Умерла странница, а клад ведь и в самом деле казак Горбуня отыскал. Вот с чего и почалось его богачество… Вот оно как! Отсель и пошло "от Пугача забогатели"…
…Дедушка тоже с охотой рассказывал про Пугачёва:
- Он-то за простой народ шёл биться, хоть и царём себя выдавал! А как же иначе, в ту пору так уж велось…
Дед лежал на "кошачьей горке" и вспоминал бывальщины. К нему под бочок подкатился и я.
- Скажи, дедко, и впрямь он тут воевал?
- Тут-то при нашей Магнитной знаткое сражение у него вышло… Годи скажу всё по порядку. Слушай, милый…
Он помолчал, собираясь с мыслями, и повёл воспоминание.
- Конечно, ни я, ни батюшко мой, сами-то Емельяна Ивановича Пугачёва не видели, а вот дедушко мой, так не то, что видел, но и к ручке прикладывался. Для других он был Пугач, а для сиротской казачьей доли царь. Так вот в наших окраинах и шла та война. Тут степи, как видишь кругам, простора много. А как завоевались с Емельяном Ивановичем и того тише в степу стало. Башкиры, да киргизы подале откочевали в Орду: ни овечьих отар не стало на степу, ни конских табунов. Из ордынцев остались те, кто незамиренным был, кто царским притеснением недоволен был, тот на коня, сабельку в руки, да к Емельяну Ивановичу под его вольные хорунки становился…
Казак помолчал, задумался. Глаза его затуманились, словно перед мысленным взором его представилось далёкое-предалёкое прошлое. Вздохнул.
- Что тут в наших краях было? - продолжал он. - Тут с полудня на полуночь редкими городками строены были крепостцы Верхне-Яицкой дистанции: вот наша Магнитная, Карагайская, Кизильская, Петропавловская, Степная. Во всех, в те годочки, дай бог, ежели до тысчёнки ратных людей набиралось, да десятка три орудиев. Только повыше от нас, над старым Яиком, там, где Урляда в него втекает, стояла деревянная, но крепкая своими валами да заплотами, да гарнизоном Верхне-Яицкая крепость; в наше времячко и крепости там нет и кличут городок Верхнеуральском. Так-то вот…
Дедко разгладил бороду, приосанился.
- Пугачёв был вояка отменный и умный, - с одобрением в голосе продолжал старик. - Решил он миновать Верхне-Яицкую крепость. "Первая неудача обернётся бедой, а успех окрылит людей", - обмыслил Емельян Иванович и пошёл с войском на Магнитную. Многие думали струсил он, да не он струсил, а комендант крепости полковник Ступишин струсил и пустился на воинские хитрости. По его наказу за валами наставили обряженных чучел, за тыном наторкали обожжённые шесты, издалека оно, конечно, с пиками схоже. В крепостном соборе весь день трезвонили в колокола, будто там полно народа, а народ-то весь, и стар и млад, - производил в городе шумы, изображая великий воинский лагерь. Емельян-то Иванович на белом коне остановился на Извоз-горе и долго глядел на серые заплоты и на то, что в городке робится. Конечно, все ступишинские хитрости ему видны были, а только он и слова не обронил, ухмыльнулся в бороду и велел на Магнитную итти. А про себя так подумал: "Плохи дела у царицына полковника, коли вместо солдат чучела выставил, а заместо пик горелые головешки! Поглядим-посудим апосля, кто кого обхитрит"…
Пугачёвское воинство обтекло Извоз-гору и Каменные Сопки, что растянулись под Верхнеуральском и на другой день встало шумным табором под Магнитной.
Люди загорячились, так и рвались в битву, только Пугачёв говорит им:
- Погодите, может без бою крепость-то сдастся!
Подъехал он к крепостным воротам и закричал от полного голоса:
- Детушки! Детушки, против кого идёте? Аль не признали меня? Так это я, царь ваш, Пётр Федорович!
А крепость-то оборонял старый вояка капитан Тихановский - господин. Он-то высунулся из-за заплота да пригрозил кулаком Емельяну Ивановичу:
- Я тебе, сукину сыну и вору, покажу сейчас!
И заорал, что было мочи своим стрелкам:
- По супротивнику огонь!
Так и зачастили выстрелы, пропели пульки. Приближённые Пугача подбегают к нему и хватают его скакуна за уздечку:
- Поопасись, государь!
