После собрания к столу потянулись десятки людей с одной просьбой: зачислить их в отряд. Среди них выделялись двое. Один - небольшого роста, худощавый, в коротком полушубке; другой - чуть повыше, с рыжеватой бородкой. Первым представился тот, что пониже, - Алексей Кочетков. С ним был его друг Петраков - архангельский лесоруб. Оба окруженцы. С ними, как выяснилось, была группа бойцов из разных воинских частей.
Спрашиваю Кочеткова:
- Коммунист?
- Никак нет, - отвечает. - Я комсомолец, но здесь меня все знают как члена партии.
Меня это удивило. На оккупированной земле слово "коммунист" грозило неминуемой смертью. Спрашиваю:
- Почему же это вас знают как члена партии?
Кочетков замялся, румянец появился на лице.
- Я так решил: действовать как коммунист. Больше доверия будет… Авторитета, что ли…
С симпатией приглядываюсь к нему. А Кочетков уже рассказывает, что его группа состоит из девятнадцати человек. Хотят организовать партизанский отряд, да оружия всего пять винтовок. Мы предложили Кочеткову присоединиться к нашему отряду и возглавить роту. Он согласился. Новичкам выделили пулемет из сгоревшего танка и десять винтовок - больше не было.
Когда мы уходили, оставили роту Кочеткова в Красной Слободе - пусть еще пополнится людьми да обучит их как следует. Не знали мы, что староста деревни - предатель. Через несколько дней он привел из райцентра Суземки отряд полиции во главе с тремя немецкими офицерами.
Кочетков в это время проводил занятия с пополнением. Полиция, окружив деревню, открыла огонь. Кочетков и его ребята еле ноги унесли. Мы их нашли только на второй день, растерянных и подавленных. Многие наши возмутились, потребовали: "Отнять у дармоедов оружие и распустить". Беспощадно судили прежде всего, конечно, командира: "Сам трус, вот и бойцы такие".
Пришел ко мне комиссар и сказал:
- Посмотри на Кочеткова, совсем увял. Надо скорей решать с ним.
Вызываем его. Не узнать парня: глаза потускнели, лицо потемнело, будто сразу постарел. Говорит с нами, а сам в пол смотрит.
- Нелепо все получилось… Мы изучали пулемет, и вдруг стрельба. Я дал команду отходить, думал, выскочим в огороды и займем выгодную позицию. Да где там, все побежали кто куда, едва собрал потом… Знаю, что я виноват: плохим командиром оказался…
Мы понимали, что командирами не рождаются. Нужно время, чтобы человек стал им. Решили оставить Кочеткова во главе роты. Надеялись, что урок этот запомнит на всю жизнь. Хотя признаюсь, что не мог отогнать мысль: "А если ошибка повторится и он опять подведет?"
Ушел Кочетков. Я тоже вышел из штаба. И вдруг вижу Алексея с Марией Кениной. Наша разведчица славилась не только смелостью. Высокая, белокурая, она была настоящей красавицей, и многие заглядывались на нее.
До меня доносятся ее слова, полные участия и нежности:
- Не падай духом, Алеша. Ты еще себя покажешь. Я в тебя верю. Слышишь, верю!
Смотрю на Алексея. Ожило его лицо. А во взгляде, устремленном на Марию, и боль, и надежда, и что-то очень-очень светлое…
На войне часто теряют близких и дорогих людей. Но даже в самые тяжкие дни я не раз наблюдал, как среди тревог и смертельной опасности рождались и крепли замечательные человеческие чувства. Они помогали преодолевать все невзгоды.
Перед Алексеем Кочетковым и Марией Кениной лежала большая и трудная боевая дорога, и по ней они пошли как два настоящих друга, для которых борьба с врагом и их большая, верная любовь слились в одно неразрывное целое.
После этого Кочетков не упускал случая, чтобы делами оправдать себя в глазах товарищей.
Когда мы покидали Гаврилову Слободу, Кочетков доложил мне: один из полицейских проговорился, что в селе Большая Березка в зданиях бывшей машинно-тракторной мастерской немцы производят ремонт танков и тракторов.
- Там нет никакой особой охраны, товарищ командир. Мои хлопцы вмиг справятся.
