"И вообще я думаю, что ни Спасский, ни Полугаевский, матчи с которыми он выиграл, не уступают ему по шахматным знаниям и таланту. Считаю, что и себя могу причислить к этим гроссмейстерам".
"Карпов не располагает богатым шахматным арсеналом".
"В матче я не играл слабее противника. Остаюсь при своем убеждении, что по силе и таланту я не уступаю Карпову. Повторяю, его шахматный арсенал весьма беден". "Не могу сказать, что моего противника ожидает блестящее будущее".
Этот отзыв звучит резким диссонансом во всей мировой печати, которая высоко оценивает шахматное дарование Карпова. В нем сквозит уязвленное самолюбие побежденного, нежелание признать свое поражение. Смешно требовать от молодого человека, почти юноши, энциклопедических знаний и широкого шахматного диапазона.
К сожалению, горечь поражения не позволила Корчному объективно оценить результаты матча, разобраться в его итогах. Он забыл меткую русскую поговорку: "После драки кулаками не машут!" Побежденный объясняет победы Карпова так: "Он обладает исключительно сильной волей, фанатичным стремлением к победе". А разве это плохо? Будьте объективны, Виктор Львович! Вы уступили Карпову в матче потому, что играли хуже, чем он! И в заключение хочу напомнить, что Корчной является соратником и старшим товарищем Карпова по сборной страны, а его интервью никак не вяжется с нашей спортивной этикой. Соперника надо уважать, даже если ему проигрываешь!
Тигран Петросян, Экс-чемпион мира.
Следом за Петросяном выступила шахматная федерация СССР. Потом в прессе стали публиковать так называемые "письма трудящихся". Так в Советском Союзе создавалось общественное мнение для наказания индивидуума или группы лиц.
НЕСПОРТИВНО,ГРОССМЕЙСТЕР!
"Советский спорт", 22 декабря 1974 г.
В редакцию идет поток писем, и ни в одном из них нет ни слова в защиту В. Корчного. Они разные по тональности и характеру аргументации, но их авторы едины в оценке Корчного.
"Вы низко поступили по отношению к своему соотечественнику" (Кудряшову капитан Днепровского пароходства). "Проиграли молодому гроссмейстеру на глазах у всего мира а теперь изворачиваетесь" (Коган, Москва). "Вам бы гордиться почетным счетом, с которым Вы проиграли гроссмейстеру, по Вашему утверждению, "не располагающему богатым шахматным арсеналом", а Вы ноете, унижая себя" (студентка КГМИ, Куйбышев). "Только что я пришел из студенческой аудитории, - пишет доцент Омского пединститута Момот, - более 180 студентов шумели в зале, словно разворошенный улей. Чего только не наслышался я в адрес гроссмейстера Корчного…"
Чего же просят, вернее, требуют читатели? Публичных извинений Корчного перед всеми любителями шахмат. Так считают несколько сотен читателей, приславших в эти дни письма в редакцию.
В. Панов, редактор отдела писем.
По совету немногих оставшихся друзей я написал короткое, из 62-х слов извинительное письмо. Помог составить его журналист Виктор Васильев. Он же приложил усилия, чтобы письмо было напечатано. Оно было опубликовано в газете "Советский спорт". Начальство не признало это письмо извинением. За его публикацию главный редактор газеты получил выговор.
