– Нет, нет, – возразил папаша Деметриос. – Полицейский сказал, что, по его мнению, Андреас и так достаточно наказан, а в больнице он сказал, что Андреасу отхватило руку какой-то машиной.
Кукуруза начала взрываться и загремела по листу жести, словно залпы миниатюрных пушек. Старик снял сковороду с огня и поднял крышку.
Кукурузные зерна лопнули, и каждое являло собой маленькое желто-белое облачко, хрусткое и аппетитное. Папаша Деметриос достал из кармана скрученную бумажку и развернул ее. В ней оказалась крупнозернистая серая морская соль. Мы обмакивали в нее облачка кукурузы и с удовольствием хрумкали их.
– Я кое-что для тебя раздобыл, – сказал наконец старик, тщательно вытирая усы большим красно-белым платком. – Еще одну из этих ужасных тварей, до которых ты такой охотник.
Набив полный рот остатками жареной кукурузы и вытерев пальцы о траву, я, сгорая от нетерпения, спросил, что это.
– Сейчас принесу, – сказал старик, вставая. – Очень любопытная тварь. Никогда раньше не видел ничего подобного.
Мне оставалось только ждать. Он сходил к прессу и вернулся с помятой жестяной банкой, заткнутой листьями.
– На, – сказал он. – Будь осторожен, она воняет.
Я вытащил затычку из листьев и, заглянув в жестянку, убедился, что папаша Деметриос был совершенно прав: его добыча жутко воняла чесноком, как целый автобус крестьян в ярмарочный день. На дне банки сидела средней величины, гладкокожая, зеленовато-коричневая жаба с огромными янтарными глазами и ртом, застывшим в вечной, как у идиота, ухмылке. Когда я сунул руку в жестянку, чтобы достать жабу, она спрятала голову между передними лапами, втянула, на удивительный манер всех жаб, свои выпученные глазищи в черепную коробку и издала пронзительный блеющий крик, словно миниатюрная овца. Я вынул ее из жестянки. Она отчаянно сопротивлялась, источая ужасный запах чеснока. На задних лапах у нее было по мозолистому черному наросту в виде лопасти, напоминающему плужный лемех. Я пришел от нее в восторг, ибо затратил немало времени и сил на безуспешные поиски жаб-чесночниц. Рассыпавшись перед папашей Деметриосом в благодарностях, я с торжеством отнес жабу домой и водворил в аквариум в своей спальне.
Я покрыл дно аквариума слоем земли и песка толщиной в два-три дюйма, и освобожденная жаба, нареченная Августусом, немедленно приступила к устройству своего жилища. Забавными движениями задних лап спереди назад, пользуясь лопастями-наростами, как лопатой, она очень быстро вырыла себе нору и исчезла из виду, выставив на поверхность лишь выпученные глаза и ухмыляющийся рот.
Августус, как вскоре выяснилось, оказался на диво смышленой тварью и был наделен множеством привлекательных черт характера, выявлявшихся по мере того, как он становился все более ручным. Стоило мне войти в комнату, как он вышныривал из своей норы и предпринимал отчаянные попытки прорваться ко мне сквозь стеклянные стенки аквариума. Если я вынимал его и опускал на пол, он скакал за мной по комнате, а когда я садился, изо всех сил карабкался по моей ноге мне на колени и разваливался в самых непринужденных позах, греясь теплом моего тела, медленно помаргивая, глядя на меня с ухмылкой и хватая ртом воздух. Тогда-то я и обнаружил, что он любит лежать на спине и чтоб его легонько поглаживали пальцем по брюшку. Из-за этой экстраординарной прихоти он и получил кличку Пощекочи-Брюшко. К тому же, как выяснилось, прося есть, он пел. Когда я подносил к аквариуму большущего извивающегося земляного червя, Августуса переполнял бурный восторг. Его глаза, казалось, еще больше выпучивались от возбуждения, он издавал негромкие хрюкающие звуки и тот странный блеющий крик, который я услышал, впервые взяв его в руки. Когда червяк наконец падал перед ним, он энергично тряс головой, словно рассыпаясь в благодарностях, хватал червяка за один конец и запихивал ею в рот большими пальцами. А когда у нас бывали гости, их неизменно потчевали рассказом о Пощекочи-Брюшко, и все с серьезным видом соглашались, что он обладает наилучшим жабьим голосом и репертуаром, какие им доводилось знать.
