- Чифир будешь? Тогда тащи воду!
Взяв старый немецкий котелок за ручку, я направился к реке и зачерпнул воды - она была довольно чистой, поэтому другою мы не пользовались, хотя неподалеку бил родник. Глянув случайно в воду, я оторопел. Через секунду, отбросив котелок принялся поспешно перебирать мелкий песок на дне и поймал то, что меня так удивило. Сомнений быть не могло: на моей ладони лежал маленький самородок.
- Ты там скорее! Али чифира не надо? - орал Юра из-за дома, где стояла его печка.
- Подожди ты со своим чифиром, я тут самородок нашел! - крикнул я.
- Ну и артист, самородок нашел под ногами, - послышался голос Исаака.
Он только что вернулся с верхних командировок, и конечно же со своей собакой. Она пулей подлетела к воде, попила и теперь прыгала и крутилась под ногами, отряхиваясь и обдавая нас брызгами.
- Держите ее, а то золото уроню!
- Ты не шутишь? - Одним прыжком Исаак оказался возле меня. - Ну-ка покажи, покажи… О, это настоящий самородок, не меньше семи граммов! Давай Зельдину отнесу. В самом деле здесь нашел? Держи! - Он протянул мне пачку сигарет, которая появилась у него в руке внезапно, как у фокусника, осторожно положил самородок на ладонь и поспешил на "вольную" половину дома.
- "Мокка" - это наши сигареты, - торжественно заявил латыш Роланд, когда очередь угощаться дошла до него.
Мы пили чифир у дома, на свежем воздухе, отдуваясь и всячески подчеркивая удовольствие от горького напитка, заменявшего в лагере спирт. Накануне прибыло три машины, мы всю ночь их разгружали, и утром Зельдин принес нам две пачки чая - в виде премии.
- Нам эти сигареты в пайке давали, - сказал мне Роланд тихо, с опаской озираясь, хотя никто не обращал на него ни малейшего внимания. И добавил по-немецки: - Когда я служил телохранителем обергруппенфюрера…
- А до войны чем занимался?
- Танцевал в Риге, в балете…
Я с интересом посмотрел на высоченного стройного парня с детским лицом.
- И долго пришлось тебе сторожить обергруппенфюрера?
- Полтора года, наверно…
- Трудно было?
- Ничуть, одно удовольствие! Я же не один был, через день дежурили, успевал даже домой съездить, в Даугавпилс. Да на шефа никто не покушался… Чаще в штатском ходили, особенно на вечеринки. Пьешь, танцуешь в смокинге и одним глазом на него. Только раз какой-то шпак, немец, перепил и начал кричать в ресторане. Шеф подал мне знак глазами: выкинь, мол, - и я его почти незаметно, как нас учили, тяпнул ребром ладони за ухом, он, понятно, с ног, ну и выволок без шума.
Когда шеф уехал, нас в ягдкоммандо отправили, вот там мы только и знали, что шарить по лесам. Плохие были дела с русскими, они воевать умели, не считались ни с чем, да и себя не жалели. Раз, помню, залегли они зимой в камышах, на маленьком островке посреди озера. Как подойдешь? Кругом голый лед, а они тебя из пулемета. Попробуй их достань с одним "МГ" да ручными гранатами! Если не ликвидируем до темноты - уйдут! Немало наших тогда полегло, пока добили… Конечно, выдавали самый лучший паек, много пили, гуляли. Два раза пришлось возиться с тифозниками. Делали нам уколы от тифа, и мы эти деревни окружали, все дома жгли, никого живым не выпускали… паршиво… Вот откуда помню эти "Мокка"!..
- Эй, выходи, кто самородок нашел! - крикнул начальник под окном, когда мы уже пошли спать. - Покажи, где лежал!
- Вон там, смотрите, в песке…
Он набрал лоток в указанном мною месте и, присев на корточки в мелководье, начал промывать. Работал быстро и ловко, как настоящий опробщик. Но бесполезно. После пятого лотка он с досадой сказал Исааку, который все это время стоял неподвижно рядом, перебрасывая сигарету из одного угла рта в другой и выпуская густые клубы дыма:
- Ну, ни единого знака! Видно, кто-то затырил металл и на переправе обронил… Слыхал, звонили вчера со Спорного? Говорят, банда тут поблизости ходит, человека три хищников. У них два лотка, это черт с ними, и обрез, вот это хуже… Один будто бы до войны здесь работал, на участке "Нечаянного"… Надо предупредить охрану.
3
Перед ужином опять сидели возле дома и докуривали мои "Мокка". Вдруг из густых кустов на другом берегу Оротукана выехала машина и остановилась на переправе.