Меня вызвали в Спорткомитет для очного сообщения о наказании. Стремясь отсрочить экзекуцию, я по примеру Петросяна лег в больницу Военно-медицинской академии. С жалобой на обострение язвы желудка. Что, конечно, не было подтверждено анализами. Отлежал две недели и все же был вынужден отправиться в Москву…
История с больницей имела продолжение. Через три года в ту же больницу попал мой сын. С тем же диагнозом, который был подтвержден анализами. Когда через год его стали призывать в армию, он попросил из больницы свои анализы - чтобы его не призвали. Анализы прислали, но мои - здорового человека! Только не подумайте, что это было сделано по ошибке…
В Комитете спорта заместитель председателя В. Ивонин сообщил мне, что "за неправильное поведение" я уволен на год из сборной команды СССР с понижением стипендии, с запрещением один год участвовать в международных соревнованиях за границей. И добавил: "Если вы дальше будете себя так вести, мы можем с вами расстаться - я не боюсь этого слова". Со стороны московского начальства других наказаний не было. Предстояли еще дисциплинарные меры со стороны начальства ленинградского…
Мой приятель, циник Лев Спиридонов называл город на Неве "столицей советской провинции". В прошлом главный город Российской Империи, он потерял свою значимость в советское время, но пыжился доказать свою незаурядность. Интеллигенцию города десятки лет физически истребляли; ее места в руководстве заняли серые люди, карьеристы. Ленинград стал самым реакционным городом в стране. Что я вскоре испытал на своей шкуре… Меня лишили права публиковать шахматные статьи, выступать с шахматными комментариями по телевидению. Квартира моя прослушивалась, почта изза границы не доходила - перестали поступать ко мне английский и югославский шахматные журналы. Упорно распространялись слухи, будто бы я подал заявление на выезд в Израиль. Из-за этого моего сына третировали в школе. На время мне запретили выступать с сеансами и лекциями. Во-первых, это была форма дополнительного заработка, а во-вторых, моя трибуна, где меня слушали сотни людей.
Через несколько месяцев мне все-таки разрешили сеансы и лекции. Но стали иногда присылать на мои выступления людей из Смольного - горкома партии. Выяснилось, что я рассказываю не то и не так, как следует. Снова стали вызывать на воспитательные беседы в комитет партии…
Уже в ноябре 1974 года, на закрытии матча с Карповым, присутствуя на церемонии своего унижения, я понял: я уезжаю… Но я еще не порвал все связи с этой страной, я хотел быть полезным ей! Когда меня за мои выступления перед публикой, за мои лекции стали вызывать на проработку, тут я остро почувствовал: в этих условиях я не могу больше быть полезен этому народу. Надо бежать!
В 2003 году московский журналист Виктор Хенкин вспомнил такую историю. В 1975 году он предложил мне написать вместе с ним итоговвую статью об одном турнире: с одной стороны, повысить качество статьи, с другой - в моем нелегком положении оказать мне материальную поддержку. Когда об этом узнал жандарм федерации Батуринский, то запретил это сотрудничество. Об этом Хенкин мне не рассказал, а просто вручил некоторую сумму денег - чуть меньшую, чем ожидалось.
Весной 1975 года Керес и Ней пригласили меня принять участие в международном турнире в Таллинне - столице Эстонской советской социалистической республики. Москва запретила мне играть там, а Кереса и Нея покритиковала за "неправильное поведение". Были приглашения на турниры в Югославию и в Милан, но туда отправился мой победитель - Петросян.
В это время шла подготовка к матчу Карпова с Фишером. Гроссмейстеров заставляли в порядке помощи Карпову писать характеристики на Фишера. Я отказывался - как помогать Карпову, так и действовать против Фишера. Какие-то строчки из меня все-таки выдавили, но не то, что они хотели; мои высказывания о Фишере никогда не были напечатаны.
Беды, которые на меня обрушились, грязные обвинения, на которые я не имел возможности ответить, необходимость идти на компромиссы - все это ожесточало меня. Появились грязные анонимные письма. Одно из них, длинное, на шести страницах, написанное стилем "под рабочего", заканчивалось словами: "…Одно время в Европе процветало учреждение, на воротах которого было написано: "Каждому свое". Тебя бы туда!" Напомню читателю - эта надпись висела у входа в лагерь смерти в Бухенвальде. Может быть, читатель поймет это по-другому, но я понял так: меня выгоняли из страны!