- Пусть идут, - поддержал просьбу Кочеткова Богатырь и строго добавил: - Только чтобы к утру вернулись.
Ребята Кочеткова блестяще справились. Внезапно напав на мастерскую, они перебили охрану и уничтожили все оборудование, а заодно и ремонтировавшиеся танки и тракторы.
Штаб наш разработал интересную операцию. Мы решили проучить противника, чтобы отбить у него охоту гоняться за нашими небольшими группами, отправляющимися на задания. Местом операции Илья Иванович Бородачев предложил хутор Хлебороб в пяти километрах от Середины-Буды.
Взяв с собой Кочеткова, выезжаю на рекогносцировку. По дороге я рассказываю Алексею, что комендант Новгород-Северска генерал Пальм превратил хутор в свою кладовую: прячет здесь награбленные фураж и зерно. Муся Гутарева говорит, что он скрывает это от своего начальства, видно, хочет себе все присвоить.
Значит, наше появление на хуторе должно его особенно обеспокоить. Не удержится, чтобы не прислать сюда солдат. А мы подготовим им достойную встречу. Вскоре увидели стога сена. Значит, хутор близко. Намечаем, где лучше расположить огневые точки. Не заезжая на хутор, поворачиваем обратно.
Все наши силы подтягиваем в Горожанку, село, расположенное неподалеку от Хлебороба. Здесь скопилось более семидесяти пулеметов, из них двадцать пять станковых. Подвезли сюда и два 75-миллиметровых орудия, один полковой, пятнадцать батальонных и двадцать семь ротных минометов (Новиков все-таки добился, чтобы артиллерия у нас сохранилась в целости!).
Рано утром разъясняем командирам задачу, договариваемся о сигналах, по которым подразделения будут занимать свои позиции. На базе остается командовать комиссар, а мы с Кочетковым, Петраковым и бойцами Яркиным и Гришиным направляемся к хутору.
Мы уже знаем, что сюда зачастили две подозрительные спекулянтки. Попробуем их использовать для нашей цели.
Неторопливо идем вдоль улицы, перебрасываемся шутками, сворачиваем к первому приглянувшемуся дому. Хозяева - люди средних лет, - узнав, что мы партизаны, пугливо озираются и бесконечно повторяют: здесь вам небезопасно. Мы настойчиво просим найти нам торговок солью, и вскоре две полные женщины, повязанные выцветшими платками, суетливо предлагают нам свой товар: сероватую крупную соль.
Мы, не торгуясь, закупаем весь товар - что-то около трех килограммов - и просим достать нам еще с пуд соли. Спекулянтки с радостью принимают наш заказ. Мы провожаем их до околицы, а возвращаемся огородами, осматриваем все строения, которые могут послужить нам укреплениями. Облюбовали три конюшни, окна которых обращены в сторону дороги, соединяющей хутор с Серединой-Будой. В сараях сравнительно тепло, - значит, партизанам будет легче сидеть в засаде.
С беспечным видом снова входим в понравившийся нам дом. Хозяева со слезами на глазах умоляют нас спасаться в лесу: "Бо оти кляти спекулянтки продадуть вас фашистам". Смеемся над их страхами, но хозяева твердят свое: "Ни якой соли они вам не принесут, только тех черных гадов на вас натравят". Седая, чуть прихрамывающая на левую ногу женщина причитает: "О господи, на смерть лютую напрашиваетесь, чи вам життя надоело?.."
Понимаю волнение крестьян, но не мог же я им объяснить: нам того и нужно, чтобы немцы сюда поспешили. Пусть считают, что на хуторе всего пять безоружных партизан.
Прохаживаюсь по комнате, а в мозгу одна мысль: сколько же эсэсовцев бросит комендант против нашей пятерки? Вряд ли больше двух отделений, пятнадцать-шестнадцать солдат.
Посылаю Петракова на крышу: дать сигнал нашим. А в избе уже тесно от народа. Соседи прибежали, тоже уговаривают, чтобы мы скорее бежали, а то и сами погибнем и на них беду навлечем.