Примерно в это же время Ларри привел в наш дом Дональда и Макса. Максом звали чудовищно высокого австрийца с вьющимися светлыми волосами, светлыми усами, элегантной бабочкой сидевшими у него над губой, и пронзительно синими добрыми глазами. Дональд, напротив, был мал ростом и бледнолиц – один из тех англичан, которые по первому впечатлению кажутся не только косноязычными, но и совершенно лишенными индивидуальности.
Ларри наткнулся на эту столь несообразно подобранную пару в городе и по доброте душевной пригласил к нам пропустить стаканчик-другой вина. Тот факт, что они прибыли в два часа ночи, размякшие от множества возлияний, нимало не смутил нас, поскольку к тому времени мы уже привыкли – или почти привыкли – к манере Ларри приводить в наш дом своих знакомых.
Мама рано легла спать с жесточайшей простудой, остальные домашние тоже разбрелись по своим комнатам. Я единственный из членов семьи еще не ложился спать. Причиной тому был Улисс: я ждал, когда он вернется в спальню из своих ночных блужданий и проглотит ужин из мяса и рубленой печенки. Я лежал и читал, как вдруг до моего слуха из оливковых рощ донесся неясный, приглушенный шум. Сначала я решил, что это группа крестьян возвращается за полночь с какой-нибудь свадьбы, и не придал этому особого значения. Но источник неблагозвучия приближался, и по стуку копыт и звяканью, сопровождавшему его, я заключил, что это какие-то запоздалые бражники проезжают по дороге в экипаже. Однако песня, которую они распевали, звучала как-то не по-гречески, и меня взяло сомнение: кто бы это мог быть? Я вылез из постели и, высунувшись из окна, всмотрелся в ночную тьму.
Тут экипаж свернул с дороги и стал медленно взбираться вверх по длинному взъезду к нашему дому. Я видел его совершенно отчетливо, так как пассажир, сидевший на заднем сиденье, судя по всему, разжег там небольшой костерок. Я смотрел на огонь, заинтригованный, не зная, что и подумать, а он, то вспыхивая, то пригасая, двигался среди деревьев к нам наверх.
В этот момент наподобие тихо парящего зонтика одуванчика прямо с ночного неба слетел Улисс и попытался устроиться на моем голом плече. Я стряхнул его и сходил за оставленной ему миской с едой. Он жадно накинулся на нее, издавая чуть слышные гортанные звуки и мигая мне своими блестящими глазами. Тем временем экипаж медленно, но верно преодолел подъем и въехал во двор нашего дома. Зачарованный открывшимся моим глазам зрелищем, я высунулся из окна.
В задней части экипажа не было костра, как мне подумалось вначале. Там сидели два индивида, каждый с огромным серебряным канделябром в руке. В канделябры были воткнуты большие белые свечи, какие обычно покупали местные жители, чтобы поставить в церкви святого Спиридиона. Индивиды громко и немелодично, но с великим тщанием распевали песню из "Девушки с гор", пытаясь, насколько возможно, попасть в тон друг другу.
Но вот экипаж остановился у лестницы, ведущей на веранду.
"В семнадцать лет..." – вздыхал безусловно английский баритон.
"В семнадцать лет!" – модулировал другой певец с довольно сильным акцентом уроженца Центральной Европы.
"Влюблен был безответно, – продолжал баритон, неистово размахивая канделябром, – в тех глаз голубизну".
"В тех глаз голубизну", – трактовал среднеевропейский акцент на развратный манер бесхитростные слова, только его надо было слышать, чтобы в это поверить.
"А в двадцать пять от глаз другого цвета, – подхватывал баритон, – он понял, что идет ко дну".
"Ко дну", – скорбно вторил среднеевропейский акцент.
"От глаз другого цвета", – произнес баритон и так неистово потряс канделябром, что свечи, как ракеты, посыпались из своих гнезд и с шипением упали в траву.
Дверь моей спальни открылась, и вошла Марго, облаченная в целые ярды кружев и прозрачной материи вроде муслина.
