-идея! Деньги из ничего! Из воздуха делает!
Проходили "Матренин двор" Солженицына, – опять провал. Мол, что же это за святая, а свою жизнь не устроила?
Так и говорят: мы не хотим быть ни святыми, ни героями. Их мечта – просто нормально жить" [3] .
Что касается мечты, то в принципе это нормальная мечта. Другое дело, что жизнь заставляет, и нередко, выбирать между нормально и подло, между героическим и бесчеловечным. А что касается рассказа "Матренин двор", то, может быть, я не прав, но все последние годы я на уроках в одиннадцатом классе не обращаюсь к нему. Только к "Одному дню Ивана Денисовича", хотя и этот рассказ идет нелегко. А "Матренин двор", как мне кажется, не может быть понят и принят современным учеником, который вместе с тем может понять и самопожертвование, и даже смерть во имя чего-то высокого и истинного.
Лет тридцать тому назад, закончив изучение русской классической литературы XIX века, я впервые предложил домашнее сочинение на две недели: "Что меня волнует в русской классической литературе и что оставляет равнодушным". Но май месяц, конец учебного года, оказался не самым удобным временем для такого сочинения. Поэтому начиная с 1997 года провожу его не в конце десятого класса, а в начале одиннадцатого.
В отличие от правописания приставок пре– и при-, знаков препинания, понятий и законов физики и химии, восприятие литературного произведения всегда индивидуально. (И главный порок существующих форм экзаменов по литературе, о чем у нас еще пойдет речь, – в том, что они требуют обязательной безличностности.) Сочинения на эту тему, которые я читаю, вновь и вновь убеждали меня, что восприятие литературы Я-центрично.
...
"Что-то есть общее между мной и Чацким. Он так же, как и я, борется с подхалимами и лицемерами".
Казалось бы, нужно "я, как и Чацкий", "Я также, как Некрасов". Но нет, точка отсчета – Я. И это неизбежно при восприятии искусства. При всех издержках такого отношения к литературе, это куда лучше, чем широко распространенное в школе и торжествующее на экзаменах обезличивание выученного или – все чаще – списанного.
А необходимые коррективы внесет урок, обсуждение на уроке, учитель. Хотя по-настоящему плодотворны они будут лишь тогда, когда их примут сами ученики, думающие по-другому. Но даже и после уроков расхождения неизбежны.
Но в Я-центричности тоже есть своя логика. За деревьями этого явления можно увидеть лес тенденций и закономерностей. Обратимся в этой связи к сочинениям трех одиннадцатых классов 2006 года и двух одиннадцатых 2008 года. Не будем сейчас рисовать картину во все ее полноте. Будем говорить о важных общих тенденциях.
Начнем с тех, для кого близки те или иные произведения и писатели. (Тех, кто принимает абсолютно все, что было на уроках в школе, не бывает вообще.) Эти выпускники исходят из того, что классика про нас, про меня лично.
...
"Жизнь меняется со временем, но есть вещи, неподвластные ему".
"В Базарове мне нравится его склонность подвергать все сомнению, способность размышлять о вечном и бесконечном".
"Меня захватывают поиски истины: как тот или иной герой не вдруг, а после долгих переживаний, размышлений, пережив какие-то важные для него события, приходит к своей истине и к прозрению". "После таких произведений волей-неволей задаешь себе вопросы, что задавали себе герои произведений: "кто я, какое мое место в мире? В чем смысл жизни?" Сердце замирает, когда читаешь про чужую жизнь, такую далекую от тебя, но такую близкую и понятную твоему сердцу, несмотря на время и обстоятельства, отдаляющие тебя от нее".
Итак, принимают те произведения, в которых видят сегодняшнюю жизнь.
...
""Молчалины блаженствуют на свете!" А ведь это реальность нашей жизни".
"Как бы я хотела, чтобы Воланд появился снова в Москве в наше время! Ох, было бы у него работы!"
Другое дело, что те или иные произведения, в которых одни одиннадцатиклассники видят наше сегодняшнее время, другие считают преданьем старины глубокой.