Мы все еще успокаиваем крестьян, когда на хутор прибывает Богатырь с ротой Кочеткова. Алексей убегает расставлять своих бойцов. Вскоре в каждой конюшне устанавливаются пулеметы. Один "максим" партизаны затаскивают на крышу, где обосновал свой наблюдательный пост Петраков.
Ждем. Вскоре Петраков докладывает: враг показался. Мы с Богатырем тоже взбираемся на крышу. В бинокли видно: по дороге шагает колонна. Насчитали тридцать солдат. Больше никого не видно. Немцы считают, что взвода вполне хватит…
Внимательно следим за фашистами. Колонна останавливается. От нее отделяются два солдата, направляются к хутору. Это нас не устраивает: заметят неладное - тревогу поднимут. И стрелять по ним нельзя: спугнем остальных.
Пока я размышляю, что делать, два немца сворачивают с дороги и по снегу ползут к одной из конюшен. Все ближе и ближе… Как их задержать? И тут раздается кошачье мяуканье. Немец поднимает голову и видит: из окна на него смотрит пулемет. И вот этот эсэсовец, головорез, для которого убийство стало профессией, задергался на снегу. Второй немец удивленно трогает его за ногу и получает неожиданный пинок. Удивленно вскрикнув, он тоже приподнимает голову и тоже видит пулемет. Без единого звука оба автоматчика уткнулись головой в снег и замерли.
Командир эсэсовского взвода, не получив от своих разведчиков тревожных сигналов, по-видимому, решил, что вокруг все спокойно. Построившись цепочкой, немцы двинулись к хутору. Идут спокойно, громко переговариваясь. Нетрудно догадаться, на что они рассчитывают: горстка партизан, завидя перед собой такую силу, кинется в бегство, останется перестрелять их, как зайцев.
Мы подпускаем эсэсовцев к самой околице и открываем огонь из трех пулеметов. Бьем в упор. Эсэсовцы падают как подкошенные. Но нескольким фашистам даем убежать: пусть спешат к своему командованию и докладывают, что в хуторе партизаны с тремя пулеметами.
Расчет оправдался. Через час на дороге вновь показались солдаты. Теперь их не менее двухсот.
Пока пехота разворачивается в боевой порядок, открывают огонь вражеские минометы. Мы запасаемся терпением и не откликаемся ни одним выстрелом. Не прекращая обстрела, немцы начинают обтекать хутор, зажимая его в кольцо. На пути их стога с клеверным сеном. Гитлеровцы и не подозревают, что и здесь укрылись наши пулеметчики.
У кого-то из наших хлопцев сдают нервы. Раздается длинная пулеметная очередь, хотя немцы еще метрах в пятистах. Эсэсовцы врассыпную кидаются к балке, которая примыкает к хутору. Но вдоль оврага застрочили наши пятнадцать пулеметов. Гитлеровцы и не думают вести огонь. У них одна забота - глубже зарыться в снег. Как их оттуда выкурить?
Новиков получает долгожданный приказ пустить в ход артиллерию. Взрывы снарядов и мин взметают землю и снег. Фашисты забегали по полю. Здесь их настигают пулеметные очереди и осколки мин. В живых осталось не более десятка эсэсовцев. Они убегают по направлению к Середине-Буде. После мы узнали, что, подняв там отчаянную тревогу, они помчались дальше - прямо в Севск…
В этом бою прекрасно действовали пулеметчики роты Кочеткова. Сам Кочетков в бою был спокоен, рассудителен, расчетлив. Он предупредил бойцов:
- Не спешить. Подпускать врага на тридцать - сорок метров. Впустую воздух не сотрясать!..
Он отдал приказ открыть огонь только тогда, когда гитлеровцы приблизились на расстояние броска гранаты, и сам засел за резервный пулемет. Я своими глазами видел, как он распоряжался в бою. Вдумчиво расставлял людей, находил возможность подбодрить каждого. Умел найти слабые места противника и всей силой ударить именно в эти уязвимые места.
После боя в Хлеборобе Алеша был необычно словоохотлив. Не скрывая своего торжества, он все вспоминал подробности схватки, и трудно было не поддаться его белозубой ясной улыбке, не разделить с ним радость победы.
