И представляете, растолкал всех моих покупателей и живо завернул меня в свой двор. У него я и пересидел несколько часов - и клячу подкормил и сам подзаправился. Оставил ему пару бочек, запасся овсом и пошел громыхать дальше: из деревни в деревню. И дела мои шли хорошо, меняла из меня получился, не хвастаю, знатный, чуть было все бочки не роздал; вовремя спохватился, что без них-то дальше не проедешь, и уже под конец такую цену запрашивал, что меня честили бабки такими словами, которые я, извините за выражение, не могу при вас повторить.
А в Тросне меня задержали какие-то люди. Ну разве я мог думать, что это уже настоящие партизаны. А они меня живо облапали и нашли мой документик. А в нем знаете что написано было: немецкий комендант разрешает мне, то есть Волчкову персонально, торговать бочками. Ну, раз я такая персона, что сам комендант мне все разрешает, значит, меня надлежит сцапать по всей форме как первосортного предателя и шпиона. Видите, товарищ командир, документация меня подвела, а тут оказались среди партизан такие бюрократы: документу верят, а человеку - ни на йоту. Да что говорить, за меня чуть наша Мария Кенина не пострадала. Она на сутки позже меня сюда притопала и сразу спросила, а нет ли здесь раба божьего Васьки Волчкова. Мной, значит, тут же поинтересовалась. И тогда ее тоже взяли на милый разговор: кто да что, зачем пришли? Очную ставку нам, значит, сделали. Мы свое, а они свое. А раз я, Васька Волчков, шпион, то кто, спрашивается, моя знакомая Мария Кенина? Мы уже тут и посмеялись, и шуму немного с Марией наделали, но все равно пришлось в отсидке побыть…
- Что было, то миновало, - прерывает Хохлов. - Сами понимаете, с такими вещами, как рекомендация немецкого коменданта, у нас не принято шутить.
- О делах потом поговорите, - вовремя вмешивается хозяйка. - Откушайте, гости дорогие. - И широкое украинское гостеприимство вступило в действие.
Мы не заставили себя долго уговаривать: за день зверски проголодались, а стол выглядел так, что грешно было медлить.
Когда успели заморить червячка, хозяин с хитринкой в глазах обращается к Реве:
- Ну, Павел Федорович, как вам Хинельский лес нравится?
Надо сказать, Рева никогда не страдал отсутствием аппетита, но на этот раз он превзошел самого себя: за все время ужина не промолвил словечка, - все подкладывал да подкладывал себе на тарелку. Очевидно, только поэтому милостиво ответил:
- Ничего. Видать, добрая тут пасека будет.
- Только меда нема, - не поняв двусмысленности выражения, с улыбкой вставила свое слово хозяйка.
- Позднему рою лиха беда перезимовать, - вставляет Хохлов. - Весна придет, все у нас будет.
Хорошее сравнение. Мне представился Брянский лес тем ульем, от которого мы должны отроиться к новым пасекам, а там опять размножаться, выделяя все новые и новые рои.
- Пасека пасекой, - чуть помолчав, продолжает Хохлов, - а вот в Севск начинают слетаться какие-то шершни. К нашему севскому подполью хотел было пристроиться один матерый белогвардеец Половцев…
- Половцев? - перебиваю его. - Со шрамом на щеке?
- Черт его знает, не видел. Да, признаться, меня не интересовало, где у него шрам и есть ли он вообще. Тут другое важно. Подпольщикам удалось получить у него как будто точные сведения: фашистское командование затевает крупное наступление на партизан. Чуть ли не две дивизии должны клешней охватить Хинельский лес и устроить нам котел. Мы хотели у него еще кое-что вытянуть, да Половцев неожиданно удрал в Новгород-Северск, И там, понимаете, какой-то сотрудник абвера его пригрел, а севское гестапо за Половцевым усиленно охотится. В общем, какая-то несуразица…
- Это яка така птица цей "абвер"? - с самым наивным видом спрашивает Рева.
- Армейская контрразведка. Похоже, что у них тоже так получается: своя своих не познаша, - смеется Хохлов.