- Уйди прочь! - закричал Емельян Иванович. - Знай своё дело!
Оглянулся он на бегущее своё воинство и закричал им: - Куда ж это вы, детушки? Ай, стыдно, ай стыдно. За мной, детушки!..
Я лежал, глядя в рот деду, не дышал. А старик увлёкся и не переставая журчал ровным тихим голосом:
- А из крепости залп, да залп, разве утерпишь? Не добежав до заплотов полусотни шагов, пугачёвское воинство отхлынуло назад. Они-то и увлекли, как река потоком и Емельяна Ивановича. Конь-то широким махом вынес батюшку. Тут он на полном скаку остановил белого жеребца, крепко взнуздал его, привстал на стременах, вздыбил лихого, да и врезался в бегущую толпу и почал хлестать трусов плетью.
- Ну, куда вы! Ну, куда вы! Чего испугались? Назад!
И погнал он снова воинство на крепость…
А из крепости, что шмелиный рой, жужжат пульки. Тут один из атаманов кинулся к батюшке и прикрыл его своим телом.
- Прочь! - освирепел Пугачёв. - Как смеешь мне глаза мозолить!
Лицо его перекосилось в злобе. Ощерив зубы, Емельян Иванович схватился за клинок.
- Прочь с дороги!
Только крикнул, а меткая пулька прямо коньку в голову, заржал жалостливо скакун и опрокинулся, загребая копытами земельку. А вторая пуля прямо в батюшку Пугачева, да счастьице его, только руку и повредила. Схватился Емельян Иванович за руку, по парчевой бекеше - кровь, да побрёл пешим от крепости. Не то обидно, что конь пал, а то обидно, что в шалашик пришлось забраться да на кошму лечь, такая боль навалилась на него. Лежит батюшка Емельян Иванович и горько жалуется своим ближним атаманам:
- Николи того не было: на царей ишшо пули не отливались! Эта, видать, наговорная. Колдун-офицеришка, не инако как!
Старик опять смолк. А мне нет терпения, я затормошил его:
- Ну, а дале что? Дале?
Дедко усмехнулся.
- Ишь, какой любопытный! Погоди, дай с мыслями собраться, не всё сразу. Да и сердце заходится, коли всё начнёшь ворошить. Известно, казачья кровь… Хоть сам и не был там, а понимаю, как это… Ну, да слушай!
- Ночь наступила к той поре, - продолжал дедко. - Вызвездило. На долину тьма пала, да за дальним Ильменем провыл одинокий волк. Пугачёв тут выбрел из шалашика, взглянул на тёмное небо и сказал ближнему атаману:
- К полуночи месяц взойдёт. Коня мне!
Подвели ему свежего скакуна. Хоть и поморщился от боли, а сам сел в седельце…
А в эту минуточку, по овражкам, да рытвинам к заплотам крепости доползли охотники. Хошь и снова началась пальба, залпы, да припозднились, под топором уже рушились ветхие заплоты и тыны…
И тут Емельян Иванович на своём коне вымчал вперёд и с воинством устремился в пролом… Разве ж устоишь тут? Известно, крепость взяли, солдатишек, кто не пожелал присягу принять новому царю, порешили. Вот и привели тут к батюшке самого коменданта капитана Тихановского и его жёнку.
- На колени! - крикнул на них Емельян Иванович и протянул рученьку. - Целуйте вашему государю!
Капитан раззлобился.
- Не царь ты, а вор!
- На перекладину их! - рассерчал Пугачев.
И народишко повесил на воротах капитана и его жёнку.
Тут занялось пламя, и зарево охватило полнеба. Потянуло гарью. Пугачёв со своим воинством отступил в степь. Туда к нему и привели повинившихся. Между прочим и дедушко мой при этом был, Иван Назарьевич, досыта он насмотрелся на царя-батюшку. Одеяние на нём было самое что ни на есть нарядное. Парчевой кафтан, а под ним кармазиновый зипун, а полосатые канаватные шаровары в сапоги запущены. А сапоги козловые с жёлтой оторочкой. Голову батюшка молодецки закинул, на ней кунья шапка с бархатным малиновым верхом, да с золотой кистью.