– Кто это так шумит? – обвиняюще спросила, она хриплым шепотом. – Ты ведь знаешь, что маме неможется.
Я объяснил, что не имею к этому шуму никакого отношения, просто, похоже, к нам прикатили гости. Марго высунулась из окна и посмотрела на экипаж, седоки которого добрались до следующего куплета.
– Послушайте, – приглушенным голосом крикнула она, – вам обязательно надо подымать такой шум? Мама плохо себя чувствует.
Экипаж тотчас же окутала тишина, затем на ноги неуверенно поднялась высокая нескладная фигура. Она высоко подняла канделябр и серьезным взглядом вперилась в Марго.
– Не надо, дорогой леди, – загробным голосом нараспев проговорила фигура. – Не надо беспокойт муттер.
– Ни в коем случае, – согласился английский голос из экипажа.
– Как по-твоему, кто это? – взволнованным шепотом спросила меня Марго.
Я ответил, что для меня все совершенно ясно: это, должно быть, приятели Ларри.
– Вы приятели моего брата? – нежным голоском проворковала Марго из окна.
– О благородный существо, – произнесла высокая фигура, качнувши канделябром в ее сторону. – Он приглашайт нас выпить с ним.
– Э-э... Минуточку, я спущусь к вам, – сказала Марго.
– Посмотрейт вас вблизи – все равно что утоляйт амбиций всей своей жизнь, – произнес высоченный малый, кланяясь несколько неустойчиво.
– Увидеть вас вблизи, – поправил спокойный голос из задней части экипажа.
– Я сойду по лестнице, – сказала мне Марго, – впущу и утихомирю их. А ты пойди разбуди Ларри.
Я натянул шорты, не церемонясь сграбастал Улисса (который с полузакрытыми глазами переваривал свой ужин), подошел к окну и выбросил его вон.
– Замечательно! – сказал высоченный малый, глядя, как Улисс исчезает над посеребренными луной верхушками олив. – Это есть походийт на дом Дракулы, не так ли, Дональд?
– Именно так, – согласился Дональд.
Я протопал вниз по коридору и влетел в комнату Ларри. Мне не сразу удалось разбудить его, ибо, решив, что мама надышала на него микробов простуды, он в порядке профилактики потребил перед сном полбутылки виски. В конце концов он, одурманенный сном, сел в кровати и уставился на меня.
– Чего тебе надо, черт бы тебя побрал? – спросил он.
Я рассказал ему о двух личностях, прикативших в экипаже и утверждавших, что он пригласил их на выпивку.
– О Боже! – воскликнул Ларри. – Скажи им, что я уехал в Дубровник, и вся недолга.
Я объяснил, что это невозможно, так как Марго уже зазвала их в дом, а маму в ее болезненном состоянии нельзя беспокоить. Стеная, Ларри встал с постели, набросил на себя халат, сунул ноги в шлепанцы, и мы вместе сошли по скрипучей лестнице в гостиную. Там нашему взору предстал долговязый, эффектный, добродушный Макс; развалясь на стуле, он махал на Марго канделябром, из которого вылетели все свечи. На другом стуле с видом владельца похоронной конторы сидел ссутулившийся и мрачный Дональд.
– Ваши глаза, они нежный, голубой, – сказал Макс, помахивая длинным пальцем в сторону Марго. – Мы есть распевайт о голубой глаза, верно, Дональд?
– Правильнее: мы пели про голубые глаза, – поправил Дональд.
– Это я и сказал, – благодушно произнес Макс.
– Ты сказал, мы есть распевайт, – возразил Дональд.
Макс на секунду задумался.
– Во всякий случай, – сказал он, – глаза был голубой.
– Были голубые, – поправил Дональд.
– А, наконец-то вы пришли, – упавшим голосом сказала Марго, когда мы вошли. – Надо полагать, это твои друзья, Ларри.
– Ларри, – промычал Макс, вскинувшись с неуклюжей грацией жирафа, – мы есть приходийт, как ты есть сказалт нам.
– Очень приятно, – сказал Ларри, пытаясь выдавить на своем помятом со сна лице некое подобие обаятельной улыбки. – Вы не могли бы говорить потише? Маме нездоровится.