Что ж, все, что говорит Хохлов, только подтверждает наши сведения, но с Половцевым действительно еще много неясного…
Входит связной:
- Товарищ Куманек просит к себе!
Спустился вечер. Темными, молчаливыми стоят густые ели. Впереди между ветвей маячит бледноватый огонек. Хохлов неторопливо идет впереди, показывает нам дома, где разместились партизаны, пекарню, баню, но в сгустившихся сумерках трудно что-либо разобрать.
У конторы лесничества нас встречает высокий, затянутый в шинель плотный мужчина. Приложив руку к фуражке, четко представляется:
- Командир Червонного партизанского отряда Иванов. Прошу следовать за мной. У нас в коридоре темновато, осторожней.
В глубине длинного и почти темного коридора он открывает дверь. В большой комнате разместились на лавках военные. За столом полноватый мужчина в полувоенном костюме подписывает бумаги. Завидев нас, поднимается, идет навстречу.
- Секретарь райкома партии Куманек. Знакомьтесь, товарищи. Это члены нашего партизанского совета.
Последним здоровается со мной командир Ворошиловского отряда - крепко скроенный мужчина лет пятидесяти. Густые непокорные волосы зачесаны назад. На петлицах гимнастерки капитанские "шпалы" - самодельные прямоугольнички из красной материи. По выправке, по манере держаться чувствуется многолетняя служба в армии.
- Здравия желаю. Капитан Гудзенко.
- Гудзенко?.. Неужели?.. - Перед глазами поселок Брусна, домик на полянке, страшная октябрьская ночь, и снова все тот же Половцев… - Товарищ капитан, вы знаете Еву Павлюк?
- Так точно. В сентябре был у нее.
Не выдерживаю и сразу рассказываю о встречах с Евой.
С приходом в Брянский лес мы познакомились с женой лесника Евой Павлюк. Она с готовностью помогала нам. Как-то Ева сообщила, что к ней часто приходит капитан Гудзенко - друг ее мужа, который ищет связи с подпольем. Мы несколько дней подряд наведывались к Еве, чтобы встретиться с этим капитаном. Но вместо капитана мы едва не столкнулись с другим человеком, который выдавал себя за советского парашютиста, но, как, волнуясь, заметила тогда Ева, вел себя довольно странно: во всяком случае, старательно избегал встречи с нами. Позже выяснилось, что это был Половцев. Но до того как мы узнали что-нибудь о Половцеве, случилась беда: когда мы однажды ночью пришли к Еве Павлюк, она лежала на полу в луже крови. Обстоятельства гибели этой славной женщины остались неизвестными.
- Это ведь жена моего друга, - тихо говорит Гудзенко. - Лучшего друга. Я даже собирался на днях послать за ней, чтобы перевезти ее в Хинельский лес… Да вот узнал, что и она, и Михаил погибли…
Вот какие бывают неожиданные встречи!
- Есть предложение, товарищ Сабуров, обменяться опытом, - обращается ко мне Куманек. - С кого начнем? С вас?
- Я бы просил, если вы не возражаете, начать с работы вашего партизанского совета.
- Что ж, давайте… Коротко о положении дел в Хинельском лесу. Сначала здешние отряды действовали вразнобой. Тогда и возникла мысль об объединении. Все отряды сплотились вокруг нашего подпольного райкома. Во главе стоит партизанский совет. Председателем его являюсь я, секретарь подпольного комитета партии Червонного района. Вас интересует структура совета? Пожалуйста. Возьмем для примера нашу недавнюю операцию в Марчихиной Буде, проведенную силами всех отрядов. Предложение о ней мы поставили на заседании совета и тут же поручили одному из членов совета разработку операции. На следующем заседании заслушали доклад товарища. Каждый командир вносил свои коррективы. Был избран руководитель операции.
- Простите, но у меня есть вопрос к вам, - перебивает Рева. - Если враг начнет наступать внезапно, вы тоже будете свой совет собирать?