Будучи человеком довольно свободных убеждений, в жизни я был, однако, достаточно консервативен: всю жизнь прожил в одном городе, женился только один раз, предпочитал работать с одним и тем же тренером… Меня прижали сильно, но было ощущение, что стоит мне чуть ослабеть, мне станет еще хуже. Надо бежать отсюда. Но как бы устроить это безболезненно? Подать заявление на выезд в Израиль? Но власти меня ни за что не отпустят… Написать письмо Тито, чтобы он принял меня в свою страну? Я написал, но так и не отправил… Остается единственная возможность. Получить однажды право сыграть в турнире за границей и бежать, бежать! Но пока что посылать меня за рубеж не собирались…
Однажды о моей судьбе задумался сам Карпов. Он, бесспорно, не был филантропом, но его стал волновать уровень своей популярности. Он уже стал чемпионом мира, но его титул возник как в сказке, как из пены морской! Кого он обыграл, чтобы стать чемпионом? Из людей известных, он выиграл у Спасского и Корчного. Но, задавленные государственной машиной, они нигде не играют. Их забывает народ. Они, наверно, совсем слабые. Значит, и Карпов не слишком силен… Усилиями Карпова запрет на мое участие в международных турнирах был снят. В сентябре Москва оформила мои документы на поездку на Филиппины. На этот раз отличился Ленинград. Он намеренно задержал оформление документов. На Филиппины улетел Полугаевский.
Осенью во Дворце пионеров состоялось своеобразное соревнование. Соперничали клубы юных шахматистов. Капитаны - гроссмейстеры, воспитанники этих клубов - давали сеансы с часами командам других клубов. Запомнился мне сеанс против бакинцев.
Я выиграл 6:1, но пришлось серьезно бороться за ничью белыми против 12-летнего Каспарова.
Я обратил внимание на игру Карпова. Он начинал все партии не любимым 1.е2-е4, а 1.с2-с4. Очень осторожный человек - Карпов. Играя на моем поле, в моем Дворце пионеров, он опасался, что его партии попадут в мою картотеку. А в том, что нам с ним придется встретиться, он не сомневался!
Наконец, в конце года я получил разрешение сыграть в международном турнире. Правда, в Москве. Я разделил 3-е место, следом за победителями - Карповым и Геллером. После целого года нервотрепки - отличный результат. А в конце года я уже играл в Гастингсе.
Глава 13 ГОД 1976. БЕГСТВО
Мое положение, казалось, возвращалось к нормальному. Друзья и знакомые, которые год назад боялись здороваться со мной, стали осторожно приближаться ко мне, названивать, интересоваться моим здоровьем. Но я не передумал. Подсознательно, да и вполне сознательно я сокращал, обрывал свои связи с этой страной. Б. Туров готовил книгу "Жемчужины шахматного творчества" и просил меня дать с комментариями одну из моих лучших партий, но я сказал ему, что моя "жемчужина" никак не украсила бы его книгу, и отказался. Ю. Бразильский заговаривал со мной, чтобы включить в план издательства, которое он представлял, мою работу. Я отказался. Виктор Васильев собирался написать книгу - мою биографию. Я ему тоже мягко отказал. На вопрос жандарма Батуринского, с кем я буду готовиться к следующему циклу борьбы за первенство мира, я не ответил: зачем без толку ставить людей под удар.
Я не рассказывал членам моей семьи, что собираюсь сделать. Намекал только косвенно. Когда-то мне очень не хватало поддержки отца, чтобы, будучи юношей, сделать первые шаги во "взрослое общество". Теперь я провел "душеспасительные" беседы с сыном, рассказал о некоторых сторонах моей жизни, которые не были ему известны, выполнил те функции, которые, по моему мнению, надлежало выполнить отцу по отношению к сыну…
В семье была автомашина "Волга". Когда-то я водил ее. Но в 1973 году где-то на Васильевском острове я, будучи за рулем, задумался о какой-то шахматной позиции и ударил находившуюся передо мной милицейскую машину. Права у меня, знаменитого человека, не отобрали, но психологический шок был такой сильный, что я бросил водить. Когда сейчас мне задают вопрос о моем спортивном долголетии, как мне такое удается, я рассказываю эту историю. И что с тех пор я вынужден много ходить пешком, что, безусловно, оказывает положительное влияние на мои, скажем так, умственные способности.