Конь под ним - белый лебедь. Седельце киргизское с широкой круглой лукой, оковано серебром, а в середке вставлен сердолик с куриное яйцо. Господи боже, что за сбруя! Нагрудник, пахвы, стремена! Всё, всё серебром, да сердоликом разукрашено. Да и сам батюшка Емельян Иванович статный, видный из себя казак. Очи тёмные, орлиные. Взглянет - прожгёт!
Выехал он к народу, все на колени пали. Встал и наш дедушко. Один за другим подползали к нему и целовали ручку. Он почестно со всяким разговаривал, называл детушками, да спрашивал: кто, откуда, куда пойдёт из Магнитной?
Тут и до дедушки дошла очередь и он к ручке приложился и его спрашивает:
- Из каких будешь?
- Казак.
- Пойдёшь ко мне, своему государю, служить?
- Готов, царь-батюшка!
Так и пошёл наш дедушко с Емельяном Ивановичем под Троицк. Было, сказывал, в ту пору утречко, петухи по дворам, что не погорели, распевали, да сизый дымок стлался от пожарища по степу. Ох, и жалко было дедушке моему покидать станицу, да что поделаешь, на то казак! Без похода ему не прожить! Ну и пошёл он воевать…
Дед замолк и на этот раз долго молчал.
- Неужто всё то правда была? - не утерпел и спросил я.
- А то как же? - обидчивым голосом отозвался старый казак. - Без вранья сказано всё. Преданье! Сам слышал от дедушки. А потом тут-ко кладбище сохранилось, и по сю пору там-ко лежит каменная плита, а под ней схоронен сказненный Емельяном Ивановичем комендант Магнитной капитан Тихановский. Сбегай, полюбуйся…
Я с Митяшкой и впрямь сбегали, и на древнем, заросшем бурьяном кладбище среди деревянных покачнувшихся крестов, нашли серую плиту с еле заметными буквами и титлами. Мы прочли, что тут погребены "останки капитана Тихановского". Выходит не соврал дедушко. А всё-таки ещё не верилось.
"Эка, подумаешь, можно всякое наврать!" - рассуждал я и решил в один вечерок поймать учителя Кирика Леонидовича и у него свериться. С такими мыслями я и прибежал во двор к Варварушке.
На скамеечке, перед домиком сидел Кирик Леонидович, а посреди двора на одной ноге кружился и прыгал Митяшка.
- Ты чего это? - бросился я к нему, но дружок и ухом не повёл, словно не видел меня, глаза у него соловелые. Кружится и счёт ведёт.
- Что с ним, Кирик Леонидович? - удивлённо спросил я учителя.
- Одержим бесом! - засмеялся он.
- Никак и впрямь с ума сошел! - выпучил я в страхе глаза на друга.
- Ну, вот ещё что выдумал! Говорю одержим бесом алчности!
В эту минуту Митяшка топнул ногой и закричал:
- Тысяча!
- Вот видишь! - кивнул в его сторону Кирик Леонидович:
- Пятак шельмец выпрыгал! Поспорили мы на тысячу! - учитель полез в карман, добыл медяк и бросил казачонку. - На, возьми! Экий ты, братец, настойчивый!..
Из сеней выглянула Варварка.
- Кирюша! - окрикнула она. - Ну, как тебе не совестно терзать мальчонку? Намедни на спор заставил его тринадцать стаканов воды выдуть: все пузо вспучило, думаю не отдышится, а ноне козлом прыгал…
В голосе казачки звучала укоризна.
- Ну, что ему молодцу станет! - улыбнулся учитель: - Все наши спорки выиграл. Ай-да чортушка!
Меж тем, Митяшка схватил пятак и поманил меня:
- Айда, в лавку к Дубонову!
- Погоди чуток! - упросил я.
- Ну, чего ещё там? - нетерпеливо торопил меня дружок.
- Да я вот с Кириком Леонидовичем поговорить малость хочу! - серьёзно сказал я и подошёл к учителю.
- Кирик Леонидович, - сказал я ему. - Скажите мне по всей правде, вот что: впрямь был тут у нас в станице Пугачёв, а может то байка одна!
- Гляди ты! - удивился учитель: - вот оно о чём речь!