- Совет всегда находится в боевой готовности и в любую минуту может развернуть свою работу.
- А оборону кто будет разворачивать?
- Решение будет принято советом, кому непосредственно держать оборону и кому руководить этой обороной.
- Ну, це не совет. Це кооператив! - насмешливо резюмирует Рева.
Наступает тишина. Все смотрят на Павла, а он уже понесся:
- Та що тут балакать. Враг будет наступать, а совет откроет заседание, будет протокол писать и резолюции выносить. Нет, це не война, це говорильня…
Куманек тактично, но в то же время решительно осаживает Павла, а я сижу и неотрывно думаю о совете. Слов нет, это далеко не совершенная форма командования, но все же несомненно лучше, чем ничего: совет сплачивает отряды, организует их действия, поднимает боеспособность, выращивает командирские кадры.
Куманек продолжает рассказывать подробно о каждом отряде, но меня особенно интересует действующий самостоятельно отряд Ковпака и Руднева. Оказывается, в декабре Ковпак проделал рейд из Путивля в Хинельский лес и оттуда снова вернулся к Путивлю. Шел с большим обозом, через несколько районов, наводненных фашистскими гарнизонами. Ведь это именно то, что нам нужно.
Пытаюсь расспросить Куманька об организации такого перехода, но он, к сожалению, детально не осведомлен о ковпаковском рейде.
Подходит моя очередь. Кратко рассказываю об истории нашего отряда, о Брянском партизанском объединении, об отдельных операциях. Меня сразу же засыпают градом вопросов, вероятно вполне закономерных в условиях Хинельского леса, но уже крайне наивных для меня и Ревы.
- Неужели вы держите регулярную связь с Большой землей?
- В Суземке работают райком, райисполком? Не может быть!
- Во всей лесной части Брянщины Советская власть?
- Трубчевск брали? Зимой? Да ведь это же большой город!
Особенно интересует хинельцев наша суземская операция. Гомерический хохот стоит в комнате, когда я рассказываю, как мы воровали фашистское начальство, как под видом полиции брали Суземку.
Споры разгораются вокруг вопроса о формах объединения отрядов, о разграничении функций райкома и штаба. Куманек никак не может согласиться с тем, что штаб только согласовывает свои действия с территориальным райкомом партии, а вообще-то существует самостоятельно и секретарь райкома даже не входит в него. Словом, Куманек за хинельский партизанский совет.
Гудзенко, напротив, на нашей стороне: штаб должен быть чисто военной организацией. Больше того, по его мнению, все надо строить по типу войскового соединения, и даже термин "объединение" он считает уже устаревшим.
Этот термин возник не случайно. Дело в том, что на большую операцию мы объединяли несколько отрядов. После проведения операции отряды снова начинали действовать самостоятельно. Однако штаб объединения продолжал держать с ними повседневную связь, получал от них разведданные, обобщая которые давал ориентировку командирам.
- А что, если нам, товарищ Сабуров, прикинуть примерную структуру нового штаба? - предлагает Гудзенко.
Начинается коллективное творчество. В начале наш штаб получается уж очень громоздким, и мы постепенно уплотняем его.
Естественно, что в этот раз мы не смогли разработать все детали, но, пожалуй, именно здесь, в Хинельском лесу, родилась идея партизанского соединения, которая впоследствии так широко претворилась в жизнь.
Перевалило далеко за полночь, когда я доложил о цели моего приезда: о радиограмме полковника Строкача, в которой меня обязывали связаться с Ковпаком.
- Должен сознаться, друзья, - говорю я в заключение, - ехал к вам, и меня сверлила подспудная мысль: нельзя ли из ставшего для нас тесным Брянского леса перебазироваться сюда, в Хинельский? Теперь вижу: если у нас тесно, то у вас и того пуще. Видно, придется искать другие места.