С тех пор только моя жена Белла была за рулем. Машина была записана на мое имя, и раз в год я должен был оформлять доверенность на жену на право вождения машины. Весной 1976 года жена попала в легкую аварию. Нужно было ремонтировать машину. Один человек захотел купить нашу "Волгу"; он предложил за нее цену, как за новую, и даже еще дороже. Я умолял Беллу согласиться, но безуспешно. Позднее у меня были серьезные проблемы - посылать доверенность из-за границы. Кроме того, после моего бегства человек, виновный в аварии, отказался платить за нанесенный ущерб семье врага народа!
Я захватил с собой в Англию довольно много ценных вещей - фотографии, письма, книги, несколько пар очков. Мне было ясно, что как только я предприму решительный шаг - заявляю, что остаюсь в Европе, - мне не удастся ничего не получить из дома: советские власти не допустят, чтобы принадлежащие мне вещи покинули Советский Союз. То есть, пока есть возможность, я должен нелегально вывозить вещи, которые считаю наиболее ценными для себя. Я передал привезенные мною вещи на хранение Сосонко и вернулся домой.
Большинство людей по-прежнему относилось ко мне с подозрением. Ведь целый год ко мне применялись дисциплинарные меры, и, очевидно, я их заслужил своим неблаговидным поведением. В этой нелегкой для меня ситуации ленинградский мастер Александр Шашин предложил мне вместе поработать. Это была, бесспорно, рука помощи! Тем более ценная, что он рисковал - если бы о его сближении со мной узнали в военном училище, где он работал преподавателем, его вряд ли похвалили бы и могли уволить с работы. О наших совместных занятиях шахматами я вспоминаю с чувством удовлетворения и с благодарностью!
Было еще одно интересное мероприятие. Меня пригласили приехать во Львов поработать там с местными гроссмейстерами - Белявским, Романишиным и Михальчишиным. Инициатива, по-видимому, исходила от их тренера-воспитателя Карта. О том, что я под подозрением у властей, им всем было известно. Думается, львовяне рассматривали мой приезд во Львов в первую очередь как акт моральной поддержки. И в то же время все мы получили немалую пользу от совместной работы…
В апреле состоялось первенство СССР среди спортивных обществ в Тбилиси. Я играл за команду общества "Труд". Я был капитаном команды, ее тренером и играл на первой доске. Встречаться со мной за доской не очень хотели. Сказался больным Таль, не захотел играть со мной совершенно здоровый Карпов, уклонился от игры и Бронштейн. Я обыграл заменивших их запасных и без труда занял первое место на 1-й доске.
По ходу соревнования случился интересный эпизод. В нашей команде был запасной - мастер из Кирова А. Чудиновских. Я просил его через два часа после начала игры приносить мне чай, что он исправно и делал. Лет через 10 после турнира он в письме поведал мне такую историю. Однажды в буфете, куда он пришел за чаем, сидел Петросян, окруженный своими болельщиками, и оживленно беседовал с ними по-грузински. Буфетчик, как-то со смешком, поговорил с Петросяном, потом стал наливать чай. Под гогот присутствующих Чудиновских покинул буфет. По дороге в зал навстречу ему шли две молодые женщины, члены команды "Труд" Л Саунина и Н. Алехина. "Что несешь? Чай? Кому, Корчному? Дай его нам, Корчной подождет". Чудиновских отдал им небольшой термос и пошел за чаем снова. Девочки выпили чай и не смогли дальше играть - у них начался понос…
Я понимал, что, оставшись на Западе, я должен буду рассказать западной публике о себе. Я начал диктовать на магнитофонную ленту свои воспоминания. Я собирался взять эту ленту на Запад. В последний момент я испугался, что меня станут обыскивать перед вылетом, и оставил ленту у знакомой женщины в Москве. Как я потом узнал, этой лентой завладело КГБ.