Лицо его стало-серьёзным, и он сказал:
- Любознательный ты, брат! Это хорошо. Верно, Емельян Иванович Пугачёв в этих местах воевал и про то в книгах написано. Забеги ко мне и я дам тебе почитать одну. Из неё и узнаешь, как было дело…
В праздничный день я отправился к учителю. Жил он в маленькой, опрятной комнатке. Была она чистенькая и походила на девичью горенку. Кровать, стол, да шкафик с книгами. Над кроватью коврик, на котором висит охотничье ружьё. В окно смотрела акация, в чаще распевали птицы. Солнышко пробралось в горницу и светлые зайчики колебались на стенах, пахнувших смолистыми брёвнами. Учитель сидел в косоворотке без пояса, ворот распахнут и читал книгу. Завидя на пороге меня, он улыбнулся.
- А, пожаловал, молодец! Всё о Пугачёве дознаёшься? Садись-ка, сейчас добудем книжицу. - Он порылся в шкафике и достал две книги. Одну он развернул и сказал мне:
- Это сочинение Александра Сергеевича Пушкина "История Пугачёвского бунта". Послушай-ка, что в ней о нашей Магнитной написано!
Учитель перелистал книгу, отыскал нужные страницы и зачитал:
"Пугачёв, зажегши ограбленные им Белорецкие заводы, быстро перешёл через Уральские горы, и 5 мая приступил к Магнитной, не имея при себе ни одной пушки. Капитан Тихановский оборонялся храбро. Пугачёв сам был ранен картечью в руку, и отступил, претерпев значительный урон. Крепость, казалось, спасена; но в ней открылась измена: пороховые ящики ночью были взорваны. Мятежники бросились, разобрали заплоты и ворвались. Тихановский с женою были повешены; крепость разграблена и выжжена. В тот же день пришёл к Пугачёву Белобородов с четырьмя тысячами бунтующей сволочи".
- Видал! - сказал учитель: - Вот оно как было! Ты не смущайся, что Пушкин называл пугачёвцев сволочью, иначе и быть не могло, не издали бы его трудов. А кто с разумением читает, тот понимает, что к чему! Однако, я тебе другую книгу Александра Сергеевича Пушкина дам почитать.
Он протянул мне книжечку.
- Вот повесть "Капитанская дочка". Из неё ты узнаешь всю истину, как было дело!
Он больше меня не задерживал, и я с книгой поторопился к дедовскому куреню. Там уже поджидали Митяшка и Казанок.
- Ты что тут принёс? - спросил Митяшка, разглядывая книгу.
- Да тут про наши места написано, как Пугачёв воевал! - сказал я.
- Неужто про это в книгах пропечатано? - удивился казачонок и весь загорелся желанием: - Ну, давай, Иванушко, зачти нам…
Мы уселись под тенистый осокорь и стали читать. Мои неугомонные дружки словно в рот воды набрали. Сидели не шевелясь, боясь пропустить слово. Да я и сам будто опьянел от повести. До чего хорошо написано! И как это? Просто не верилось, что это без колдовства обошлось. Я даже на свет разглядывал листы от изумления. Ну, вот будто шепчет книга…
Мы и про казанки забыли, и про игры. Втроём убегали на гору Атач, в мелкорослый вишенник, и там, укрывшись в тени, читали "Капитанскую дочку".
Возвращались мы поздно и каждый из нас шёл наполненный чем-то живительным, которое не хотелось расплеснуть…
А бабушка, между делом, рассказала мне сказку. Голос её был певуч и ласков, слово к слову она словно драгоценные бусинки низала.
- "У семи озёр, на семи горах чёрный ворон-ведун гнездо себе свил. Прилетел к тем семи горам орёл-сокол, притомился славный сокол, не стало прежней силы в могучих крыльях. Спросил сокол-орёл чёрного ворона:
- Скажи, птица-ворон, почему ты три по сту лет живёшь, а я три по десять, да и то притомился?
Отвечает ворон-ведун:
- Оттого, орёл-сокол, я три по сту лет живу, что не летаю я над горами высокими, не пускаюсь стрелой за добычею, не ищу я кровушки свежей, а питаюсь одной мертвечиной..
Захотел сокол три по сту лет прожить, полетел он с вороном-ведуном в долину, где мертвяк лежал. Стал ворон-ведун мертвяка клевать, а сокол-орёл клюнул раз и нехорошо ему стало.