- Комбинированная, - заметил Роланд, у которого было очень хорошее зрение.
Мы подошли к реке и убедились, что он прав. "Студебейкер" был нагружен ящиками, возле машины сидело с десяток зеков. Я залез в лодку и переехал реку.
- Вот знакомый мужик, - услышал я чей-то жесткий голос. Я прыгнул на бревно, прижатое большими камнями, - некое подобие причала.
- Сперва перевези это. - Стрелок в выгоревшей гимнастерке показал мне небольшие ящики, покрашенные в зеленый цвет. Он вытер платком лицо, покрытое толстым слоем пыли. Потом поправил на груди автомат, подошел к реке и, будто поняв бессмысленность только что проделанного вытирания, опустился на колени, помыл лицо, прополоскал платок и аккуратно растянул его на бревне. Кивнул в сторону машины:
- Передавайте, ребята!
Двое зеков, сидевших в кузове, протянули мне зеленые ящики с наплечными лямками и двухметровый узкий чехол с каким-то инструментом.
- Достал толкач из Магадана, его Исаак просил. - Стрелок вытер руки о гимнастерку и взял из пачки папиросу. - Смотри осторожно, когда будешь в лодке, там приборы.
- Тогда давайте еще человека для перевоза. Пусть гонит лодку обратно, а я приборы отнесу.
- Бери любого! - Он закурил и влез в кабину.
Я посмотрел на приехавших. Они все были в новых лагерных спецовках, кроме одного: в темном "штатском", довольно хорошо сохранившемся костюме в полосочку и сапогах с отвернутыми голенищами сидел Дубов. Выглядел он неплохо, худое лицо округлилось и посветлело. В зубах держал папиросу, под рукавом пиджака белела повязка. Это он узнал меня в лодке.
- Лечили меня на Левом Берегу кремлёвские профессора, - произнес он тем театральным тоном, который воры считают наиболее подходящим для выступления перед "фраерами". - Одного я крепко поддержал: спас от этапа. Контра, конечно, но я зашел к Вите-нарядчику, знаю его по Тагилу, говорю: "Как-нибудь тормозни, слыхал, хорошо кости правит". Витя его и оставил, да сказал, что оставил по моему слову. Профессор ко мне подошел. "Иван, - говорит, - вы мне оказали колоссальную услугу! Я, как кремлевский хирург, обещаю: ваша сломанная рука будет цела, через год вы не вспомните, какую повредили - правую или левую!" Вылечил! Профессор как-никак, самим наркомам кости чинил!..
Он зажег потухшую папиросу, затянулся несколько раз, отшвырнул окурок и, переходя вдруг с высокопарного тона, которым изображал речь "профессора", на свой обычный жаргон, сказал бесцеремонно:
- А ну, братва, отвалите малость, мне с ним поговорить надо!
Зеки, зная, что с такими, как Дубов, спорить не стоит, даже если у него рука на перевязи, молча поднялись. Конвоир вышел из кабины, и под его руководством они начали перетаскивать в мою лодку приборы и часть продуктов.
- Где те что со мной сюда ехали?
- На шестнадцатом километре, кажется. Есть еще участок на восьмом, там и там, считай; одни бандеровцы.
- А живут как?
- Сам не был, но говорят, неважно. Работы много, ты же знаешь - тачки, лопаты, кайло, плана нет, жратва паршивая, люди доходят уже сейчас, когда тепло, а что осенью будет? На шестнадцатом бригадиром Лебедев, лупит - ужас!
- Что-о-о? Эта падаль еще мужиков давит? Не успел его зарезать в Магадане - он давно ссучен! Куда урки смотрят? Ну, завтра разберусь… На тракторе тезка? Эх, портятся лучшие люди, Ивану Федоровичу шестерить начал, говорят, ударником заделался, а был вор в законе, настоящий. Все, пойду пока на Спорный. Скажи Ивану, чтобы без меня не уезжал!
4
Около полвторого, я только пообедал, вдруг явился Исаак. Он моргал глазами после солнца, стараясь разобраться, кто тут в комнате. Потом узнал меня и, как обычно картавя, странным тоном спросил:
- Это ты нерусский?
- Да, но есть еще Роланд, эстонцы…
- На кой черт мне эти кураты! Пошли со мной! Он повернулся, задышал на меня, и я сразу понял причину его тона, взял пиджак и вышел.