В порядке подготовки к бегству я решил привести в порядок свои зубы - поставил несколько золотых коронок. Не прошло и года, как снова пришлось заниматься зубами: работа советских зубных врачей оказалась халтурной, золото - скверного качества.
В июне я отправился на турнир IBM в Амстердам. Захватил с собой, как и в прошлый раз, ценный груз - книги, фотографии, письма. Были у меня 4 так называемые "золотые медали чемпиона СССР", но мне не пришло в голову взять их.
Турнир сложился для меня нелегко. Я конкурировал за первое место с Энтони Майлсом. Мне запомнилась наша личная встреча. У меня был перевес. А потом начался обоюдный цейтнот. У Майлса была привычка - перед началом партии он снимал с руки часы, довольно массивные, и клал их на бланк партии, закрывая таким образом от противника, сколько ходов сделано. Он и я, мы оба очень нервничали. Цейтнот был продолжительным. Преимущество мое было очевидным. Но, наконец, я сделал один неудачный ход, и Майлс сказал: "Ну ладно, хватит!" Убрал часы с бланка и стал записывать ходы, сделанные в цейтноте. Оказалось, что мы сделали намного больше 40 ходов! Партия окончилась вничью. В итоге мы разделили с Майлсом первое место….
Во время турнира мои голландские друзья сообщили мне, что в Амстердам прибыл изгнанный из Советского Союза известный диссидент, отсидевший более десятка лет в тюрьмах и психбольницах Андрей Амальрик. Автор нашумевшей в свое время книги "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" Само название перекликается с книгой Джорджа Оруэлла "1984". Согласно гипотезе Амальрика, вскоре должна была начаться война между СССР и Китаем. На полях сражений советские должны были победить. Но затем сотни миллионов китайцев просочились бы в СССР, после чего великий Союз неизбежно распался бы на части. Неплохое предвидение! Чуть позже, не совсем согласно сценарию Амальрика, но великий конгломерат все-таки распался!
В Амстердаме Амальрика опекал известный писатель Карел Ван хет Реве. Там, в доме писателя и расположилась группа Амальрика - он сам, его жена и кошка. Туда я приходил во время турнира и вел с Амальриком интересные беседы, всегда на политические темы.
Незадолго до конца турнира у меня взяло интервью агентство "Франс Пресс", русская служба. Я всегда старался быть откровенным в разговоре с журналистами. А в этот день у меня было что высказать. В Маниле начался межзональный турнир на первенство мира. Там играл Спасский, без особого блеска. Я участвовал в его подготовке к турниру - на берегу Черного моря, в Сочи. Я был свидетелем, сколько сил он потратил, чтобы получить визу на выезд. Дважды мы прерывали занятия, и он летал на беседы с начальством в Москву. Человеку потрепали нервы, и играть ему было трудно.
Потом я высказался о предстоящей шахматной Олимпиаде в Хайфе (Израиль). Советский Союз решил бойкотировать Олимпиаду. Советский Союз, сказал я, унаследовал от Российской Империи антисемитизм и, как следствие, - бойкотирует организуемые Израилем соревнования. В тот же день интервью было транслировано на Советский Союз. Мои друзья прослушали его и сказали, что если теперь я вернусь в СССР, то мне будет закрыт выезд надолго, а может быть, навсегда. Конечно, я думал вернуться домой, а через несколько месяцев с полными чемоданами опять отправиться в Западную Европу. Но тут я понял: друзья не шутят. Я принял решение остаться. И Амальрик это решение безоговорочно поддержал.