У меня же было вдвойне хорошо на душе: во-первых, оправдались тактические расчеты и противник клюнул на партизанскую приманку, потеряв две сотни своих солдат. А с другой стороны, я радовался за Кочеткова. Не ошиблись мы в нем, и наша семья пополнилась многообещающим командиром.
Отличились и наши артиллеристы под командованием Новикова. Это была их серьезная боевая удача. Новиков под конец и вовсе отвел душу: дал пять выстрелов по Середине-Буде из полкового миномета.
Мобилизовав до сотни подвод, мы вывозили из хутора награбленные эсэсовцами пшеницу, овес и сено - они очень пригодятся в нашем хозяйстве - и совсем не подозревали, что пять завершающих выстрелов Новикова окончательно перепугают фашистское начальство в Середине-Буде и оно в панике покинет райцентр.
Целые сутки, пока не пришло большое подкрепление из Севска, в Середине-Буде не было ни одного представителя немецкой администрации.
К сожалению, мы об этом узнали позже и только поэтому упустили возможность сразу захватить райцентр. Но даже эта неожиданная промашка уже не могла испортить нам настроение. Разработанная нами тактика инициативного вызова врага на бой дала первые результаты, и они были очевидны: на снегу застыло более двухсот фашистских трупов.
Надо было видеть возбужденные радостью лица наших бойцов и жителей хутора, чтобы понять, как дорога была всем эта пусть не такая уж большая в масштабе всей войны, но такая ощутимая для нас партизанская удача.
…Вместе с комиссаром догоняем нашу колонну на марше. Кочетков и Петраков на своих резвых лошадях едут бок о бок и, неистово жестикулируя, продолжают громко обмениваться впечатлениями.
- Здорово хлопцы сработали, - говорю поравнявшемуся со мной комиссару.
- Ничего не скажешь, ловко получилось, - отзывается Захар и крепко жмет мне руку.
- Что, герои, никак не наговоритесь? - прерываю беседу двух закадычных дружков.
- "Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они". Это еще Пушкин про нас такие слова предусмотрел, - отзывается Кочетков.
- А что, товарищ командир, я и говорю - быть нашему Кочеткову генералом, - скороговоркой выпаливает Петраков.
- А вы что на это скажете, Кочетков? - улыбаясь, спрашивает комиссар.
- Почему бы и нет? - Кочетков приосанивается в седле. - Говорят, плохой тот солдат, который не думает быть генералом.
- Есть такой афоризм, но к нему есть добавление: а еще плоше тот, который слишком много думает о том, что с ним будет!
- А я все-таки думаю, - Кочетков с хитринкой косится на комиссара. - Не хочу, чтобы получилось, как у Дон-Карлоса. Помните, у Шиллера: "Двадцать три года, и ничего не сделано для бессмертия…"
- Так вы и о бессмертии подумываете? - не удерживаюсь я.
- Нет, до этого еще не дошел. Но вообще-то и о бессмертии думать никому не возбраняется.
"Безумству храбрых поем мы песню", - подытоживает Петраков. - Так-то оно и воевать веселее.
- Что ж, мысли у вас в общем-то правильные, - соглашается Богатырь. - Только воевать надо с головой. Иначе безумство обернется безумием, а от него польза только врагу.
Я не слышу ответа друзей. А может, его и вовсе не было. От легкого укола шпор конь выносит меня вперед. Мы давно должны были отправиться в Хинельский лес на встречу с Сидором Артемьевичем Ковпаком, но нам не везло: то Рева был ранен, то случай в Гавриловой Слободе занял наше внимание, то проводили операцию в хуторе Хлебороб. И вот, когда мы вернулись из Хлебороба, первым нас встретил еще прихрамывающий, но деятельный Павел Рева. Он сразу удивил меня сообщением, что нашелся Сень. Сень был членом подпольного Середино-Будского райкома партии. После нашей первой боевой операции - нападения на гарнизон станции Зерново на железной дороге Киев - Москва - он исчез. Мы посчитали его убитым.
- Сень говорит, - возбужденно жестикулируя, рассказывает Рева, - что пришел от хинельских партизан и что там у них под арестом находятся Васька Волчков и Мария Кенина. Надо срочно ехать, Александр, туда. Я тут уже все подготовил к нашей поездке…
- Подожди, Павел, ты же еще, можно сказать, инвалид.