- Да у нас с вами, товарищ Сабуров, оказывается, мысли-то одинаковые, смеется Куманек. - Вы к нам намеревались перебраться, а нам, чего доброго, к вам, в Брянский лес, придется переходить. Похоже, что тут скоро жарко станет, нестерпимо жарко. Примете? Ну спасибо на добром слове. Насчет же тесноты вы правы. Завтра сами увидите. А сейчас, друзья, надо приготовить отчеты, и мы будем просить товарищей Сабурова и Реву передать их по рации на Большую землю…
В том, что Хинельский лес стал тесноват для наших друзей, мы действительно убедились на следующий день. Все окрестные села и хутора густо населены партизанами. Знакомимся с отрядами. Чудесные ребята. Бравые, дружные. Понравилась группа Терехина. Сам командир - стройный, красивый, подтянутый. И бойцы у него как на подбор. Подружились мы с Гришей Талахадзе.
О его храбрости уже складывались здесь легенды, но сам он был крайне немногословен, скупо и просто рассказывал о своих делах, не видя в них ничего особенного.
Блеснул Гудзенко. Выкатил на поляну свою артиллерию: батарею 76-миллиметровых орудий и две красавицы 122-миллиметровки. Да, этим можно гордиться.
- Командира артиллерии ко мне! - приказывает капитан.
Подбегает кряжистый военный.
- В честь дорогих гостей - партизанский салют!
В это время на дороге показалась колонна партизан. Оказывается, это отряд Покровского завершает переход из Хомутовского района, Курской области, в Хинельский лес. С саней несутся переливы гармошек и привольная партизанская песня. Впереди колонны на резвом скакуне, круто заломив кубанку с малиновым верхом, гарцует командир - статный красавец старший лейтенант Покровский. Гордый, бравый вид у наших собратьев по оружию. Но меня волнует мысль о том, как они разместятся тут…
- Огонь! - приказывает командир артиллерии.
Грохает залп, и лесное эхо многократно повторяет его.
Наше пребывание у гостеприимных хильчан подходит к концу. Пора собираться домой. Нас провожают Куманек, командиры отрядов, большая группа партизан. Вдруг из леса на орловском рысаке вырывается Гудзенко. Я невольно залюбовался всадником и его чудесным конем. Признаюсь, с детства люблю лошадей и много видал рысаков на своем веку, но этот - загляденье: гордая стать, тонкие точеные ноги, он не ходит, а кажется, будто танцует под седоком. Вот Гудзенко подъезжает к нам, соскакивает с коня и совершенно неожиданно передает поводья мне:
- Примите, товарищ Сабуров, Чердаша в память нашего первого знакомства. Конь добрый, недавно из фашистской неволи высвободили…
До сих пор с чувством глубокого волнения вспоминаю эти минуты, когда товарищи по оружию почтили меня таким большим вниманием. А тогда я просто растерялся…
- Та шо ты думаешь, Александр? Бери коня, - улыбается Павел.
Я крепко обнимаю друзей. Прощание длится долго - целуемся, жмем десятки рук.
И снова дорога. Замелькали поля, запорошенные слепящим от солнца снегом. А вокруг простор, тишина… Далеко выбрасывая вперед ноги, на туго натянутых вожжах быстро мчит нас Чердаш. И сразу отстает наш Петлах с разведчиками. Довольный Рева показывает мне через плечо на тщетные усилия Петлаха догнать нас. Не говоря ни слова, останавливаю Чердаша и пропускаю разведчиков вперед…
Глава третья. КЛЯТВА
В Красной Слободе, где пока остается наша база, нас ожидали печальные вести. Впервые за войну к нам послали представителя из центра, из самой Москвы. Он был выброшен с парашютом над нашим районом, но вот всю ночь искали его и не нашли. И еще известие: фашистами схвачена Муся Гутарева, уже пятые сутки она находится в трубчевской тюрьме.
К штабу сбежались все партизаны, окружили нас, радуются встрече. И вот уже наш Рева в центре круга, сыплет шутками. Мы были снова среди друзей, родных и близких людей.