За последние десять лет всегда на первом месте среди упоминаемых – роман Ф. Достоевского "Преступление и наказание". В среднем о нем пишут около половины авторов сочинений.
Чем же этот роман привлекает к себе? Прежде всего постижением тайн человеческой души.
...
"Большей загадки, чем человеческая душа, нет на свете".
"Роман поменял мое отношение к людям. Я поняла, что люди не бывают исключительно плохими или хорошими".
Сопереживанием Раскольникову.
...
"Я как будто находилась рядом с героем, как будто следую за ним по пятам и проживаю каждую минуту вместе с ним".
"Читая сцену убийства старухи-процентщицы и ее сестры, я постоянно оглядывалась на дверь, невольно опасаясь, что в какой-то момент кто-то может войти и обнаружить меня и Раскольникова на месте преступления. Еще когда у него засел этот чудовищный замысел, я всеми фибрами души хотела отговорить его, всячески удержать… Видя, как он делает шаг навстречу краху, я чувствовала, как все во мне рвалось наружу, рвалась крикнуть ему вослед: "Родион! Стой! Одумайся! Что ты творишь?""
Сострадание и униженным и оскорбленным.
...
"Читая "Преступление и наказание", я невольно поражался Достоевскому, которому удалось фактически показать реалии современной жизни. Эта книга помогла мне взглянуть на окружающий мир несколько иначе, оказалось, что я, по сути, счастливый человек. В то же время это произведение окончательно подтвердило всю жестокость мира, трудности жизни. Я не могу сказать, что до этого я ничего в этой жизни не понимал, не видел страданий и мучений. Однако я очень благодарен Достоевскому за роман "Преступление и наказание"".
Замечу пока лишь попутно, что здесь мы прикоснулись к краеугольной проблеме нашей жизни и нашей культуры. Один из самых глубоких наших социологов, Борис Дубин, написал даже о людях нашей культуры:
...
"В этом слое, за редчайшим исключением, практически не осталось особых зон, где сохраняется чувствительность к тому, что происходит в стране, в мире, с человеком, в отношениях между людьми".
Мы еще увидим, как все это проецируется на школу. Но и вот о чем еще должен в этой связи сказать. Мне пришлось читать о том, что равнодушие современного школьника к поэзии Некрасова (а равнодушие это подтверждают каждый год и мои сочинения, хотя я стремлюсь показать сегодняшнее, живое звучание его поэзии, подробно говорю о теме совести в его лирике, о так называемых покаянных стихах), свидетельствует об очерствении душ нашей молодежи. Но вот ведь Достоевский с его болью за униженных и оскорбленных до многих из них доходит. А может быть, есть что-то в самой фактуре стихов Некрасова, что сегодня не срабатывает?
Вернемся к роману. Крайне редко пишут о философском смысле "Преступления и наказания". Вот несколько выписок из сочинений прошлых лет:
...
"Прочитав роман "Преступление и наказание", я понял, что люди действительно делятся на две категории: на тех, кто на пути к своей цели может наступить на горло другому человеку, и тех, кто не может этого сделать, причем первые добиваются больших успехов в жизни. Но больше всего меня взволновали такие слова Раскольникова: "Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, кто больше всех посмеет посметь, тот у них и первее! Так доселе велось, и так всегда будет!" Но ведь именно те люди, которые преступают нравственные законы общества, которые на большее могут плюнуть, больше себе позволить, и становятся у нас известнейшими. А мы смотрим на них и берем пример, стремимся к ним, мечтаем быть такими же".
"Произведение Достоевского современно и звучит как нельзя более актуально в наше время. Разве сейчас не каждый мнит себя право имеющим? Разве не наступит тот апокалипсис, описанный в последнем сне Раскольникова? Разве люди знают, что считать злом, что добром, кого обвинить, кого оправдать? Я считаю, что мы вправе считать этот роман отражением современной жизни".
"Наше поколение стало своеобразным поколением для испытания идей: "играй и выигрывай", "для достижения целей все средства хороши", "все на продажу", "наглость не порок" и т. д. А мысли великих русских поэтов: "Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать", "Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы?", "Иди к униженным, иди к обиженным, – там нужен ты" – как будто даже и не в моде".