– Муттеры, – с безграничной убежденностью сказал Макс, – самое важное вещь на свете.
Он повернулся к Дональду и, приложив палец к губам, сказал "Тсс!" так громко, что Роджер, до того спавший мирным сном, вскочил на ноги и неистово залаял. Вьюн и Пачкун громогласно присоединились к нему.
– Это чертовски неприлично, – заметил Дональд между взлаиваниями. – Гость не должен вести себя так, чтобы собаки хозяина лаяли.
Макс стал на колени и обнял своими длинными руками не перестававшего лаять Роджера. Я не без тревоги наблюдал за этим маневром, ибо Роджер, как мне казалось, был готов превратно истолковать его.
– Тсс, гав-гав, – сказал Макс, лучезарно улыбаясь ощетинившемуся, воинственно настроенному псу.
К моему изумлению, Роджер тотчас перестал лаять и принялся истово лизать Макса в лицо.
– Не хотите ли... э-э... выпить? – сказал Ларри. – Разумеется, я не могу просить вас остаться надолго, потому что мама, к сожалению, больна.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал Дональд. – Право, очень мило. Я должен извиниться за него. Сами понимаете, иностранец.
– Ну, я, пожалуй, пойду снова на боковую, – сказала Марго, осторожно подвигаясь к двери.
– Нет, не пойдешь! – рявкнул Ларри. – Кто-то же должен разливать напитки.
– Не удаляйт, – сказал Макс. Он развалился на полу и, не выпуская Роджера из объятий, с жалостью глядел на нее. – Не удаляйт этих глаз из мой орбит.
– Ладно, я схожу за спиртным, – упавшим голосом сказала Марго.
– А я вам помогайт, – сказал Макс, отшвырнув от себя Роджера и вскочив на ноги.
Роджер тешил себя иллюзией, что Макс намеревается провести остаток ночи в обнимку с ним перед затухающим камином, а потому не без оснований рассердился, когда его так бесцеремонно отшвырнули. Он вновь залаял.
Тут дверь с шумом распахнулась, и на пороге возник Лесли в чем мама родила, если не считать дробовика под мышкой.
– Что тут происходит, черт побери? – свирепо спросил он.
– Лесли, умоляю тебя, пойди и накинь на себя что-нибудь, – сказала Марго. – Это друзья Ларри.
– А, – мрачно произнес Лесли, – только и всего.
Он повернулся и пошел вверх по лестнице.
– Питья! – восторженно воскликнул Макс, заключая в объятия Марго и вальсируя с ней по комнате под аккомпанемент истерического лая Роджера.
– Я бы очень хотел, чтобы вы вели себя потише, – сказал Ларри. – Макс, прошу тебя, Христа ради.
– Это чертовски неприлично, – заметил Дональд.
– Не забывайте, что мама больна, – сказал Ларри, подметив, что упоминание о матери явно затрагивает какую-то струну в душе Макса.
Тот немедленно перестал вальсировать с запыхавшейся Марго и остановился.
– Где ваша муттер? – спросил он. – Леди есть болен... Проводийт меня к ней, чтобы я мог полечить ее.
– Помощь в тяжелую минуту, – заметил Дональд.
– Я здесь, – сказала мама с порога слегка гнусавым от простуды голосом. – Что случилось?
Она была в ночной рубашке, на плечах, по причине простуды, объемистая шаль. Под мышкой она держала обвисшее, тяжело дышащее, апатичное тельце своей любимицы Додо.
– Ты пришла как раз вовремя, мама, – сказал Ларри. – Позволь представить тебе Дональда и Макса.
Впервые выказав признаки оживления, Дональд встал, быстро прошел через комнату к маме, схватил ее руку и слегка склонился над ней.
– Очень приятно, – сказал он. – Ужасно сожалею за причиненное беспокойство. Мой друг, понимаете ли. С континента.
– Очень рада вас видеть, – сказала мама, собрав все свои силы.
При ее появлении Макс широко раскинул руки и теперь взирал на нее с благочестием крестоносца, впервые узревшего Иерусалим.
– Муттер! – патетическим тоном произнес он. – Вы муттер!
– Здравствуйте, – неуверенно сказала мама.