Расталкивая всех, протискивается в расстегнутом старомодном пальто Егор Емельянович Струков. Сердится, покрикивает, ворчит на своего друга Григория Ивановича Кривенкова, молча следующего за ним по пятам. Похоже, что Струков даже не замечает нас. Взгляд его маленьких черных глаз под длинными седыми бровями обращен на Чердаша. Он открывает рот коню, вытаскивает язык, чтобы разглядеть все зубы, потом громко говорит Григорию Ивановичу:
- Молодой! Еще молочники не выбросил.
И вот уже два закадычных друга ходят вокруг коня, ощупывают его, разглядывают копыта. И скороговоркой сыплются их хозяйственные замечания:
- А грудь-то какая…
- А глаз-то какой большой.
- А пах малый…
Наш начальник штаба Бородачей с трудом уводит нас из веселого говорливого партизанского круга. В штабе разговор снова заходит о парашютисте.
- Подполковник Дроздов был выброшен в районе нашей зоны, - говорит Бородачев.
- Костры хорошо горели? - спрашиваю я. - Ракеты давали? Кружился самолет над кострами?
- Самолет был к нам. Это подтверждает и радиограмма генерала Строкача. Вот она: "Пилот описывает ваши костры и сигналы правильно. Дроздов выбросился в квадрате Красной Слободы. Примите меры к розыску".
- Та шо це таке? Чи вин за облако зачепився? - удивляется Рева.
- Погода была ясная, Павел Федорович, - машинально произносит Бородачев. - Мы хорошо видели бортовые огни самолета. Он пролетел над самыми кострами куда-то за Неруссу, минут через двадцать вернулся, снова пролетел над нами и ушел. Больше мы его не видели.
- Ну, для меня все ясно. Пилот что-то тут загнул. - Рева, как всегда, прямолинеен. - Раз он над кострами разворота не робив, значит, выбросил Дроздова за Неруссой, где-нибудь на Скрыпницких болотах, или, еще чего хуже, мог пролететь дальше и направить того Дроздова на Новгород-Северск, прямо в руки коменданта Пальма.
Сомнения мучат всех нас.
- Если бы был жив, то обнаружился. На его розыски поднято все население…
- Он мог зацепиться парашютом за дерево и зависнуть…
Смотрю на двор, там Григорий Иванович распрягает Чердаша, и вдруг возникает мысль: послать нашего друга собрать в деревнях лыжи и завтра с утра прочесать весь лес вокруг Красной Слободы. Я знаю, что Григорий Иванович выполнит любое задание. С первых дней организации нашего отряда он безотказно помогает нам и ни разу не пожаловался ни на старость, ни на болезнь - у него запущенный туберкулез.
Богатырь подсаживается ко мне:
- Вчера в Черни приземлился самолет. К Емлютину прилетели обкомовцы.
Дмитрий Васильевич Емлютин в этих местах был оставлен Орловским областным управлением НКВД. Месяц назад он побывал в нашем штабе, и мы разделили с ним руководство отрядами. Емлютин стал командиром соединения отрядов Брянских лесов. Я же с группой украинских отрядов должен уйти в рейд.
Это хорошо, что все партизанское движение на Брянщине будет подчинено одному руководящему центру - Орловскому обкому партии. Члены обкома и прибыли для того, в частности, чтобы обеспечить согласованные действия между отрядами.
- Ну, рассказывайте, что там в Хинельском лесу делается? - теребят нас Богатырь и Бородачев. - Ты чего ж, Павел, молчишь?
- Почти то же самое, что и здесь, - отвечает Рева, - только там к партизанам пока еще не летают литаки и радиостанций тоже нема. Так что об их действиях никто на Большой земле ничего не знает, даже не знают, что хлопцы здорово воюют…
Я рассказываю о том, что там действуют четыре крупных отряда. При нас пришел из Курской области еще один большой отряд под командованием Покровского. Создан партизанский совет.
- Небольшие, видимо, отряды? - спросил Богатырь.
- Э, такие, брат, отряды, - оживляется Павел. - Самый меньший отряд Гнибеды Ямпольского района насчитывает сто восемьдесят человек.
- А вооружение какое? Слабоватое? - спрашивает Бородачев.