- Я тебе дело докладаю, - огорчается Павел, - а ты на якись дрибницы смотришь.
- Ну ладно, потом поговорим, - успокаиваю друга, и мы направляемся к нашему домику.
В комнате у окна под разлапистым фикусом на низком стуле примостился Будзиловский и одним пальцем отстукивает что-то на машинке.
- Дывысь, Александр, наша канцелярия нам уже добру фашистську бумагу готовит на выезд.
- А где Сень? - спрашиваю у Ревы.
- Отдыхает под охраной наших хлопцев.
- Ты что, его арестовал?
- Ну зачем сразу - арестовал? Просто окружил вниманием…
Сеня приводят ко мне. Он в добротном кожаном пальто и валенках, на голове новая шапка. На упитанном лице холеная бородка. Совсем мало похож на прежнего Сеня. Становится понятным, почему Рева отнесся к нему с недоверием.
Сень подробно рассказывает, как после боя под Зерново он потерял нас, как долго блуждал в одиночестве и как прибился к хинельским партизанам. Говорит, что нас там ждут, а Кенину и Волчкова приняли за шпионов и, если мы сейчас же не вмешаемся, нашим ребятам несдобровать.
Слушаю Сеня и все больше верю ему. На этот раз Рева подозревает напрасно.
А в Хинельский лес надо ехать поскорее.
Вторые сутки мы в пути - Павел Рева, я и наш ездовой Петлах. Ночь застает нас в поле. Мягко скрипит под полозьями снег, навевая дремоту.
- Вставайте, деревня близко. - Петлах бесцеремонно стягивает с нас шикарный меховой полог.
Мы откидываем овчинные воротники. Ветер притих, перестал идти снег. На небе кое-где проглядывают звездочки, но мороз пробирается к нам даже через длинные тулупы, натянутые поверх наших кожаных пальто. Вьюга занесла дорогу, и наш буланый еле волочит санки по рыхлому снегу. Не видим, а только чувствуем, что поднимаемся на возвышенность, затем спускаемся. Еще один небольшой подъем, и мы видим совсем близко десятки разбросанных тут и там светлячков. Деревня рядом. Сверяемся по компасу: почему-то едем на запад… Хотя кривизна дороги бывает и в степи, но все же меня охватывает тревога.
- Следы, Петлах, есть на дороге? - спрашиваю я.
- Нет. Были на той, другой, которую мы недавно пересекли.
- Что ж ты молчал, - сердито ворчит Рева. - Афонька ты гоголевский, а не партизан.
- Если это была дорога на Севск, то тогда мы въезжаем в деревню Страчево. - Приказываю Петлаху: - В случае чего гони карьером. Держись любой дороги и на первом перекрестке сворачивай влево, а там разберемся…
Медленно въезжаем в село. Вся улица в снежных переметах. Наши санки то катятся вниз, то круто вздымаются на гребень сугроба.
- Та тут нема никого, - торжествует Рева. - Даже поганого полицейского для забавы.
И, словно подслушав реплику Ревы, на дороге появляется человек. В руках винтовка.
- Кто такие будете? Куда путь держите? - вопросы звучат довольно грубо. Наше короткое приветствие вояка пропускает мимо ушей. - Куда вас несет в темень-непогоду?
- Где начальство? - перебиваю его не менее грубым окриком, уже ставшим привычным при встрече с полицией.
- Вон там, где огонь горит, - и он показывает на избу с ярко освещенными окнами.
- А що це за начальство? - допрашивает Рева.
- Наш начальник полиции.
- Тебя о самом старшем спрашивают! - покрикиваю я.
- Он и есть самый старший.
- Дурак! - схватывается Рева. - Где немецкое командование?
- Их здесь нет. - От прежней воинственности не осталось и следа: наша грубость подействовала. Теперь в голосе незнакомца одна почтительность: - А вы кто будете?
Мы не спешим с ответом и задаем очередной вопрос:
- Тут должна быть рота СС. Это какая деревня?
- Порохня.
- Какая Порохня? Суземского района? - наугад спрашиваю я.