– Вы есть больная муттер? – спросил Макс, начиная соображать, что к чему.
– О, ничего серьезного, легкая простуда, – энергично возразила мама.
– Мы есть разбудийт вас, – сказал Макс, хватаясь за грудь, и на его глаза навернулись слезы.
– Мы разбудили, – вполголоса поправил Дональд.
– Пошли, – сказал Макс и, обняв маму длинными руками, подвел ее к стулу возле камина, где с величайшей деликатностью усадил ее. Он снял с себя пальто и заботливо укутал ее колени. Затем присел рядом на корточки, взял ее руку и серьезно заглянул ей в лицо.
– Что хочет муттер? – спросил он.
– Спать ночь без просыпа, – сказал только что вернувшийся Лесли, одетый более прилично – в пижаме и сандалиях на босу ногу.
– Макс, – сурово произнес Дональд. – Дай другим слово сказать. Ты забыл, зачем мы сюда явились?
– Ну как же, – восторженно отозвался Макс. – У нас есть чудесный новость, Ларри. Дональд решил стать писатель.
– Пришлось, – скромно пробормотал Дональд. – Глядя, как все вы утопаете в роскоши. Гонорары так и сыплются с неба. Вот я и подумал, почему бы и мне не попробовать.
– Прелестно, – отозвался Ларри почему-то без всякого восторга.
– Я только что закончил первую главу, – сказал Дональд, – и вот мы, если можно так выразиться, примчались сюда как на пожар, чтобы прочесть ее вам.
– О Господи, – в ужасе произнес Ларри. – Не надо, Дональд, право же, не надо. К половине третьего ночи мои способности критика совершенно иссякли. Может, вы оставите рукопись у нас и я прочту ее завтра?
– Она коротенькая, – сказал Дональд, пропуская мольбу Ларри мимо ушей и доставая из кармана небольшой лист бумаги, – но, надеюсь, вы найдете стиль интересным.
Ларри обреченно вздохнул, а мы все откинулись на спинки стульев и приготовились слушать, пока Дональд откашливался.
– Вдруг, – начал он низким дрожащим голосом, – вдруг, вдруг, вдруг появился он, а затем вдруг появилась она, вдруг, вдруг, вдруг. И вдруг он взглянул на нее, вдруг, вдруг, вдруг, а она вдруг взглянула на него, вдруг. Она вдруг раскинула руки, вдруг, вдруг, а он раскинул свои, вдруг. Затем вдруг они сошлись, и вдруг, вдруг, вдруг он ощутил тепло ее тела, и вдруг, вдруг она ощутила тепло его губ на своих губах, и они вдруг, вдруг, вдруг вместе упали на кушетку.
Последовала долгая пауза; мы ждали продолжения. Дональд несколько раз глотнул ртом воздух, словно справляясь с волнением от чтения собственного произведения, тщательно сложил листок и сунул его в карман.
– Ну, что вы об этом думаете? – спросил он у Ларри.
– Чуточку коротковато, – уклончиво ответил тот.
– Но что вы думаете о стиле? – продолжал допытываться Дональд.
– Гм... Это интересно, – ответил Ларри. – Впрочем, со временем вы обнаружите, что так уже пробовали писать до вас.
– Не может быть, – возразил Дональд. – Видите ли, я только сегодня ночью это придумал.
– По-моему, ему не следует больше пить, – громко сказал Лесли.
– Помолчи, дорогой, – сказала мама. – Как вы намереваетесь назвать это, Дональд?
– Я хотел, – с глуповатым видом сказал Дональд, – я хотел назвать это "Книга вдруг".
– Очень меткое название, – сказал Ларри. – Но все же я полагаю, что ваших главных персонажей не помешало бы разработать, если можно так выразиться, поглубже, прежде чем заваливать их на кушетку.
– Да, – сказал Дональд. – Вы совершенно правы.
– Это и вправду интересно, – сказала мама, мучительно чихая. – А теперь, я полагаю, всем нам не помешает чашка чаю.
– Я приготовляйт чай для вас, муттер, – сказал Макс и вскочил на ноги, заставив тем самым всех собак вновь залиться лаем.
– Я помогу тебе, – сказал Дональд.