И вот лишь одна выписка из самых последних сочинений, 2008 года:
...
"Но, к сожалению, я думаю, теория Раскольникова жива и в наши дни. Она давно из теории переросла в практику. И дала свои плачевные, устрашающие результаты, с которыми теперь пытается бороться современный мир. Этим результатом, по-моему, является терроризм. Ведь то, что пытался себе разрешить себе Раскольников, – кровь по совести, одна смерть и сто жизней взамен – сейчас террор".
Это очень глубокое наблюдение. Действительно, терроризм всегда ищет нравственное оправдание, будет ли оно в идее национальной независимости, или в идее справедливости, или в идее защиты религиозных и нравственных ценностей. На эту тему – "Преступление и наказание" на уроках литературы в свете опыта современного терроризма – я уже писал на страницах журнала "Континент".
И вот что очень важно. И в этом году, и десять лет назад, и на протяжении трех десятков лет, что я даю сочинение на эту тему, постоянно пробивается одна общая тенденция: в литературе, которую еще вчера мы обзывали литературой критического реализма, сегодняшние школьники особо выделяют человекоутверждающее, душеукрепляющее ее начало. Им куда ближе живые души русской классики, чем души мертвые. И причина здесь лежит в самой жизни нашей. В том духовном авитаминозе, которым страдает наше молодое поколение. Несколько лет назад меня поразила своей глубиной и точностью формулировка Ирины Роднянской:
...
"Ужасы и горечи жизни были всегда. Но не всегда их встречали настолько разоружившись. Уместно будет диагностировать не рост Зла, а дефицит мужества, питаемого знанием Добра".
Все это сказалось и на чтении романа Достоевского. Вот лишь три выписки из сочинений 2008 года:
...
"Роман Ф. Достоевского не только о безграничном страдании и боли, но и обо всем многообразии человеческой души, о ее способности даже среди грязи оставаться светлой и высокой (вспомним Соню Мармеладову)".
"Я восхищаюсь ей, так как в своем ужасном положении Соня сумела остаться человеком. Ведь именно она, ее вера и бескорыстная любовь к Раскольникову помогла ему духовно возродиться".
"Его сестра Дуня хотела выйти замуж не по любви, а для того, чтобы устроить как-нибудь нормальную жизнь брату. В этом есть некий трагизм. Но это самопожертвование ради родного человека восхищает. В наше время неистовые девушки выходят замуж не за любимого человека, а за его деньги, которые они намерены тратить в лучших ресторанах, бутиках, театрах. А тут такой поступок: не для светских походов в театры, а для собственного брата. Это не может оставить равнодушным. Также меня восхитила Сонечка Мармеладова, которая своей любовью спасла Раскольникова и провела с ним все его долгое и мучительное пребывание на каторге. Жаль, что в наше время встретить такую любовь очень и очень тяжело".
Роман Достоевского открыл десятиклассникам невиданные ими прежде глубины человеческой души.
...
"У меня словно глаза открылись на многие вещи, я по-другому стал себя вести".
"Начинаешь больше к другим присматриваться".
"Мы как бы прочитываем еще одну жизнь вместе с героем романа".
"Ведь это возможность погрузиться во внутренний мир другого человека и посмотреть на мир с его позиции".
Не забудем только то, что все же о романе писала лишь половина десятиклассников. И среди тех, кто о романе писал, были каждый год и несколько человек, которые "Преступление и наказание" не приняли. Однажды я прочел о том, что сегодня, когда каждый день телевидение, радио и газеты сообщают о множестве убийств, гибели людей в катастрофах, никого не могут волновать переживания слюнтяя, который старадает из-за смерти двух никчемных женщин.
Думаю, что о работах тех десятиклассников, которые сказали свое НЕТ или всей русской классике или каким-то конкретным ее произведениям, нужно говорить особо подробно.
Пять человек в двух классах в 2008 году и десять – в трех классах в 2006 году написали, что их ничто не волнует в русской классической литературе. Не уверен, что и среди тех, кто так не написал, нет сторонников этой точки зрения.