Говорит сокол-орёл:
- Не хочу я три по сту лет жить и дохлятиной питаться. Не бывать ворону орлом-соколом. Не сменять соколу кровь горячую на дохлятину…"
- Бабушка! - вскричал я, - Да такая похожая сказка у Александра Сергеевича Пушкина записана в книге!
- Может и есть, записана она у господина Пушкина, только моя особая, от народа дошла ко мне, от пращуров казачьих. Ровно камушек самоцвет.
7. ОХОТА НА САЙГАКОВ
Дедко Назар был казак старинного закала: несмотря на преклонный возраст, - кряжист, широк в плечах и очень вынослив. В походе и в блужданиях по степи его не брали ни зной, ни стужа, ни голод, ни дальние дороги. В самый лютый мороз, в буран он садился на коня и в одном полушубке отправлялся в степь. Летом ни овод, ни комар, ничто не остановит его.
- Ко всему притерпелся, - бодрился он, - с малолетства к худому да к тяготам привык, только коня и жаль, конь бессловесная животина и коли без корма стоит не пожалуется, а человеку ничего не станется!
Кони были страстью дедушки, особенно быстрые степные "киркизы" и "арабы". Любого непокорливого коня старик выезжал в две-три недели. Бывало подойдёт, погладит дикого степняка, да и вскочит бесом ему на спину. И сколько ни бейся конь, сколько ни носись по степи, не сбросить ему деда, под конец угомонится и присмиреет.
Второй страстью деда была охота. Старый казак всегда неутомимо преследовал зверя. У него хранилась старинная винтовка на рожках и только он один и умел из неё метко стрелять. Бил он всегда пулькой: и кабанов, и сайгаков, и лебедей, и уток. Пуще всего его прельщала охота на сайгаков. Это самая трудная и утомительная охота, которая требует не только умения метко стрелять, но и большой физической силы, стойкости, упрямства. Всего этого у деда хватало!
В один из летних дней старик порадовал меня.
- Погоди, завтра на охоту возьму! - оказал он мне, дружелюбно похлопывая по плечу.
- Да куда ты казаченка потащишь, когда такая жарища стоит! - отговаривала бабушка.
Старик не сдался.
- В жарищу-то в самый раз на сайгаков охотиться! - сказал он.
Дедушка был безусловно прав. Ранней весной, когда только что стает снег, в ложбинках, калюжинах, ручейках и речках всегда есть где зверю напиться. Но вот наступают летние жаркие дни, вода испаряется быстро, пересыхают ручейки и речёнки, и тогда сайгаки стремятся к Уралу. Тёмною ночью они добираются до воды и утоляют жажду, а день проводят в степи, не подпуская к себе охотников. Заправская охота за ними и бывает в самый зной, когда кругом ничто не шелохнётся, не дохнет, а солнце как огнём палит и готово испепелить охотника. Вот в такую пору и попробуй, покажи свою удаль, проворство, выносливость и охотничью сметку! Дедушка знал, когда и где сайгаки подходят на водопой к Уралу и решил показать свою казацкую удаль.
Я вспомнил рассказы многих бывалых охотников о сайгаках и меня уже с вечера подмывало нетерпение. Только издали мне довелось видеть этого грациозного зверя, да освежёванного в казацких куренях. Совсем иное дело было, когда зверь гулял на воле. Много легендарного рассказывали про изящную и быструю, как ветер, степную антилопу. Она мчит, как птица! Прыжки её так легки и свободны, что никакой охотничий пёс не догонит её; на самом лучшем скакуне не настигнуть эту дикую козу. Раз бухарские караванщики повстречали стадо сайгаков и решили поохотиться за ними. На добрых скакунах они окружили табунок животных и погнали на караван. Сайгаки быстро домчались до обоза и без всяких усилий, как ласточки, промчались через навьюченных верблюдов и тотчас исчезли вдали. Станичники Магнитной рассказывали баснословный случай. Однажды казаки на свежих конях гнались за суягной самкой. Она убежала от них за версту - две, на виду у казаков остановилась и выкинула сайгачёнка. Пока станичники подомчались к ней, коза успела облизать рождённого детёныша и тот, вскочив, побежал за матерью. Минута, - и оба они расстаяли в степном мареве.
Ещё затемно мы с дедом отправились в степь. Всё тонуло в полумраке, ноги и шаровары стали мокрыми от росы. Мы шли без тропок, по крепкой степной целине. Я еле поспевал за старым казаком.