- Сейчас ты им покажешь, что учился недаром. Не подведи только. Леща говорит: "Ни шиша он не знает, если уж я не пойму!" Ты, если не знаешь, тогда хрен с тобой, до осени таскай мешки, мне что…
Первый раз я зашел на "вольную" половину. Большая комната, такая же, как наша, в середине письменный стол, стулья и толстый чурбан вместо табуретки. У стены шкаф, на ящике из-под аммонала маленький сейф, в углу раскладушка с одеялом, над постелью висит карабин. На письменном столе несколько пустых и две полные бутылки без этикеток, граненые стаканы, на тарелке нарезанный кубиками хлеб, небрежно полураскрытые консервные банки, большой кувшин с водой, финский нож с наборной ручкой из цветной пластмассы, расколотая пепельница в виде подковы и длинная отвертка. Еще стоял на столе зеленый ящик с лямками, который я перевозил вчера вечером. Возле него, тоже зеленый, прибор с толстой трубкой, над которой находилась другая, более тонкая и короткая. Это был теодолит - угломер, инструмент, необходимый любому геодезисту и маркшейдеру.
За столом, рядом с Зельдиным и напротив бухгалтера, сидел худощавый смуглый человек с живыми карими глазами, в темном двубортном пиджаке. Он посмотрел на меня с явным презрением.
- Вот он, - представил меня Исаак. - Он сейчас твою хреновину объяснит, в прошлом году Хабитову все английские инструкции перевел!
- То английские, а здесь рисунок! Знаешь по-немецки? Ферштей? - Он победоносно улыбнулся. - Тогда слушай: у нас не связывается инструкция с инструментом! Теодолит репарационный, сделан для нас по заказу, а инструкцию, гады, послали свою, немецкую. Язык еще туда-сюда, но никак не понять рисунок. Допустим, не по-нашему поставлены все винты, тут налево, что у нас направо, но рисунок! На нем показан лимб, шкала такая, все правильно - но где же тут градусы, минуты, секунды? Где, спрашиваю, деления круга? Читай инструкцию, фриц, хотя один черт, все равно не поймешь! Потом налью тебе спиртика. А ты, Исаак, забирай вечером свой теодолит обратно в Магадан, объегорили нас твои дружки на базе, сплавили "немца"… Дудки, не выйдет! Инструмент мне, Зельдин, во как нужен, имей в виду - без него ни-ни… Ну, ладно, бери читай!
Взяв со стола брошюру, я прочитал: "Карл Цейсс, Йена, 1944". А на теодолите выбито: "1946". Но фирма, номер модели и рисунок совпадали с инструментом на столе. Начал читать, постепенно вникая в его назначение и закручивая расшатанные "исследователями" винты. Смуглый Леша нервно следил за моими движениями, иной раз ему, наверно, хотелось вскочить, но он был слишком пьян, чтобы подняться. Остальные курили с хмурыми лицами и смотрели непонимающе то на меня, то на теодолит, который я стал вращать во всех направлениях, руководствуясь инструкцией.
- Сюда надо батарею от карманного фонаря, освещение внутреннее, для работы под землей, - объяснил я и, откинув крышку от окуляра второй, короткой трубки, нажал, как было написано, кнопку и увидел вдруг совершенно отчетливо шкалу, подобную нониусу на штангенциркуле, но разделенную на градусы и минуты!
- Вот вам ваши градусы, - сказал я, уверенный, что скоро узнаю и секрет рисунка, - тут вертикальный круг, а там горизонтальный…
- У нас наоборот, но какая разница? Главное, и та шкала и другая… Ей-богу, секунды есть! Но почему все-таки их нет в инструкции?.. Все видели, нету!
Да, на рисунке - а рисунок 1944 года. Я вертел в руке коварную инструкцию, и вдруг меня осенило! Вспомнил лекционный зал в Ахене, голос нашего доктора Зустманна, читавшего общее машиноведение, и моего соседа, феноменального математика Иогансена, плечистого норвежца, который то и дело просил меня перевести на английский непонятные ему фразы - немецкий он знал из рук вон плохо. "На самом деле, Петер, - говорил он, - гораздо проще децималы! Они только непривычны". Тут я очнулся от своих воспоминаний и начал судорожно листать всю брошюру. Нашел нужное место, прочитал и, торжественно захлопнув, бросил книжку на стол.
- Секунд на рисунке и быть не должно! Теодолит сделан для СССР после войны. На нем наша шкала, а инструкция старая, с децималами. у них во время войны ввели децимальное разделение круга, на десятки и сотни. Нам еще в институте говорили, что должны ввести такую шкалу. Круг разделили на четыреста градусов - и все! Прямой угол - сто градусов. Смотрите, на рисунке показано триста девяносто два градуса, да еще три десятых и сколько-то сотых! Во всем же остальном инструкция совпадает, модель та же. И шкала работает, и лимб крутится куда хотите. Держите книжку, инструмент, все нормально, больше объяснять нечего. Сами смотрите, если не верите!
Мой триумф был бесспорным. Исаак налил мне полстакана спирта, бухгалтер вытащил непочатую пачку папирос и протянул ее мне. Леша же закурил и медленно произнес, показав пальцем на меня:
- Отдай его мне, Зельдин! Пока. Завтра поставим штатив, проверим, не насвистел ли он чего. Вообще молодец Исаак что о нем вспомнил, пока не разорили машину окончательно…
На следующее утро, колдуя над теодолитом, который стоял свежесмазанный и чистый на деревянном штативе, и поворачивая его в разных направлениях, Леша предложил мне:
- Слушай, Петро, оставайся у меня насовсем! Работа наша маркшейдерская интересная, не то что вкалывать кубики на тачке! Будешь всегда сыт и в тепле, там в этой книжке есть еще текст, я же без тебя не разберу.
Таким образом, вместе с цейссовским теодолитом я продвинулся вверх по речке и одновременно по служебной лестнице, попав вдруг из грузчиков-паромщиков в придурки - в качестве живой инструкции.
5
- Завтра на первый участок, - объявил мне Леша вскоре. - Поедешь на санях, в кабине душно. Смотри, чтобы ящик с инструментом не полетел, привяжи получше - перед первым подъемом здорово трясет.
Уехали рано утром. Теодолит и рейку я привязал к столбам, которые торчали на углах тракторных саней. По ровной части пути, хорошо мне знакомой, мы двигались довольно быстро. Как только повернули за сопку, все стало ново, интересно. Дорога шла густым мелколесьем из лиственниц и тальника по руслу ключа Ударник, в низовье достаточно широкого и полноводного, по зыбкой почве, пропитанной вешними водами, мимо топей и ям, заполненных зловонной стоячей жижей, через березовые заросли. Потом мы свернули на подъем по крутому склону сопки. Рождественский знал каждый метр дороги и вел свой трактор уверенно, без надрыва, избегая резких скачков - сани иногда колыхались, как корабль в штормовую погоду, но не западали.
Остановились мы у одной довольно глубокой переправы через речку. Сели на полусгнившее дерево, занесенное половодьем, и не спеша закурили. Иван завел разговор о необходимости наладить дорогу до восьмого километра. Она нужна была всем, но пока не шло золото, никто не рисковал отрывать бульдозер от полигонов, а без него нечего было и думать о дорожном строительстве.
- Дошли уже хлопцы до ручки, фитили толпой бродят по лагерю… Пока ночи сухие и теплые; ну а пойдут дожди, заморозки?! Посмотрите, что будет через месяц. Загнутся все, как в прошлом году на "Пионере". Помнишь, Петро?..
- Лучшего не дождемся, - сплюнул Леша. - Влетит нам от Ивана Федоровича, будто мы сами выбрали эти г… участки!
От Ивана я знал, что Леша еще несовершеннолетним отсидел срок, ходил потом в Магадане на курсы маркшейдеров и работать начал недавно. По разговору и манере поведения он мало отличался от старых лагерников. Бухгалтер, который тоже ехал с нами, заметил:
- Говорят, до войны здесь было очень хорошее золото. А вдруг жила попадется какая?
- Было да сплыло! Не доработали в сороковом году два полигона и теперь нам план - триста пятьдесят, сколько тогда прибор за все лето давал. А те полигоны бросили потому, что ковырять их не стоило! Когда в сороковом Иван Федорович принимал Дальстрой, он сразу же приказал перемыть все отвалы. Раньше как мыли? Золота полно, брали самые сливки. Из одних отвалов в сороковом полплана выполнили. А мы снова роемся, как жуки в навозе, потому что до хорошего металла дорог нет, технику не забросишь. Вообще начихать, осталось мне зима-лето, зима-лето - и все. Больше в такое дело меня никто не заманит - хватит трех сроков, почти полжизни прошло! - Иван встал и завозился у трактора. На вопрос: "Ты что там?" - ответил:
- Вспомнил про мыло. Закрыл его на замок. А то в лагере фитили утащат…
Трактор взревел, поднимаясь по крутому склону. Сани перестали колыхаться: тут была глубокая колея, по которой они шли, как по рельсам. Но неожиданно мой теодолит закачался маятником и на меня свалился аммональный ящик - трактор резко повернул по серпантину и шел теперь высоко над речкой. Часть проделанной дороги и вся долина просматривались отсюда, словно с птичьего полета. Болотца, озерки, серебристая лента ключа, заросли кустов, мха - все выглядело миниатюрным, как на модели ландшафта "Битва при Аустерлице", которую я когда-то видел в музее.